ь своего отца Евангелие с изображением его небесного патрона, держащего щит с родовым гербом. По мнению А.И. Некрасова, признавшего вслед за А.И. Соболевским данные изображения родовой эмблемой владимиро-суздальских князей, помещенного на них бегущего зверя следовало признать леопардом или барсом, но никак не львом[346].
В 1940-х гг. к этому вопросу обратился А.В. Арциховский (1902–1978), позднее прославившийся как первооткрыватель новгородских берестяных грамот. Он упрекнул предшественников в том, что они напрасно употребляли слова «леопард» и «барс» в значении конкретного животного. Полагая, что на владимирском гербе изображен лев, историк считал, что термин «леопард» применительно к нему появился в результате механического перевода французских геральдических терминов. Поскольку льва можно изобразить в различных позах, во французской геральдике для позы «шествующий лев» (именно его мы видим на владимирском гербе) употреблялся термин «леопард»[347].
В отличие от предшественников Н.П. Лихачев высказал сомнение в том, что на Руси в XII–XIII вв. могли существовать родовые знаки «в виде изображения льва или леопарда», указав, что даже в Западной Европе родовые гербы возникают сравнительно поздно[348].
Ему возражал Г.К. Вагнер (1908–1995), доказывавший существование владимиро-суздальского герба еще в домонгольскую эпоху. При этом эмблема князей Северо-Восточной Руси эволюционировала. Сначала возник комплекс образов, «носящих черты избранности (лев, орел, грифон, барс, кентавр и т. д.)». Затем из этого комплекса выделился барс, который был «конкретизирован образом льва, так как изображения льва и барса в древней геральдике различались только по положению фигур»[349]. Последующие авторы мало что добавили, склоняясь то ко льву[350], то к барсу[351].
При этом дискуссия разгорелась и по поводу времени возникновения владимирского герба. Так, Н.Н. Воронин, проследив наличие рельефных изображений барсов на Дмитриевском и Успенском соборах во Владимире и других храмах Владимиро-Суздальской земли и усматривая в них «символы Владимирской державы и ее воинской силы», признавал существование подобных эмблем уже в эпоху Средневековья. В отличие от него Г.И. Королев настаивал на очень позднем происхождении владимирского герба, полагая, что образцом для него в «Титулярнике» 1672 г. послужил герб Нидерландов в виде коронованного льва с мечом и пучком стрел. На Руси их заменили длинным крестом[352].
Подобные разногласия объясняются тем, что в распоряжении исследователей нет промежуточных материалов, с помощью которых можно было бы проследить эволюцию подобных эмблем от украшений храмов домонгольской эпохи к владимирскому гербу «Титулярника» 1672 г. Делались попытки отыскать знак владимирских великих князей на средневековых монетах и печатях, но они оказались не слишком убедительными[353].
Нужно сказать, что сомнения историков – кто изображен на владимирском гербе? – зародились не на пустом месте. Первыми забеспокоились по этому поводу еще в середине XIX в. специалисты по геральдике. Одним из них был барон Б.В. Кёне. Желая как-то упорядочить герботворчество в стране, в 1857 г. он составил правила украшений гербов губерний, областей, градоначальств, городов и посадов, которые были утверждены императором Александром II в том же году, а сам Кёне стал начальником Гербового отделения Департамента герольдии. В январе 1859 г. им был разработан проект нового герба Владимира: «В червленом поле золотой леопард в железной, украшенной золотом и цветными камнями, короне, держащий в правой лапе длинный серебряный крест». Но правительству к тому времени было не до гербов: близилась крестьянская реформа 1861 г. и официального утверждения герба так и не последовало.
Разногласия по поводу того, кто же изображен на владимирском гербе, продолжаются до сих пор. Уже в наше время, в 1992 г., решением Малого совета горсовета Владимира был утвержден следующий герб: «В красном поле стоящий на задних лапах лев, имеющий на голове железную корону, держит в передней лапе длинный серебряный крест». В то же время владимирский областной закон 1999 г. гласит: «Герб Владимирской области представляет собой изображение золотого львиного леопарда в железной, украшенной золотом и цветными камнями короне, держащего в правой лапе длинный серебряный крест в червленом поле. Щит увенчан короной и окружен золотыми дубовыми листьями, соединенными Андреевской лентой»[354].
Определенный прорыв в решении вопроса о владимирском гербе наметился в 2006 г. с появлением статьи А.Н. Вершинского. Он обратил внимание на то, что большинство специалистов, говоря о средневековой эмблеме владимирских князей, указывали, что на ней изображен барс. Между тем барс издавна является гербом Осетии. Каким же образом осетинский барс попал в Северо-Восточную Русь? Исследователь высказал догадку, что это могло произойти только в результате брака Всеволода Большое Гнездо с Марией Шварновной и признания ее ясского происхождения[355]. В определенной мере это подтверждалось отмеченным еще А.И. Соболевским сходством изображений «бегущего зверя» Владимиро-Суздальского княжества с предметами эпохи Сасанидов, оказавшей значительное влияние на формирование аланской культуры.
