– Ты колдунья? – спросила она осторожно, желая узнать, как Еввула распоряжается своим исключительным даром – только для людской пользы или во вред тоже.
– Я ведьма. Да ты не пугайся. Не было в этом слове прежде злого смысла. Его глупые люди позднее прибавили и стали ведьмами всех злодеек называть. Ведьма же значит ведающая какими-то тайнами природы, допущенная до знания их.
– Допущенная, кем? Разве этому учат? У кого же училась ты и когда?
Анна сыпала вопросами, не давая Еввуле ответить и не понимая, что та и не хочет отвечать. Наконец заметив её странное молчание, спросила испуганно:
– Неужто учителя твои не верят во Христа?
– Они ничего о нём не знают.
– Нехристи! – ужаснулась Анна и вскочила с сенника. – Ты знаешься с нехристями?
– Половина твоих подданных, Анна, – нехристи. Это честные, трудолюбивые люди. Злодеев среди них не больше, чем среди христиан.
– Всё равно их надо окрестить, – возразила Анна решительно, – пусть будут, как все. Маменька сказывала: общая вера объединяет людей и самая правильная вера наша, почему и зовётся православие.
– Эх, Анна, не об этом тебе сейчас думать, суетишься много. Главное забываешь. Великие мужи и до тебя мечтали обратить лесных людей в свою веру, да не сумели. Князь Ярослав-Константин, – основатель Переяславля, епископ Василий их крестили, а потомки христиан всё богам своим в капищах и священных рощах молятся. Кострому на весне провожают, русальины дни справляют. И боги древние не оставляют их, Анна.
– Страшные слова говоришь, Еввула, креста на тебе нет.
– Есть крест, есть, – потянула та гайтан из-за выреза рубахи.
– Тогда еретичка ты. Гореть тебе на костре. Не смогу я и своим княжеским словом тебя спасти. Вон ведь сожгли мать боярина Григория Мамоны в Можайске. Боярина! А ты кто?
– Кто я – не знаю! – усмехнулась Еввула. – Но меня не сожгут!
Она вдруг села на постели и протянула ладонь над пламенем свечи.
– Ой! – вскрикнула Анна. Пламя закачалось, вроде бы отпрянуло от ладони. Еввула поводила рукой из стороны в сторону, яркий язычок послушно повторял её движения и одновременно лизал пальцы. Анна не верила глазам. Еввула взяла свечку и, как цветок, приблизила её к лицу.
– Что ты делаешь!
– Не бойся, огонь мне не сделает вреда. Он прикасается ко мне так же, как листья травы. Крапива жжёт, а он нет.
– Тебя научили или ты сама? – спрашивая, Анна поднесла ладонь к огоньку, но тут же её и отдернула, и не решилась повторить опыт. Еввула сделала вид, что не заметила этого, и заговорила, как бы отвечая на вопрос:
– Я испытала огонь случайно. Прыгнула в костёр в Купальную ночь, не нарочно прыгнула, споткнулась о корень. Девки так заорали, что я тут же и выпрыгнула, – невредима, испугаться не успела. Потом дрожь так била, что ворох сена на меня набросали.
Анна слушала с восхищением и ужасом и всё-таки спросила:
– Как же одежда?
– Что, одежда? А-а-а… – Еввула не стала объяснять, что прыгала через костёр, как и все в эту ночь, голой. Было это на берегу Пры, лесной речки, о существовании которой Анна знать не знала. Не знала и о деревеньке Деулино. Жители её ищут и находят на Ивана Купала в лесу папоротника цвет и хороводятся у Пры с русалками.
– Не берёт меня огонь, – продолжала Еввула, – не раз из лесных пожаров выходила целёхонька. Ребят из горящих изб вытаскивала, – и замолчала, то ли вспоминая свои встречи с большим огнём, то ли пытаясь объяснить себе, почему же он щадит её.
– Может быть, ты святая, – произнесла Анна полувопросительно.
– Святыми людей церковь делает, после их смерти, – усмехнулась Еввула. – Пока же человек жив, никто и не догадывается о его святости.
– Ну почему? Святых по деяниям определяют, по чудесам, по нимбу над головой.
Еввула как-то странно посмотрела на Анну и возразила без тени досады, что не совпадают их мнения:
– Деяния людские не одинаково оцениваются, за чудеса на кострах сжигают, вон ведь боярыню сожгли. А нимбы – у всех. Только не все их видят, не умеют смотреть. У тебя большой, правильный нимб, а ты ведь не святая, Анна. Не святая?
– Я не верю тебе. Не хочу тебя слушать! – Анна встала и направилась к выходу.
– Подожди, Анна? Не кипятись! И посмотри на меня. – Еввула села на ложе, повернулась спиной к стене. – Эх, темновато тут, и тень может помешать. – Она подвинула свечу. – Но ты смотри. Не так, как всегда, а как бы внутрь себя. У тебя должна появиться несильная боль над переносицей, там, где, если верить сказкам, у некоторых – третий глаз. Ну – попробуй же! Это ведь не пальцы в огонь совать.
Анна отошла от двери к столику, всмотрелась и – не поверила глазам.
– Видишь?
Анна молчала.
– Неужели не видишь?
– Нимба не вижу, а – как бы прозрачный кокон вокруг твоего тела. Он похож на ореол вокруг пламени.
– Какого цвета ореол?
– Цвета? Он прозрачный. Бесцветный? Нет, голубоватый!
– Тогда я могу вставать! – обрадовалась Еввула.
