Вот теперь мужик не то чтобы испугался, а перетрусил на всю катушку:
— Гм-м-м… на этой… как её…
— Ну?..
Мужик замялся.
— Ёпст! — возмутился Герман Орлов.
— Забыл улицу? — спросил Игорь, вовсе не радуясь этому факту, не нравилось ему, когда взрослые люди попадали впросак.
— А чего вы меня проверяете?! — возмутился мужик. — Что я не свой? У меня, кстати, в паспорте штамп стоит.
— Вот как ты запел?! — удивился Герман Орлов. — Когда жареным запахло, вспомнил о России. Шлепнуть тебя надо! — задумчиво добавил он и почесал небритый подбородок.
— Это почему?! — присел мужик.
— А потому что пропаганду ведёшь?! — Герман Орлов снова дёрнул его за рукав.
— Так ведь хватит вашей власти, — нашёлся мужик, — давай нашу!
— Это какую?
— Народную.
— Нет такой власти, — сказал Севостьянихин. — Вернее, была семьдесят лет и кончилась, хорошая власть была, только вся вышла.
— Соединенные Штаты отдали нам все эти земли, а вы не уходите, — обиженно сказал мужик.
— Это кто тебя научил? — удивился Герман Орлов и выпучил глаза.
— В газетах пишут, — ответил мужик таким голосом, как будто получалась, что его подло обманули и виноваты русские, которые не хотят уходить.
Герман Орлов с неподдельным удивлением уставился на мужика и сказал в странной задумчивости:
— Нет, всё-таки надо тебя шлепнуть!
— Не надо, — вообще сел на зад мужик.
— А чего пропаганду ведёшь? — спросил Игорь, которому тоже не понравился мужик, хотя было ясно, с чьих слов он поёт — с моджахедских, кто ещё мог внушить такие мысли.
— А может, ты лазутчик? — засмеялся Герман Орлов так, как только один он мог смеяться: дюже заразительно и саркастически одновременно. — Может, ты нас всех пересчитал? — он подмигнул Игорю, который подыграл ему:
— Мы здесь одного уже сбросили с пятнадцатого этажа. А тебе и шестого хватит.
— Какой я лазутчик?! — заголосил мужик. — Мне лозу надо подвязывать!
— Ну иди к себе и подвязывай, — сказал Игорь, чтобы избавить всех от тягостного выяснения отношений.
— Орлов, — велел Севостьянихин, которому тоже надоел спектакль, — выведи и отпусти его. Чего с ним возиться. Пойдём, Игорь, дело есть.
— Есть отпустить, — обрадовался Герман Орлов. — Потопали, отец. Ты, видать, не своим делом занялся, тебе бы виноградники выращивать. Здесь дяди серьёзные воюют, а ты ходишь, ненароком зашибут на старости лет. Родные-то у тебя есть?
— Да… Я, господин, прапорщик, дело так понимаю, раз обещали…
Они удалялись по коридору, но Игорь слышал каждое слово.
— Ну во-первых, какой я тебе господин? — удивился Герман Орлов, и даже по его спине было видно, что он огорчился до невозможности. — Господа за «стеной» и за океаном, а у нас все товарищи. А во-вторых, меньше верь тем, кто сидит за «стеной».
— Да отвык я как-то… ведь трезвонят с утра до ночи, — посетовал мужик. — Как здесь не сбиться с правильного курса.
— А ты не отвыкай… — гудел большой Герман Орлов. — Мы, может, снова земли свои отобьём. Президента сменим и отобьём.
— А что, нынешний плохой?
— Дюже плохой. Говно, а не президент. Видишь, и ты страдаешь, и я. Все страдают. Вся большущая страна. Ничего, будет и на нашей улице праздник, — пообещал Орлов.
Олег Вепрев, который потерял шлем и был перемазан сажей и копотью с головы до ног, сказал:
— Андрей Павлович, самое время разведку делать.
Севостьянихин с ним согласился:
— Вот и пойдёте вдвоём. Людей возьмите, больше пяти не надо — заметят. Значит, надо найти Лёшу Ногинского. Чую я, он рядом притаился. А на связь боится выйти. Слушают нас боевики. Техника у них заморская.
— Это точно, — согласился Олег Вепрев, однако кисло поморщившись. — Поди, сканеры и все наши радиочастоты есть.
Они даже не стали эту тему обсуждать не только потому, что давно и многократно её обсудили, обсосали и сделали соответствующие выводы, а потому, что она всем до чёртиков надоела: сидят в штабах жучки, тыловые крысы, прихлебатели славы всех мастей и сливают боевикам информацию, естественно, за деньги да за привилегии. Как так можно воевать? Только на злости да на русской смекалке.
Под ногами крошились стекло и штукатурка, в стене зияла дыра от гранаты, пол был залит кровью. Боевики изредка постреливали, пули с щелчком залетали на шестой этаж, как град во время грозы.
— Пощупать по окрестностям, найдите слабину у боевиков, туда и ударим, а потом развернёмся и с обеих сторон, ну, как обычно.
— А штаб? — спросил Олег Вепрев, которого, как и всех, тревожила эта мысль.
— Чёрт знает, что там происходит. Сунемся в ловушку. Нет, надо ударить там, где нас не ждут, — сказал в задумчивости майор Севостьянихин. — Ты рану-то свою обработай, а то кровищи.
Игорь не заметил, как кровь накапала ему на грудь. Со стороны верхнего рынка раздались выстрелы.
— Ёпст! Что такое?! — Севостьянихин кинулся к окну.
Но ему уже докладывали по «локалке»:[11]
— «Дикие гуси» ушли!