Правда, подобному предположению вроде бы противоречил отмеченный в литературе факт, что данная эмблема встречается на памятниках, возведенных еще при отце Всеволода Большое Гнездо – Юрии Долгоруком и его старшем брате – Андрее Боголюбском, а следовательно, не может быть связана с позднейшим по времени браком Всеволода на Марии.
Посмотрим, к какому времени относятся указанные памятники. Георгиевский собор в Юрьеве-Польском, где имеется наиболее четкое изображение владимиро-суздальской эмблемы, был действительно построен Юрием Долгоруким, но в 1230 г. он был разрушен его внуком и сыном Марии – удельным юрьев-польским князем Святославом Всеволодовичем: «Святослав князь в Юргеве руши церковь святаго Юрия каменую, тако же бе обветшала и поломалася, юже бе создал дед его Юрги Володимеричь и святил великим священьем». Спустя четыре года строительство было завершено: «Благоверный князь Святослав Всеволодичь сверши церковь в Юрьеве святаго мученика Георгия и украси ю»[356]. Тверская летопись добавляет любопытную подробность: Святослав Всеволодович «самъ бе мастеръ», то есть выступал в качестве архитектора и руководил строительством, в ходе которого создал церковь «чудну, резанымъ каменемъ»[357]. Вполне понятно желание зодчего, в качестве которого выступал сам князь, увековечить на храме свою родовую эмблему, доставшуюся ему от матери[358].
Суздальский Рождественский собор, из которого происходят царские «лихачевские» врата, первоначально был возведен из плинфы в начале XII в. при Владимире Мономахе. Но уже в 1222 г. сыном Марии – Юрием Всеволодовичем – на этом месте было начато строительство нового храма, о чем сообщает Лаврентьевская летопись: «Великий князь Гюрги заложи церковь каменьну святыя Богородица в Суждали, на первем месте, заздрушив старое зданье, понеже учала бе рушитися старостью и верх ея впал бе; та бо церкы создана прадедом его Володимером Мономахом и блаженным епископом Ефремом». Спустя три года собор был освящен[359]. Здание храма простояло до XV в., когда было реконструировано[360]. Видимо, именно к этому периоду существования собора и относятся царские врата.
Что касается Успенского собора во Владимире, то он действительно был построен в середине XII в. при Андрее Боголюбском. Однако храм сильно пострадал во время пожара во Владимире в 1193 г. и годом позже был восстановлен Всеволодом Большое Гнездо. По этому поводу Лаврентьевская летопись сообщает: «Того же лета месяца августа обновлена бысть церковь святые Богородицы Володимери яже бе ополела в великыи пожаръ блаженым епископомь Иваном и при благовернемь и христолюбивем князи Всеволоде Юргевичи и бысть опять аки нова и бысть радость велика в граде Володимери»[361]. При этом Всеволод значительно расширил собор. К прежнему храму были пристроены боковые галереи, и он оказался как бы внутри нового большого собора. Понятно, что внешние украшения храма, среди которых встречается и изображение барса, принадлежат уже к эпохе Всеволода Большое Гнездо, как и Дмитриевский собор во Владимире.
Все это дает основания полагать, что барс стал гербом владимиро-суздальских князей именно в последней четверти XII в., будучи заимствован ими из Алании благодаря браку Марии с Всеволодом Большое Гнездо.
Здесь читатель книги может задать самый простой вопрос: неужели до Марии на Руси не существовало гербов? Чтобы ответить на него, следует пояснить разницу между двумя, казалось бы, сходными терминами – гербом и родовым знаком. Но если гербы (в современном понимании) хорошо известны в основном по западноевропейскому материалу, то родовые «знаки Рюриковичей» были открыты относительно недавно – лишь в самом конце XIX в. вятским статистиком П.М. Сорокиным, обратившим внимание на загадочные знаки на древнейших русских монетах[362].
Вскоре выяснилось, что они представляют собой знаки собственности того или иного из князей и чаще всего встречаются на печатях и пломбах. Поэтому их иногда именуют тамгой (в значении – клеймо, знак, штемпель, тавро). Особенностью родовых знаков является то, что, в отличие от герба, чья форма, как правило, неизменна и для отца и для его сыновей, родовые знаки эволюционируют путем некоторого усложнения при переходе от отца к сыну. При этом они достаточно схематичны, что можно видеть на примере современного украинского «трезубца»