Скажем еще раз, что донесения Вяземского и Бибикова и мнение Панина наводили, так сказать, императрицу на мысль, занимавшую ее долго и обсуженную с разных точек. Путешествие же по России разом открыло ей много таких сторон, о которых ей даже никто не намекал. Восторг народа, в первый раз увидевшего в лицо государыню, был так велик, что, казалось, представлял надежную опору в могущем последовать перевороте. Она сама писала в 1767 г. из Казани Панину: «Прием мне отличный; если б дозволила, они б себя вместо ковра постлали, а в одном месте на дороге мужики свечи давали, чтоб передо мною поставить, с чем их прогнали». В другом же письме, поверяя собственные впечатления, выражается: «Отселе выехать нельзя, столько разных объектов, достойных взгляду. <…> Они (вероятно, разумея местную администрацию) извели народу бесчисленного, которого состояние шло до тех пор к исчезанию, а не к умножению; таково ж и с имуществом оного поступлено».
Путешествие утвердило как нельзя более императрицу в ее благих предначертаниях, на первый раз об улучшении законов, чем занималась она, как сама выразилась, уже два года, «следуя единственно уму и сердцу своему, с ревностнейшим желанием пользы, чести и счастия империи, и чтоб довести до высшей степени благополучия всякого рода живущих в ней, как всех вообще, так и каждого особенно». Когда труд уже значительно подвинулся, Екатерина II стала по частям читать свой «Наказ» доверенным лицам; между прочим – Орлову и Панину. На первого премудрый «Наказ» не произвел никакого впечатления; второй выразился категорически: «Се sont des axiomes à renverser des murailles». Кого разумел он под словом стены, мы сейчас увидим. Говоря вообще, немного было людей и из приближенных к престолу, способных войти в виды законодательницы. Одно из самых светлых положений ее – бесполезность пыток почему-то встречено было особенным противодействием, так что нашлись люди, доказывавшие, конечно, наивно-младенческими доводами надобность их, хотя в необходимых случаях. Один из таких случаев привел некто Баскаков, слушая «Наказ». – «Разбойник, погубив хозяев дома, вынес такую вещь, которую ему одному вынести никак было нельзя, и между тем говорит, что товарищей у него не было». Как обойтись тут без пытки? Замечание государыни: «Казус не казус, где человечество страждет», осталось им, вероятно, непонятным. Это-то и были стены, которые, однако, по мнению Панина, могли быть пробиты светлыми идеями Екатерины. Такая личность, как Баскаков, впрочем, не должна нас удивлять, когда припомним, что писал самый либеральный, передовой человек – драматург А. П. Сумароков, которого мнение о «Наказе» своем желала слышать Екатерина II.
Мы говорили уже, что Екатерина крепко подумывала об освобождении крестьян, и вот, ища поддержки собственному мнению, она обратилась к Сумарокову, конечно, рассчитывая услышать от поэта всего скорее человечное решение, особенно когда им же высказано было, что «вольность и короне, и народу больше приносит пользы, чем неволя». Но и Сумароков, несмотря на горячую любовь к родине и соболезнование о ненормальности на каждом шагу отношений между классами общества, все же написал: «Сделать русских крепостных людей вольными нельзя: скудные люди ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут, а будут ласкать слуг своих, пропуская им многие бездельства, дабы не остаться без слуг и без повинующихся им крестьян, и будет ужасное несогласие между помещиков и крестьян, ради усмирения которых потребны будут многие полки, непрестанная будет в государстве междоусобная брань[115], и вместо того, что ныне помещики живут покойно в вотчинах (и бывали зарезаны отчасти от своих – возразила Екатерина), вотчины их превратятся в опаснейшие им жилища, ибо они будут зависеть от крестьян, а не крестьяне от них. Примечено, что помещики крестьян, а крестьяне помещиков очень любят, а наш низкий народ никаких благородных чувств не имеет». На это Екатерина ничего другого, конечно, не могла заметить, как сказав слова, заключающие в себе пророческий смысл: «и иметь не может в нынешнем состоянии». Горькая будущность отчизны не смутила поэта, и он еще прибавил несколько любопытных, для нас особенно, взглядов. Между прочим, тут написал он: «Продавать людей, как скотину, не должно, но где же брать, когда крестьяне будут вольны? И только будут к опустошению деревень: холопей набери, а как скоро чему-нибудь его научишь, так он и отойдет к знатному господину, ибо там ему больше жалованья, и дворяне учат людей своих брить, волосы убирать, кушанье варить и проч. И так всяк будет тратить деньги на других, выучивая. Малороссийский подлый народ от сей воли почти несносен». Такая уже чересчур наивная выходка вызвала заметку Екатерины, что Сумароков хороший поэт, но «связи довольной в мыслях не имеет, чтобы критиковать цель, и для того привязывается к наружности Кольцов», ее составляющих. Объясняя далее возможность устранения кажущихся затруднений, прозорливая государыня намекнула и на то, что достижение надлежащих результатов не зависит также частию от законодательства, задача которого, как и тех, для кого законы пишутся, будет так поставить дело, чтобы прямая истина «сама себе вреда не нанесла» и не от добра отвращенье, а к нему «привлечение сделала». Эту-то задачу давно предложила себе Екатерина, принимаясь за свой «Наказ», и, конечно, лучше всех сознавала возможность и невозможность привести в исполнение то или другое. Не потеряем из вида и того, что судить о труде Екатерины мы не можем вполне беспристрастно, потому что он напечатан далеко не в таком виде, в котором вышел из-под пера ее. Сама монархиня признается, что перед торжественным открытием собрания депутатов она собрала в Коломенском дворце «разных персон вельми разномыслящих», дабы выслушать заготовленный «Наказ» комиссии уложения. «Тут при каждой статье родились прения». Начертательница дала волю «чернить и вымарывать все, что хотели», так что «более половины из того, что писано было ею, помарали». Зная сердце и ум Екатерины II, мы можем сожалеть об этих помарках и даже соболезновать, что законодательница не отстаивала своего мнения, в чем также руководилась высоким побуждением: не делать в законодательстве резких перемен и не отменять уже раз объявленного; а все вести исподволь. Мы видели уже, что не по своей воле государыня не уничтожила пыток, а крепостное право оставила просто по неимению поддержки ни в одном голосе общественного мнения, имея против себя все сколько-либо развитое, целое население (в главе которого должны мы поставить и Сумарокова). Между тем дальнозоркость Екатерины уже угадывала грустную развязку реакции в лице Пугачева, почерпнувшего всю силу для своего противодействия, как и Разин в XVII в., – в крестьянстве помещичьем, которому обещал освобождение.