Севостьянихин впервые за день выругался от души, не потому что «дикие гуси» ушли, а потому что оказались дураками. Кто бегает в открытую по городу, когда бой идёт. Сквозь дома нужно. Сквозь дома, взрывая стены! И то нарвёшься на засаду. В общем, в таком деле нужны нюх и верный расчёт. А у начальников полиции расчёта нет, а только одно-единственное желание: сбежать подальше от войны, и трибунал их не волнует, и совести у людей нет, не говоря уже о славянской гордости. «Оборзели полицейские, — подумал Севостьянихин, — вообще ничего не боятся».
— Называется, под шумок, — сказал он и поморщился так, что непонятно было, одобряет его нос поступок «диких гусей» или нет, ближе своя рубашка к телу или долг превыше всего?
— Чёрт с ними, — сказал Лёва Аргаткин, который прибежал за патронами. — Они даже за БТРами не сунулись. Понимали, что не обломится.
— Ну да, там же Паша Бургазов, — сказал Севостьянихин и этим всё объяснил.
— Пожрать надо, — сказал Олег Вепрев, — а то у меня желудок к позвоночнику прирос.
И они пошли искать еду. Слышно было, как стрельба достигла своего апогея. Ясно было, что кладут боевики «диких гусей», кладут от всей души, как в тире. Но идти и выручать тех, кто тебя презирает и поносит страну, никакого желания не было.
— Я знаю, где, — сказал Игорь.
Они поднялись наверх, ведомые запахом еды. Ветер, разгоняя дым, гулял по этажам. Оказалось, что их уже опередили: Герман Орлов сидел в углу в гордом одиночестве, громко и с аппетитом чавкая, пожирал молодую картошку с тушёнкой, зелёным луком и чесноком. А ещё запивал крепчайшим чаем из огромной чашки, объёмом не меньше полутора литров. И чай тот был, настоянный на молодой крапиве, — первейшее средство для восстановления сил и духа.
— Наш пострел везде поспел, — одобрительно заметил Олег Вепрев и скользнул плотоядным взглядом по Божене, по всем её женским прелестям, и по лицу, и по рукам тоже.
— За вами разве угонишься, — ответил Герман Орлов с набитым ртом. — Ой, сладко! Ой, вкусно! Хорошая у тебя хозяйка, — похвалил Герман Орлов. — Мне б такую, на руках носил бы.
Однажды Герман Орлов отличился тем, что сварил рассольник из свежих огурцов. С тех пор его к кухне не допускали на пушечный выстрел. В его безалаберной личной жизни превалировали буфетчицы или кухарки, на большее он не тянул, не хватало воображения. Естественно, готовить его они не учили.
— Но-но… — предупредил Игорь.
— А я что? — простодушно удивился Герман Орлов. — Я ничего, сижу, чай попиваю, вот. Ха-ха-ха! Гы-гы-гы!!!
Божена взглянула на Игоря, ничего не сказала, а открыла сумку с медикаментами. Игорь сел рядом с ней и тихо спросил:
— Ты где картошку взяла?
— Домой сбегала… — ответила она, блеснув, как мышь, глазами.
Нравилась ему эта её привычка делаться в некоторые моменты жизни девчонкой. Ей бы пацаном родиться, подумал он с восхищением. И она уловила это восхищение, и ей сделалось приятно оттого, что её понимают и ею любуются.
— Сумасшедшая, — сказал он тихо, морщась оттого, что жгла рана.
— Шрам на роже, шрам на роже для мужчин всего дороже, — нравоучительно поведал Герман Орлов. — Ты ему ещё наркоза дай, а то он без меры рискует.
— Вот ты гад, Герка, — сказал Игорь больше из-за того, что не хотел лишний раз пугать Божену, — ты забудешь эту шутку, а она помнить будет.
— Гы-гы-гы!!! — засмеялся довольный Орлов. — А-а-а… Игорёха, мы ещё на твоей свадьбе погуляем, — и обхватил его своими лапами. — Правда, Божена?
— Правда, — Божена покраснела и ещё пуще, ни на кого не глядя, занялась раной Игоря всерьёз, словно хотела его залечить до смерти.
— Так свадьба не за горами? — Олег Вепрев многозначительно потыкал Орлова в бок, мол, любовь, она и есть любовь хоть на Марсе, хоть на Земле, но ничего не добавил под грозным взглядом Германа Орлова — вот кто не признавал поползновений в сторону чужих женщин, не из-за того, что могла вспыхнуть ссора, а потому что в его понимании это было непорядочно. Олег Вепрев был не таким: нравились ему женщины, особенно смуглые и красивые, с мушкой на верхней губе, поэтому он ничего с собой поделать не мог. А в отношении Божены он любовался, как картинкой, по мужской привычке ожидая ответных знаков внимания, словно штурмовал крепость, которая ему не по зубам. Только он забывал, что выглядит слишком наивным и что судьба его на фоне войны давным-давно предрешена.
— Ну чего пристали? Чего? — спас от дальнейших выяснений Севостьянихин.
Андрей Павлович тоже был «правильным», понимал, что к чему, знал, что нет ничего хуже посеять в коллективе раздор и недоверие друг к другу, поэтому в его отряде женщин не было. В штабе пытались прикомандировать медработников женского пола. Андрей Павлович категорически отказался. Однако раз она появилась, в смысле, женщина, то надо неукоснительно соблюдать правила: не твоё, не тяни руки и держи язык за зубами, а не нравится, так иди воюй, гаси своё либидо в бою с врагом, пожалуйста, хоть в рукопашной, хоть языком, если получится.