Новым судьей-инспектором (juez de residencia) назначили Томаса Лопеса Меделя. Он виделся еще одной, так сказать, новой метлой и симпатизировал святым отцам в их стремлении внедрить в обиход подробно прописанные правила повседневной жизни. Медель настаивал на том, чтобы запретить индейским касикам собирать людей на былых языческих капищах для совместного распевания песен. Также он хотел, чтобы индейцы проживали совместно в поселениях, а не по отдельности. Требовал, чтобы новые подданные испанской короны соблюдали комендантский час и в установленное время садились за столы для еды (последнее для испанцев всегда было важным). И полагал, что индейским вождям вполне достаточно одной жены; для майя это было радикальное нововведение, но испанцы стояли на своем, соглашаясь, впрочем, терпеть любовниц.
В июне 1551 года аделантадо Монтехо вернулся в Севилью. Оттуда он отправился в Мадрид, далее в Вальядолид, и предстал перед советом по делам Индий в Вальядолиде, готовый отстаивать свои права. Из-за зятя, судьи Мальдонадо, его внимательно выслушали и признали невиновным по большей части обвинений в самоуправстве и непомерном тщеславии. Осенью 1553 года, не успев полностью очиститься от обвинений, Монтехо умер в родной Саламанке, городе, который он оставил много лет назад, чтобы присоединиться к флоту Педрариаса[77] и начать свою замечательную карьеру в Индиях.
При всех своих недостатках Монтехо был просвещенным конкистадором. Когда он покидал Юкатан в 1550 году, на полуострове имелось в избытке даров Старого Света, таких как фиги, финики и гранаты. Также там выращивали овощи и фрукты, которые были в новинку для Америки: капусту, салат, репу, лук, фасоль и сахарный тростник, а еще виноград, апельсины и лимоны; кое-кто пытался сажать пшеницу. Монтехо привез на новооткрытый континент кокосы, овощные бананы и маммеи[78] из Вест-Индии, поощряя при этом выращивание местных культур, таких как маис, американские бобы, перец и хлопок. Испанские фермеры предпринимали попытки разводить скот и экспортировали твердую древесину (palo de tinto[79]) с Юкатана в старую и новую Кастилию. Фернандо де Бракамонте вывозил в Европу индиго, а сам аделантадо основал небольшую сахарную плантацию в Чампотоне, где, как и на большинстве сахарных мельниц, трудились чернокожие африканские рабы (в основном из Мозамбика). Индейцы продолжали прясть из юкатеского[80] хлопка, соль по-прежнему поступала с побережья Каточе, а прочие туземцы, как и раньше, добывали воск и изготавливали керамику. Хлопок, наряду с бобами какао, до сих пор использовался в качестве расчетной единицы. Испанцы воспринимали индейцев Юкатана как слуг, пахарей и ткачей. С прибытием испанцев на полуострове началось смешение народов, и доля метисов на Юкатане неуклонно возрастала как минимум с 1545 года.
Для религиозной жизни Юкатана тех лет характерно то обстоятельство, что, как отмечал Томас Лопес Медель, правители майя продолжали регулярно собирать своих подданных для поклонения идолам и отправления языческих празднеств‹‹401››. При этом в провинции уже существовала дюжина монастырей (из них шесть с каменными стенами), и все они принадлежали францисканцам. Две сотни деревень Юкатана могли похвастаться собственными церковью, школой и прошедшим обучение в христианской миссии учителем. Все сколько-нибудь влиятельные вожди окрестились, пусть никто из них не мог объяснить, что означает этот обряд. Францисканцы контролировали практически все и вся, утро начиналось со звона церковных колоколов, созывавшего детей в школу, а взрослых — на молитву. В каждом месяце отмечались обязательные христианские праздники, причем их было не меньше, чем древних языческих празднеств майя. Индейцам были доступны таинства крещения и брака, однако отпущение грехов проводилось крайне редко, поскольку не хватало священников, чтобы посетить всех, кто лежал на смертном одре. Кроме того, отчаянно недоставало святых отцов, знавших местные наречия и способных принимать исповеди. Лишь немногие индейцы причащались: обычно они наблюдали за мессами, но лично не участвовали. Конечно, святые отцы ведали о неизбытом идолопоклонстве, но за подобные преступления наказывали разве что поркой наиболее отъявленных язычников. В 1560 году некий францисканец узнал, как он выразился, о «великих непотребствах и идолопоклонстве», но вполне довольствовался тем, что собрал вместе вождей и долго и красочно расписывал им всю пагубность язычества, а затем даровал прощение. Подобные случаи происходили и на территории сапотеков.
Но затем, в мае 1562 года, случилось нечто вроде революции — обнаружился самый масштабный религиозный протест в имперской Испании за первые пятьдесят лет существования империи. Двое индейских мальчишек на охоте наткнулись на пещеру, полную идолов и черепов. Они рассказали о своей находке фра Педро де Сьюдад Родриго, настоятелю францисканского монастыря в близлежащем Мани, который начальствовал над шестью братьями, изучавшими язык майя. Они «учились читать и писать на языке индейцев, каковой столь успешно свели к грамматическим формам, что его можно было осваивать подобно латыни»‹‹402››.