– Но почему кокон, а не нимб – сомневалась Анна, досадовала, что видение далось так легко. – Иконники пишут нимб.
– Это они красоты ради, да по привычке. – Еввула медленно, осторожно поднялась, протянула левую ногу, касаясь пола, точно пробуя теплоту воды или толщину льда. Её пошатывало – опёрлась одной рукой о столик, другой зачем-то потянула прядку волос к носу. Посмотрела на неё и предложила Анне. – Попробуй посмотреть на волосы, приблизив их к глазу.
– Чудно! – изумилась Анна. – Вроде бы вижу волосок, однако он куда толще суровой нитки, а внутри полый. Разве такое возможно?
– Люди не умеют пользоваться своим зрением. – Еввула отошла от стола, сделала несколько неуверенных шагов и потеряла равновесие, Анна подскочила поддержать. Еввула отстранила её, выпрямилась и продолжала: – А если бы научились, то увидели бы, что пространство ещё заселено и мельчайшими существами, куда меньше блохи. И всё это кишит вокруг, на нас наталкивается, но толчков мы не ощущаем. Или видели бы вдаль на несколько вёрст. – Она уже уверенно шагала по каморке и вдруг остановилась, пошарила за пазухой, достала уже знакомую Анне бусинку, посмотрела в неё и сказала:
– А с помощью этой бусины я вижу намного дальше. Вижу, как сейчас князь Юрий собирается в путь. Ему бы повременить до утра – темнеет, снег повалил. Однако он спешит, тревожится – получил твоё письмо…
– Моё письмо? Ты тоже его видела?
– Не видела, – Еввула убрала бусинку, – узнала по твоим мыслям. Ты со мной говорила и беспокоилась, дошло ли письмо, и сразу подумала о нём, как я сказала о Юрии. Так?
– Ты мысли читаешь? – воскликнула Анна, ещё не зная, как отнестись к этому.
– Не всегда. – Еввула опять опустилась на ложе. – Сил на это много уходит, пользы – мало. Твои мысли легко читаются. Человек ты открытый, бесхитростный. Да и загораешься легко. Отзывчивая. К ведомству способная. Может, поучиться тебе…
– Нет, нет! – испуганно возразила Анна. – Меня уж точно сожгут. Разве если научишь определять болезни по нимбу…
– Догадливая! – обрадовалась Еввула. – Научить можно. Но наука не день, не два займет, и едва ли польза от неё будет. Что толку оттого, что недуги распознавать будешь, когда лечить их не умеешь. Или всё, или ничего, княгиня.
Анна молчала и опять смотрела на нимб над головой Еввулы. Ей показалось, что он значительно увеличился и погустел.
– Ты не спеши с ответом. Да и не в знахарстве твоё призвание, не в обязанностях княжеских. Тебе дар необыкновенный дан, а ты им пренебрегаешь. А сейчас иди – кончилось наше время, князь беспокоится.
– Видишь? – спросила Анна, хотя и не сомневалась в этом.
– Слышу! – засмеялась Еввула. – Полтерема слышит, это ты, как глухарь, слышишь только себя.
Действительно из-за двери доносился громкий, возбуждённый и недовольный голос князя. Ему вторил нежный и певучий, как родничок в жару, голос мамки княжича. Ни в том, ни в другом Анна не уловила тревоги, а потому не бросилась выяснять, чем недоволен князь, замешкалась у дверей, заговорила:
– Я в долгу перед тобой, Еввула. В долгу неоплатном. Тебе ничего не нужно – ни богатства, ни почестей. Я бессильна рассчитаться с тобой и не могу и впредь не принимать твою помощь. А значит, долг мой будет всё расти и расти. Единственное, что могу, – так это признать тебя сестрой старшей. Мне и кажется, что ты старше меня.
– Не терзайся, – отозвалась Еввула со своего неудобного ложа, – я и впрямь старше.
– Но ты была совсем ребёнком, а я…
– У нас будет ещё время об этом поговорить, – ответила Еввула, заворачиваясь в тулуп. – Ступай с миром.
Но поговорить им об этом не пришлось никогда.
Дня через три приехал Юрий в сопровождении малочисленной собственной охраны и милославских стражников. У него не оказалось грамоты на въезд в Рязанское княжество, и никто на засеке не смог подтвердить, что он шурин великого князя, а не какой-то лазутчик. По дороге он узнал о горестных событиях в Милославском и заготовил слова утешения вдове и дочери покойного. Произнося их перед хозяйками, опасался, что разбередит ещё не зажившую рану. Однако рана затянулась быстро. Юная вдова более в утешениях не нуждалась. Страх, вызванный неминуемой переменой в её жизни и покойником в доме, прошёл. Утрата старого господина-мужа не печалила. Она обрела наконец свободу, наконец стала взрослой и теперь мечтала получше распорядиться своим новым достоянием. Дождаться не могла, когда высокие гости отбудут к себе.
Престарелая дочь Григория Ивановича тоже ждала – окончания череды поминок, чтобы отправиться в монастырь.
Гости также прибывали в ожидании – нужен был хороший, устоявшийся санный путь, чтобы пуститься с хворым в обратную дорогу. Анна предлагала остаться в Милославском до Рождества. Но Василий и слушать об этом не хотел, надеялся стать на ноги по прибытии в Переяславль, верил, что в своём дому и стены помогают. Приезду Юрия поначалу обрадовался, но, сообразив, что тот появился не случайно, в помощь, а может, как соглядатай, обозлился на Анну. Держал при себе шурина только что не на привязи и причины не скрывал, говорил с усмешкой: