Некоторые испанцы выражали недовольство той воинственностью, которая как будто исходила от филиппинской колонии. Португальцы и вовсе считали, что война причинит урон их коммерческим интересам. Португальские иезуиты не поддержали фра Алонсо Санчеса и не одобряли его призывов, грозивших покончить с их привычным, умиротворенным образом жизни. Фра Антонио де Мендоса, провинциал иезуитов Новой Испании, написал генералу Аквавиве в январе 1585 года, что Алонсо Санчес и вправду утверждает, будто «мирными способами с Китаем ничего не поделать и потому не только оправданно, а необходимо послать войско для завоевания»‹‹738››. Из тона письма очевидно, что Мендоса был настроен весьма критически.
Его чувства разделял и великий фра Алессандро Валиньяно, который тоже написал Аквавиве, выражая обеспокоенность взглядами Алонсо Санчеса, который, по его словам, «своими поистине фантастическими домыслами» сумел «натворить столько глупостей, что поразил меня до глубины души»‹‹739››. Аквавива в конце концов ответил Мендосе, что Санчес в самом деле допустил много ошибок в отношении Китая и «в рассуждениях о необходимости войны против него». Он намекнул, что Санчеса, пожалуй, следует вернуть домой, где, при иных обстоятельствах, святой отец окажется полезнее и послушнее‹‹740››.
Примерно в это время фра Мартин Игнасио де Лойола, доминиканец, который, как мы видели, был опытным путешественником и племянником основателя ордена иезуитов, писал, что, хотя
китайцы упорствуют в заблуждениях, было бы легко привести их к нашей вере, обладай мы свободой им проповедовать. Если случается затмение солнца или луны, они искренне верят в то, что Повелитель Небес велит им расстаться с жизнью, и из чистого страха следуют в дальнейшем этому образу мышления… пускай они при том верят, что солнце — это мужчина, а луна — это женщина. Они также верят в бессмертие души и в то, что в лучшей жизни обретут награду или наказание, которые заслужили своими поступками в посюстороннем мире…‹‹741››
Весной 1586 года доктор Сантьяго де Вера, председатель верховного суда, созвал комиссию представителей всех религиозных орденов на Филиппинах. Вера прежде был судьей на Санто-Доминго и в Нуэва-Галисии в Новой Испании, а также магистратом, более других заинтересованным в расследовании преступлений в этом вице-королевстве. Сам он не имел мнения относительно «empresa de China»‹‹742››, однако не мог допустить, чтобы фра Алонсо Санчес стал тем человеком, который будет докладывать в Испанию о решениях провинциалов орденов, одержимый своими фантазиями о многих преимуществах, каковые сулит Испании завоевание Китая. К слову, провинциалы в целом разделяли мнение Санчеса и не сомневались в осуществимости этих дерзких планов.
Они полагали, что Китай можно принудить к открытости сравнительно немногочисленным отрядом, который возглавит губернатор Филиппин. Солдат следует набирать из любой местности во владениях короны, хотя предпочтительнее всего баски. Разве Филиппины завоевал не баск Мигель Лопес де Легаспи? Разве не баском был Элькано? Еще следует набрать шесть тысяч местных воинов на Филиппинском архипелаге. Пять тысяч рабов тоже окажутся полезными, равно как и шесть тысяч японских солдат.
Японцы усиленно давали знать, что одобряют потенциальное испанское вторжение в Китай. Более того, могущественный дайме (феодал) Кониси Юкинага открыто говорил, что выделит Испании 6000 своих солдат на войну против Китая, Борнео или Молуккских островов‹‹743››.
Особое внимание следовало уделить необходимому вооружению. Кроме того, надлежало найти деньги на подкуп тех мандаринов, о которых было известно, что они способны восстать против своего императора при должном финансовом «поощрении». Планы вторжения подлежали тщательной разработке, и, конечно же, вторжение ни в коей мере не должно было походить на завоевание Кубы (когда запад острова оставался в небрежении, а восток активно развивался)‹‹744››.
Епископ Саласар, стоявший за подобными рассуждениями, желал, чтобы над вторжением витал дух богослова Витории. Маттео Риччи и Микеле Руджьери из Салерно, итальянские иезуиты, ныне обосновавшиеся в Китае, считали, что должны оставаться там, где они были, пока не наступит канун вторжения. Но в ответ их попросили поделиться своими соображениями о том, чего можно ожидать от китайцев. Саласар тем временем сделался убежденным врагом Китая и стал публично вещать о том, что на Филиппинах китайцы «ввергают naturales в грех и разврат»‹‹745››.
Риччи придерживался иного мнения. Они с Руджьери отправились в Чжаоцин неподалеку от Кантона по приглашению губернатора и вице-короля провинции (должности указаны в тех терминах, какими тогда пользовались европейцы). Им выделили земельный участок для строительства храма, обещали свободу передвижения и защиту. Так в 1588 году началась одна из наиболее примечательных европейских авантюр (то есть приключений, без негативного оттенка). Руджьери затем вернулся домой и попытался убедить папу направить посланника в Китай. Риччи же остался в Китае, учредил иезуитские миссии в Чжаоцине, потом в Наньчане, столице провинции Цзянси, потом в Нанкине, южной столице Китая, и, наконец, в самом Пекине. Это стало возможным благодаря и поднесенному Руджьери подарку китайскому бонзе — замечательным часам, «чудесному крохотному механизму из латуни, отбивавшему время без всякого прикосновения к нему». Также в дар бонзе досталось несколько калейдоскопов. Эти предметы, как писал Хью Тревор-Ропер, были призваны «сделаться могучим инструментом духовного завоевания Китая»‹‹746››.
В марте 1587 года провинциалы признали, что завоевание Китая означает выделение большого числа новых энкомьенд, появление многочисленных новых должностей и титулов судей, герцогов, маркизов и вице-королей, создание университетов и монастырей, а также новых орденских миссий. При этом с самого начала предусматривалась едва ли не принудительная метисизация (смешение кровей), поскольку китаянки считались «чрезвычайно строгими, честными, заботливыми, верными и смиренными перед своими мужьями и обычно наделенными почтением, красотой и скромностью». Завоевание Китая, как полагали провинциалы, неизбежно повлечет за собой покорение Индии, Кохинхины[107], Камбоджи, Сиама, Молуккских островов, Борнео и Суматры. Словом, Испанию ожидало грандиозное триумфальное шествие.
Те, кто имел какое-либо представление о политике испанской империи, сознавали, что потребуется некоторое время на получение королевского одобрения для любых подобных планов; поэтому губернатор Ронкильо занялся приготовлениями к вторжению весьма неспешно. Фра Антонио Седеньо поручили возвести крепостную стену вокруг Манилы. Триста человек, которыми командовал Мартин Перес де Ольсабаль, прибыли в апреле в Манилу из Новой Испании. Теперь на острове насчитывалось свыше 900 аркебузиров. Затем приплыл из Баямо (третьего по величине города Кубы) Франсиско де Лухан с девятью десятками добровольцев, а помощником Лухана был один из представителей вездесущей семьи Рохас, Хуан Баутиста. Эти девяносто добровольцев стали первыми ласточками грядущего похода; не исключено, что Рохас грезил о маркизате Желтой реки, а Лухан мечтал сделаться герцогом Пекинским.
В конце декабря 1587 года фра Алонсо Санчес, «голос» монашеских орденов, наконец вернулся на родину и был принят королем Филиппом в Эскориале, причем аудиенция затянулась на два часа. Это событие вошло в анналы Общества Иисуса, поскольку ничего подобного прежде не случалось. Санчес передал королю меморандум под названием «О качествах и общем состоянии Филиппин». Документ включал в себя позитивные описания архипелага, и в нем приводились вымышленные сведения о богатствах, которые сулила полноценная колонизация. Вдобавок там упоминалось, конечно же, что острова являются плацдармом для вторжения в Китай. В своей беседе с королем фра Алонсо последовал наставлениям генерала ордена иезуитов Клаудио Аквавивы и не заводил речи о «китайском проекте». Но он оставил Филиппу доклад под названием «De la entrada de China en specific»[108], а позднее сообщал епископу Саласару и другим церковникам (доминиканцу Хуану Воланте и францисканцу Херонимо де Бургосу), что не обсуждал вторжение в Китай и даже не упоминал о нем, но «вручил его величеству свой тайный отчет». Этот документ, увы, похоже, не сохранился.
Следствием этой встречи стало учреждение короной в марте 1588 года особой комиссии (хунты) для изучения депеш фра Алонсо Санчеса и его рекомендаций, а также предложений церковных кругов Манилы. Доминиканец фра Мигель де Бенавидес умолял, чтобы его ордену позволили участвовать в работе этой комиссии. Но в конечном счете орган, которому предстояло принять решение об участи Китая, составили глава совета по делам Индий Эрнандо де ла Вега, потомственный государственный деятель; четыре члена совета Кастилии; Алонсо де Варгас, адмирал Хуан де Кардона, один из творцов великой победы при Лепанто и командующий галерным флотом Сицилии, опытный секретарь Хуан Идьякес и Кристобаль де Моура, главный португальский советник Филиппа. Также в состав комиссии вошел Педро Мойя де Контрерас, главный инквизитор Новой Испании и ее архиепископ. Среди этих людей Идьякес являлся сторонником фра Алонсо Санчеса и горячо поддерживал идею вторжения в Китай, Мойя пока не определился, а вот от карьериста Веги, закоренелого бюрократа, никто не ждал амбициозных государственных решений.