В июне 1567 года Филипп II учредил комиссию из помощников судей‹‹242›› для расследования предполагаемого заговора. Вице-королю Перальта велели возвратиться в Испанию, а замещать его было поручено судье Алонсо де Муньосу (другой судья, Гаспар де Харава, скончался во время плавания), но без принятия титула вице-короля. В марте 1567 года Перальта составил подробную докладную записку о проблемах, с которыми ему выпало столкнуться в ходе своего расследования‹‹243››.
Муньос был полной противоположностью Перальте. Он отличался нетерпимостью и активно строил новые тюрьмы; эти «муньосские подземелья» начали возводиться еще до того, как судья добрался до Новой Испании. Шестьдесят четыре человека затем обвинили в заговоре, восемь из них приговорили к смертной казни (семерых фактически казнили), а остальные подверглись штрафам или ссылке из столицы. Шестерым criollos пришлось отправиться на галеры в Оран в Северной Африке. Братьев Бальтасара и Педро де Кесада, Кристобаля де Онате и Бальтасара де Сотело повесили, затем растянули на дыбе и четвертовали без каких-либо доказательств их вины. Слуг Алонсо де Авилы тоже казнили. Братьев Боканегра (Бернардино, Фернандо и Франсиско) выпороли и подвергли разновидности пытки водой. Никто из них не признался, поскольку им не в чем было признаваться. Бернардино де Боканегру освободили по апелляциям его матери и жены, однако ему предписали двадцать лет службы на королевских галерах и лишили всей собственности. Другие criollos удостоились менее суровых наказаний. Мартину Кортесу, второму маркизу дель Валье, и его брату Луису приказали вернуться в Испанию и предстать перед советом по делам Индий в качестве политических заключенных‹‹244››. Луис был вынужден отслужить десять лет в Оране. Маркиза Мартина освободили от ответственности, но потребовали от него остаться в Испании. Его другого брата, Мартина эль-Бастардо, по-видимому, пытали, но позднее выпустили из тюрьмы, ибо, по словам вице-короля, «он мало в чем виновен»‹‹245››.
На судей поступало столько жалоб, что король Филипп счел, что Алонсо де Муньос лишился рассудка. В итоге этот судья тоже лишился своей должности. Ему на смену пришли два лисенсиадо, доктор Луис де Вильянуэва и доктор Васко де Пуга, два младших судьи, ранее отстраненные от дел инспектором короны Вальдеррамой. Они сразу же вернулись в Новую Испанию. В монастыре Санто-Доминго в Мешико Вильянуэва сообщил Муньосу, что тот и его коллега Луис Каррильо более не являются членами верховного суда. Обоим бывшим судьям следовало немедленно отправиться в Испанию — в течение трех часов после получения извещения. Вместо того Муньос и Каррильо бежали в Веракрус, где сели на корабль, на борту которого находились вице-король Перальта и несколько других чиновников, плывших домой, в Испанию. Каррильо умер от апоплексии после нескольких дней в море‹‹246››. Перальта был хорошо принят королем Филиппом, а Муньос вышел в отставку и вскоре скончался.
В этой истории слух громоздится на слух, и сегодня трудно достоверно выяснить, что именно произошло. Какой-то заговор наверняка существовал, но не подлежит сомнению, что он попросту не успел воплотиться в нечто серьезное. По сути, перед нами борьба за власть между испанской короной и местными аристократами. Конфликт первоначально спровоцировало недоверие, порожденное новыми законами 1542 года. Трагедия заключалась в том, что Новая Испания, бриллиант в испанской императорской короне, столкнулась с вызовами наподобие этого мнимого «восстания», поскольку отношения между двумя народами, населявшими заокеанские территории, к тому времени значительно улучшились‹‹247››. Приобщение множества былых аристократов Мексики к высшим слоям нового колониального общества шло весьма уверенно. Многие воспринимали себя конкистадорами, а вовсе не покоренным народом, и старались жить как таковые, владея лошадьми, мечами и даже доспехами.
8. Новая Испания в мире и покое
Для большинства мексиканцев независимость была своего рода реставрацией, событием, которое покончило с междуцарствием, что началось с завоевания. И наоборот, период «вице-королевства» Новая Испания воспринимался как некая интермедия.
В мае 1568 года Мартин Энрикес де Альманса был назначен четвертым по счету вице-королем Новой Испании‹‹248››, а его фактическое правление в Новом Свете началось 11 ноября. Он провел на этой должности много лет, вплоть до 1580 года, и подарил новому королевству — ибо таковым оно действительно являлось — стабильность, которой столь отчаянно недоставало при его обходительном предшественнике Гастоне де Перальте. Энрикес, к слову, не отличался гибкостью. Он объяснял, что его философия управления сводится к стремлению «избегать всяких нововведений, а когда оные все же представляются необходимыми, действовать крайне осторожно»‹‹249››. Королю Филиппу и испанскому двору Энрикес рисовался идеальным бюрократом. Он интересовался историей и заботился о сохранности документов, которые справедливо считал одной из лучших гарантий надлежащего управления. Он вел себя в строгом соответствии с представлением о том, как полагается действовать должностному лицу как в Новой Испании, так и в Перу, где ему также доверили быть вице-королем. Энрикес категорически не терпел распрей и междоусобиц среди criollos и penin-sulares[48], равно как и отказывался смириться с соперничеством между духовенством из мирян и францисканцами. Он определенно был осмотрителен и решителен.