Допросили около сорока индейцев из соседних деревень. Те признались, что идолы принадлежат им и что порой они этим кумирам поклоняются. Такое поклонение, по их словам, происходило в окрестностях повсюду. Творя откровенный произвол (ведь правосудие считалось уделом светских властей), фра Педро велел подвергнуть индейцев пытке, известной как garrucha, или «вздымание»: жертв пороли, к ногам привешивали тяжелые камни, и так продолжалось, пока пытаемые не сознавались в местонахождении других идолов. Другая пытка называлась burro, и это была очередная гнусная разновидность пытки водой, когда у жертвы возникало ощущение, будто она тонет. Более того, индейцев заставили принимать участие в аутодафе.
Новый францисканский комиссар фра Диего де Ланда прибыл в Юкатан вместе с нотарием Франсиско де Ороско, чтобы провести формальное расследование‹‹403››. Ланда был человеком высокообразованным, строгим, трудолюбивым и вспыльчивым. Он и его помощники устраивали массовые облавы и подвергли пыткам более 4500 индейцев, из которых 158 умерли и около тридцати покончили жизнь самоубийством. Какой контраст с аналогичным расследованием великого епископа Хуана де Сумаррага в Мешико, где к идолопоклонникам категорически запрещалось применять пытки! Кроме того, в 1562 году на Юкатане были в ходу такие наказания, как порка, штрафы и принудительный труд на срок до десяти лет, тоже намного превосходившие размахом пределы, установленные архиепископом в столице.
Двенадцатого июля 1562 года состоялось аутодафе, организованное фра Ландой, который обратился к толпе на великолепном майянском. За Ландой выступил губернатор Юкатана, доктор Диего Кихада, говоривший по-испански от имени светских властей. Далее озвучили приговоры, виновных немедля привязали к позорным столбам, и каждому пришлось вытерпеть 200 ударов по еще не зарубцевавшейся коже. Подобные наказания распространялись и на тех, чье единственное «преступление» заключалось в недонесении на соседей-идолопоклонников. Священники возвели огромную пирамиду из идолов и украшенных драгоценными камнями черепов и подожгли ее. Кихада одобрил эти действия, дабы создалось впечатление, что правительство всецело поддерживает церковь.
Эта безжалостная расправа стала одним из позорнейших пятен в истории завоевания, и страх перед пытками заставлял туземцев безбожно врать при расспросах о количестве припрятанных идолов и тайных капищ. Прокатилась череда самоубийств, в частности, покончил с собою Лоренсо Коком, правитель области Сотута. Фра Ланда распространил свое расследование на все окрестные области, куда отправил верных монахов, и его заключение было непреклонным: индейцы Мани, по его словам, вернулись к своим древним и кощунственным обычаям, поклонялись идолам и приносили им жертвы, публично и тайно, а многие языческие обряды совершались в храмах перед алтарями и на перекрестках дорог. Индейцы будто бы говорили, что «наш истинный Господь не Бог, а дьявол, враг человеческих душ»‹‹404››.
Впрочем, настоящими врагами францисканцев оказались поселенцы, многих из которых потрясла готовность монахов идти на крайние меры при утверждении истинной веры. Один колонист много дней защищал Диего Уса, вождя текасов из Мани, будучи убежден его в невиновности. Ус, человек дородный, страшился одной только мысли о неизбежном «вздымании». Миряне, в частности Лоренсо Монтероссо, курат Сотуты, примыкали к колонистам, когда им доводилось присутствовать при «зверских допросах» монахов‹‹405››. Городской совет Мериды направил двух старших чиновников, Хоакина де Легуисамо и Франсиско Бракамонте, к епископу Ланде с просьбой умерить пыл инквизиторов.
В столицу Мериду прибыл между тем новый епископ Франсиско Тораль, человек мудрый, гуманный и утонченный. Он был уроженцем Убеды в восточной Андалусии, родного города знаменитого имперского секретаря Франсиско де лос Кобоса. Тораль трудился миссионером в Польше, прежде чем стать провинциалом ордена францисканцев в Новой Испании в 1557 году. Он помогал фра Бернардино де Саагуну с его «Флорентийским кодексом», освободил того от обычных монашеских обязанностей, дабы тот мог спокойно вносить необходимые правки‹‹406››. (Саагун к тому времени осознал, что многочисленные крещения туземцев в первые годы завоевания происходили лишь на бумаге.) Сам Тораль мог проповедовать на науатле и на испанском. Он не только овладел пополокой, наречием индейцев пуэбла, но и составил его грамматику и словарь. В Испанию он возвратился в 1552 году, чтобы принять участие в общем собрании францисканского ордена в качестве попечителя мексиканских монахов, и снова отбыл в Новую Испанию вместе с тридцатью шестью новыми братьями из Кастилии. В 1555 году он безуспешно пытался освободить индейцев от уплаты десятины.