Обе приведенные нами и в наших глазах основные идеи прогрессивного законодательства, таким образом, оказались ранними; но зато сколько действительно прекрасного и человечного, за исключением их, нашло благоприятный выход и принесло плоды, воспитав поколение лучшее, чем предшествовавшие. Законодательство Екатерины, высказавшейся в своем «Наказе», создало школы и городское состояние как противодействие крепостничеству, которое осталось несломленным. В видах обзора возникновения этих несомненных признаков здоровых начал общественного строя, займемся эпизодом созвания депутатов, обзором предъявленных ими местных требований, видов Екатерины в «Наказе» и следствий депутатского собрания – специальных учреждений.
Почти врасплох, т. е. когда никто не был приготовлен к приниятию и обдуманию предстоявших мер, застал всех манифест 14 декабря 1766 г. Манифестом этим повелевалось «прислать» из Сената, Синода, коллегий, канцелярий; уездов и городов империи «в Москву депутатов не только для того, чтобы от них выслушать нужды и недостатки каждого места, но и допущены они быть имеют в комиссию, которой дадим наказ и обряд управления для заготовления проекта нового уложения». При манифесте приложено было положение о депутатах, – «откуда прислать» их. Здесь говорилось, что высылают по одному депутату, имеющему не менее 25 лет от роду: высшие правительственные места и канцелярии, дворяне от уездов, горожане от каждого города, однодворцы, служилые люди, государственные черносошные и ясачные крестьяне и оседлые инородцы – от каждой провинции, сословия и народа; казаки же от команд. Депутаты, кроме жалованья по состояниям[116], пользовались освобождением от телесного наказания, пыток и смертной казни, а имения их, кроме долгов, от конфискации; для отличия депутаты получили особый знак. Выбор депутата из дворян положен баллотированием на съезде помещиков целого уезда, по предварительном выборе, большинством же голосов, уездного предводителя дворянства. Предводитель снабжался от дворянства письменным формальным полномочием и по принятии присяги всеми участвовавшими в собрании оно выбирало депутата для сочинения проекта нового уложения. По выборе, и он снабжался полномочием, в том, между прочим, чтобы «ему общие челобитья и представления, также усмотренные – общие недостатки и нужды представить, где надлежит». В «нужды» эти постановлено, однако, «не вносить никаких партикулярных дел, а только общественные отягощения и нужды, в чем бы оные ни состояли». Полномочие это могло быть дано только на 2 года, а по истечении их, если желали оставить то же лицо, следовало возобновить его. Та же форма выбора оставлена и для прочих сословий. <…>
Принятые обязательные миры для явки сословий привели к цели – выборам депутатов и приезду их к июлю месяцу 1767 г. в Москву, где последовало торжественное открытие заседаний комиссии уложения. По совершении путешествия по Волге до Казани приехала в Москву и Екатерина II. Облеченная в императорские регалии, слушала она 30 июля 1767 г. (в понедельник) литургию в Успенском соборе. Туда же, по вступлении в храм императрицы, введены были и депутаты по два в ряд, в предшествии генерал-прокурора князя А. В. Вяземского, державшего в руке маршальский жезл. После литургии был молебен, в заключение которого Гавриил, епископ Тверской, обратил к депутатам слово о предстоящих обязанностях и святости их призвания. Напутствованные теплым словом витии, депутаты «целовали крест и Евангелие и подписывались под присягою». Тем временем императрица из собора прибыла в аудиенц-камеру кремлевского дворца, куда по окончании присяги генерал-прокурор, приведя депутатов, расставил их по порядку, назначенному положением. Здесь от лица всего собрания депутат от Синода, Димитрий (Сеченов) митрополит Новгородский говорил императрице приветствие, на которое отвечал, именем государыни, вице-канцлер князь А. М. Голицын. «По сем, – гласит современное описание, – Ее Императорское Величество соизволила вручить генерал-прокурору обряд о управлении комиссиею, о сочинении проекта нового уложения, наказ генерал-прокурорский и большой наказ комиссии о том же, а напоследок всех депутатов, коих с лишком 400* человек было, соизволила ее Величество допустить к руке, потом возвратиться в Головинский дворец, куда по прибытии изволила приходить во внутренние свои апартаменты, где как обеденное, так и вечернее кушанье кушать соизволила». На следующий день (31 июля) происходило первое заседание комиссии и на нем выбраны три кандидата (граф И. Г. Орлов, граф 3. Г. Чернышев и А. И. Бибиков) – на должность маршала собрания депутатов. Императрица на представлении о том 2 августа надписала: «утверждаю предводителем депутата А