На Лусоне Гойте столкнулся с силами манильского султана Сулеймана и его дяди раджи Матанды, который располагал пушками, полученными от португальцев, но не научился толком те применять. Эти мусульмане, с точки зрения филиппинцев, были такими же конкистадорами, как и испанцы, но отличались жестокостью, поэтому Легаспи и Гойте, к собственному удивлению, довольно легко убедили туземцев, что пришли как освободители и новые повелители. К слову, предводители мусульман наверняка оказались более грозными противниками, чем местные вожди, о которых говорилось выше.
Остров Парай был завоеван испанцами в 1569 году, и какое-то время испанские владения на Филиппинах состояли из этого острова, Себу и Лейте. Легаспи решил действовать осмотрительнее, чем прежде. Он настрого запретил любые неорганизованные набеги, рассчитывая тем самым убедить naturales в своем дружелюбии и мирных намерениях. Что касается мусульман, в их отношении инструкции, данные Легаспи, были однозначны: «Ни при каких обстоятельствах не порабощать тех индейцев, каковые приняли поклонение Магомету. Но вы должны стремиться обратить их и убедить принять нашу святую католическую веру с помощью добрых слов и законных средств»‹‹647››.
Новая тактика себя оправдала. Население Себу признало испанское владычество и согласилось выплачивать дань — в обмен на гарантии защиты от врагов-мусульман. Спустя несколько лет можно было сказать, что Легаспи применил метод покорения, совершенно отличный от того, к какому прибегали в Америках. Насилие в значительной степени уступило место коммерческим соглашениям с туземцами. Испанцы платили разумную цену за еду, в которой они нуждались, — за свинину, рис и сладкий картофель. На остров Себу снова потянулись местные жители.
Правда, испанцы пока не могли экспортировать в Новую Испанию с Филиппин ничего, кроме корицы, как сетовал сам Легаспи в письме 1569 года к вице-королю Мартину Энрикесу де Альмансе; в 1572 году он писал Энрикесу, что вице-королевство может ожидать от него, помимо корицы, поставок суконных плащей, воска и местного полотна, а также небольших объемов золота‹‹648››.
Впрочем, задолго до этого Легаспи получил новые инструкции. В августе 1568 года из Новой Испании прибыл галеон, чей капитан доставил письменные распоряжения: едва «умиротворение» островов будет сочтено завершенным, следует приступать к строительству новых испанских городов. Легаспи был человеком законопослушным и склонным подчиняться, поэтому он вскоре заложил два новых города на Себу, Хесус и Себу, одноименный с островом. Тем временем новый помощник Легаспи Мартин де Гойте отправился на Лусон, самый крупный остров на севере архипелага, и счел бухту «Майнила» (что на местном тагальском языке означало «древесная роща») идеальным местом для основания столицы. Там уже имелось нечто вроде центра коммерции, поддерживавшего тесные торговые отношения с Китаем, и постоянно проживали четыре десятка китайских семей, поскольку эта бухта находилась сравнительно близко от материка. 22 июля 1570 года Легаспи написал королю Филиппу, что покидает Себу, дабы перебраться на Лусон. И прибавил, что, как ему неоднократно сообщали, окрестности Майнилы богаты «рисом, свиньями, козами и золотом»‹‹649››.
25. Манила
Рис, свиньи, козы и золото…
Старый порт Манила на юго-западе филиппинского острова Лусон был покинут прежними обитателями в 1570 году, осталась лишь небольшая группа китайцев, промышлявших коммерцией. Город располагался на южном берегу реки Пасиг, в том самом месте, где река впадала в море‹‹650››. Там имелись земляные валы и частоколы из стволов кокосовых пальм. Судя по всему, до 1570 года в городе проживало до 2000 семей, приблизительно до 6000 человек. Начало даже формироваться некое подобие монархии, вызванное к жизни «лжепророком Магометом, чья кощунственная вера была быстро искоренена святыми послушниками Христовыми», как писал фра Мартин Игнасио де Лойола‹‹651››. Правитель Манилы, мусульманин Сулейман, был связан через брак с правящими родами Сулина и Борнео. Стоит отметить, что эти мусульмане, вопреки канону, пили вино.
Испанская оккупация Манилы началась в 1571 году. После суматошной стычки, в ходе которой спалили дотла дом Сулеймана, этот правитель и его семья заодно со сторонниками уплыли в сторону Тондо.
Манила обладала великолепной гаванью, а окрестные почвы славились плодородием. Мусульманские владыки позволяли китайским торговцам селиться в так называемой области Бинондо, которая со временем сделалась обителью китайской общины, и такое положение дел сохранялось почти до наших дней‹‹652››.
Легаспи официально основал испанский город Манила 24 июня 1571 года. Как это происходило со всеми важными испанскими городами, он немедленно учредил городской совет и назначил государственных чиновников. Так в Маниле появились два магистрата, дюжина городских советников, констебль (надзиратель за порядком) и нотариус. Завоевание остальной территории большого острова Лусон завершили Мартин де Гойте и Хуан де Сальседо, изобретательный внук аделантадо. Сам же Легаспи занимался установлением добрососедских отношений с оставшимися мусульманскими раджами в Кавите, поселении на противоположном берегу бухты. Первоначальным его побуждением было назвать новую столицу в честь кофрадии, которую он основал когда-то в Новой Испании (Сладчайшего имени Иисусова). Но затем он выбрал для города испанизированный вариант филиппинского названия «Майнила», то есть Манила.
Пока Легаспи заканчивал умиротворение окрестностей столицы, Мартин де Гойте покорял народность пампанго, а Хуан де Сальседо овладевал близлежащими поселениями Тайтай и Каинта на юго-восток от Манилы. В обоих случаях испанцы быстро сумели захватить туземную артиллерию. Сальседо двинулся к городу Паракале на западном побережье Лусона, но обнаружил, что золотые рудники, о которых твердила молва, давно выработаны. Тем не менее на Филиппинах стали возникать испанские города: Нуэва-Сеговия на реке Кагаян на острове Лусон; Новый Касерес, Камариньяс, тоже на Лусоне; Авералон на острове Паррей; Вилья-Фернандина в провинции Илокос на Лусоне. Разумеется, везде возводились церкви, а золото и вправду находили почти повсюду, пускай нерегулярно, — иногда в реках, иногда в шахтах. Еще выяснилось, что на островах добывают жемчуг.
После испанского завоевания Лусона и основания Манилы встали вопросы, которые следовало решить: как быть с рабовладением на островах, как и кому раздавать энкомьенды и как выстраивать отношения с Новой Испанией, где в настоящее время пребывала политическая власть.
Что касается рабовладения, мнения разделились. Завоеватели хорошо помнили историю Бартоломе де Лас Касаса, его идеи циркулировали по всем территориям под испанским владычеством, равно американским и азиатским. Августинский монах Диего де Эррера, уроженец Сан-Педро-де-Рега близ Асторги, по возвращении в Испанию с Филиппин докладывал о чрезмерном рвении поселенцев:
Считается достаточным поводом для войны, если naturales говорят, что не желают дружбы с испанцами, если они строят укрепления и готовятся обороняться. Подобных туземцев допускается убивать, захватывать в плен и грабить, а их дома сжигают. По этой причине случилась война с племенами, известными как бити и кубао, чьими укреплениями овладел Хуан де Сальседо; в Кануте некий индеец взобрался на дерево и закричал с высоты: «О Кастилия, чего ты хочешь от нас? Почему ты воюешь с нами? Почему требуешь от нас дани? Что мы тебе задолжали? Что хорошего ты сотворила для нас или для наших предков?»‹‹653››
Такого рода заявления Военный совет в Маниле счел достойным поводом для войны. Было решено, что любая деревня, которая придерживается схожих взглядов, подлежит уничтожению на законных основаниях, а всех ее плененных жителей дозволяется обращать в рабство, если в стычке погибнет кто-либо из испанцев, но при условии «обоснованности действий погибшего и достойности его поступков»‹‹654››. Стоит указать, что одним из первых ходатайств подобного рода, поданных вице-королю Новой Испании, была просьба легализовать рабовладение. Причем ходатайство отправили в Новую Испанию еще до того, как Легаспи покинул остров Себу и перебрался на Лусон‹‹655››.
Военный совет не стал дожидаться ответа из Америки и приступил к решительным действиям. Не приходится сомневаться в том, что на Филиппинах продавалось множество рабов, что их, так сказать, импортировали и продавали, в точности как в прочих регионах испанской империи. Существовал, по выражению историка Хуана Хиля, «подпольный трафик» рабов из португальской Индии на Филиппины, а также в Макао. Большинству рабов клеймили лбы перед продажей‹‹656››. В испанских домах на Филиппинах рабами являлись, как правило, китайцы, но встречались и чернокожие из Африки.
Второй причиной разногласий среди испанцев на Филиппинах были энкомьенды, первые из которых стали возникать на Себу с января 1571 года. Ряд владений (с землей и людьми) передали в управление от имени короны, а еще было сорок восемь частных, крупнейшее из которых, площадью 3000 гектаров, досталось Херонимо де Монсону, одному из ближайших соратников Легаспи