Энрикес был третьим сыном маркиза Альканисеса, который являлся прямым потомком по мужской линии короля Альфонсо XI Кастильского и состоял в отдаленном родстве с Хуаной Энрикес, матерью короля Фердинанда Арагонского. Свой маркизат отец Энрикеса получил в признание его верности испанской короне во время восстания комунерос. Мартин, как считается, родился в Вальядолиде и провел детство и юность при дворе. Он женился на Марии Манрике де Кастилья, дочери маркиза Агилар-и-Кампоо. Все сыновья Мартина Энрикеса, кроме одного (тоже Мартина), стали монахами. Одна из его сестер вышла замуж за Конде де Ниеву, вице-короля Перу. Иными словами, Энрикес принадлежал к великому роду государственных служащих, который сыграл весьма важную роль в годы становления испанской империи. Должно быть, ему было около шестидесяти лет, когда его отправили в Новую Испанию в 1568-м, но сложно сказать, обладал ли он каким-либо прежним административным опытом. По-видимому, тогда считалось, что любой аристократ способен командовать людьми и взаимодействовать с индейцами (недаром герцог Веллингтон позднее утверждал, что любой джентльмен способен повести людей за собой).
Энрикес согласился с назначением доктора Педро Мойи, священнослужителя из благородного кордовского семейства, архиепископом Мексики в знак признания желания этого прелата учредить в Новой Испании инквизицию. В ознаменование этого события прошли пышные торжества — в частности, поставили забавную пьеску Хуана Переса Рамиреса под названием «Духовное обручение пастора Педро и мексиканской церкви». Рамирес, который вскоре стал священником, считается первым драматургом мексиканского происхождения. За пьесой последовала драматизированная беседа о посвящении Мойи авторства Фернана Гонсалеса де Эславы, известного севильянца, который прибыл в Новый Свет около 1560 года. Главный герой сочинения, mulatto[49], излагает свои воззрения таким образом, что инквизиторы потешались, а вице-король разгневался‹‹250››. Такие персонажи текста, как «Вера», «Надежда», «Щедрость» и «Мексиканская церковь», делали сочинение аллегорическим и содержали — на взгляд строгого вице-короля — недопустимые сатирические намеки. Шутка насчет собирания налогов (не самый типичный предмет для оттачивания остроумия) побудила Энрикеса запретить постановку. «У меня начинаются колики, — писал Энрикес совету по делам Индий, нисколько похоже, не утрируя, — и никто бы не одобрил подобное, ибо посвящение и принятие паллия, безусловно, не являются поводом для фарса»‹‹251››.
Вскоре появился язвительный памфлет, содержавший насмешки над вице-королем и над налогами; его прибили к дверям собора. Взбешенный Энрикес незамедлительно заключил под стражу предполагаемых авторов, Гонсалеса де Эславу и Франсиско де Терраса. Между тем архиепископ Мойя избавил себя от ненужной головной боли благодаря тому, что цензор инквизиции, умный и неутомимый фра Доминго де Салазар, священник из Лабастиды в Алаве (Страна басков), счел возможным одобрить постановку. (Сам Мойя раньше был инквизитором в Мурсии в Кастилии.) Гонсалес де Эслава как будто не пострадал от непродолжительного заключения и продолжил сочинять остроумные диалоги.
Указания Энрикесу, подписанные королем Филиппом в Аранхуэсе 7 июня 1568 года, как обычно, составили пятьдесят семь абзацев. Новому вице-королю предписывалось уделять особое внимание учреждению новых монастырей и колледжей, где могли бы получать образования как mestizas[50], так и девочки-индеанки. Также требовалось строить новые больницы. Еще вице-королю поручалось продолжать политику переселения индейцев в города, чтобы они не жили «вольготно и привольно» в сельской местности. Монастыри не следовало строить слишком близко друг к другу. За индейцами, трудившимися на серебряных копях, надлежало присматривать особенно тщательно. Если с кем-то из индейцев обращались как с рабом, хотя формально он считался свободным человеком, с этим предлагалось немедленно разобраться. На сахарных мельницах должны были работать чернокожие африканцы, а не индейцы. Еще поручалось проводить инспекции, дабы гарантировать, что среди множества доставляемых из далекой Испании томов не найдется ни одного из составленного инквизицией «Списка запрещенных книг».