К сожалению, мой визит во дворец был слишком коротким, и мы с королевой не успели познакомиться как следует. До и после ужина мы довольно скованно сидели на диване и говорили о вещах пусть и не совершенно скучных, но о таких, которые не могли считаться особенно важными ни для нее, ни для меня. Друг с другом мы вели себя куда стеснительнее, чем с людьми посторонними.
В тот раз, возвращаясь в Париж, я думала о Леннарте без тревог.
Часть втораяЛожный рассвет
Глава XIVРождение «Китмира»
В 1921 году окончился первый, до некоторой степени романтический, период нашего изгнания, и интерес, который мы привлекали к себе вначале, начал увядать. Нас, русских беженцев, стало слишком много, и нас начали воспринимать как данность. Хотя сами мы того не сознавали, жизнь предъявляла свои права.
Мой брат, который следом за нами переехал в Париж из Лондона, вначале обосновался в маленькой двухкомнатной квартирке недалеко от моей. Он вынужден был искать работу, ибо его средства подходили к концу. В денежных делах он столкнулся с теми же трудностями, что и я. Он тоже не жалел денег на благотворительность; его тоже эксплуатировали и убеждали инвестировать в безнадежные предприятия. Но то, что происходило с ним, я всегда принимала ближе к сердцу, чем мой собственный неприятный опыт, и я так волновалась за него, что он начал скрывать от меня свое подлинное финансовое положение. В первые годы в Париже мы с ним виделись нечасто. Наши интересы в то время очень различались, и он держался в стороне еще и потому, что ему не нравилось наше окружение. Если мне хотелось его повидать, по утрам я шла к нему пешком, и мы вместе завтракали. Нет, мы не стали чужими; мы понимали друг друга лучше, чем кто бы то ни было; и именно потому, что наше взаимопонимание было настолько идеальным, мы избегали заговаривать на определенные темы, особенно на те, которые мы принимали ближе всего к сердцу и которые больше всего нас беспокоили. Я столкнулась с трудностями в личной жизни, чего меньше всего ожидала; из-за них будущее виделось еще более неопределенным и доставляло еще больше тревог. Но я всегда считала, что обсуждать сложности семейной жизни – все равно что бередить рану, ничего хорошего из этого не выйдет. Жалобы третьей стороне, пусть и человеку близкому, лишь делали положение невыносимым. Поэтому я старалась держать свои трудности при себе.
Дмитрий тоже переживал весьма болезненный, переломный период; он так же неохотно говорил о своих трудностях, как я – о своих. Поэтому мы в основном говорили об общих знакомых и повседневных мелочах.
Наконец, Дмитрий поступил на место, которое ему предложили – в крупной фирме по производству шампанского в Реймсе. Со временем его услуги стали настолько ценными, что его приняли в совет директоров. На время, пока мой деверь Алек подыскивал себе постоянное занятие, Дмитрий взял его к себе секретарем.
Я же все время думала лишь о платной работе, ведь с каждым месяцем делалось все очевиднее, что мы не может продолжать жить «на авось». Но мои весьма ограниченные способности исключали многие виды деятельности, а те, которые были доступны для меня, либо не нравились мне, либо не стоили усилий с финансовой точки зрения.
Осенью 1921 года я познакомилась с мадемуазель Шанель, которая после войны считалась самой преуспевающей парижской модисткой; помимо того, она добилась выдающегося успеха в делах. В Европе женщин, обладающих хваткой, отказывались воспринимать всерьез, но блестящие таланты Шанель выделяли ее из толпы. Шанель не была ни профессиональным дизайнером, ни профессиональной закройщицей; однако у нее была ясная голова и она обладала деловым чутьем. Рожденная в провинции, в скромной семье, она пробовала себя в разных профессиях; среди прочего, она тренировала лошадей в скаковых конюшнях. Наконец, она открыла в Париже небольшую шляпную лавку; ее финансировал один очень умный друг. Сам будучи деловым человеком, он дал ей хороший старт.
Во время войны Шанель стала шить дамское платье, причем совершенно случайно; она выбрала себе род занятий не потому, что испытывала к нему особое призвание, а потому, что в этой сфере могла в доступных ей пределах воспользоваться всеми предлагаемыми возможностями. Живи она в других условиях и получи необходимую подготовку, она стала бы крупным руководителем в любой области, какую бы ни выбрала.
В то время, когда мы познакомились, она была ненамного старше меня, но о ее возрасте я как-то не задумывалась и не обращала особого внимания на ее внешность. Решительный подбородок и уверенная посадка головы – вот что поражало в ней с первого взгляда. Она буквально сбивала с ног своей мощной жизненной силой, которая оказывалась вдохновляющей и заразительной. Мадемуазель Шанель была новатором и революционером в своей области. До нее шитье дамского платья в Париже было искусством, которым занимались немногие посвященные; они ревностно охраняли свои секреты. Они изучали вкусы сравнительно небольшой группы придирчивых и умных клиенток; поэтому мода нескоро доходила до большинства, а когда доходила, обычно изменялась и обезображивалась до неузнаваемости. Не существовало ни сезонной моды, ни моды на определенный фасон. Платья создавали для прелестной графини Такой-то или принцессы Такой-то, и пошитые для них платья превосходно на них сидели. Превыше всего ценилась индивидуальность – в ущерб бизнесу. Мадемуазель Шанель первой стала удовлетворять запросы публики в широком смысле слова и выработала стандарт, соответствующий любому вкусу. Она первая упростила моду, сделала ее демократичной по чисто экономическим причинам. После войны все стремились к простоте и естественности. Шанель применила эти принципы к одежде и попала в яблочко. Она олицетворяла свое время и, хотя с презрением относилась к массовому вкусу, прилежно угождала ему.
Эта необычная женщина встретилась на моем пути в нужное время. Я познакомилась с ней, надеясь, что она поможет мне полезными советами; но, хотя мы часто беседовали, обсуждая различные перспективы для меня, прошло много времени, прежде чем мы пришли к какому-то результату. Моя проблема решилась случайно и довольно неожиданным образом.
Меня очень привлекали и характер мадемуазель Шанель, и ее предпринимательский дух, и фантазия; я часто заходила к ней в студию, расположенную на третьем этаже здания на улице Камбон, где разместилось ее коммерческое предприятие. Тогда она достигла вершины своих творческих способностей. Каждый день в голову ей приходила новая оригинальная мысль, которую тут же воплощали в жизнь; ее с жадностью подхватывали и те, кому были по карману дорогие оригиналы, и другие, которым приходилось довольствоваться копиями. Большей частью своей популярностью она обязана тому, что создаваемые ею платья было очень легко шить; их копировали и воспроизводили, едва они выходили от ее портних. В то время Шанель привезла с Фарерских островов разноцветные свитеры и решила повторить их узор для вышивки на шелковых блузках. Однажды, зайдя к ней, я застала мадемуазель Шанель за спором с мадам Батай, которая делала вышивки для ее модного дома. Обе рассматривали готовые образцы алой крепдешиновой блузы. Шанель, стремясь сбить цену, говорила так быстро и плавно, приводила столько доводов в свою пользу, что мадам Батай дрогнула. Я запомнила конец их разговора, больше похожего на монолог:
– Говорю вам, мадам Батай, я не могу платить шестьсот франков за эту работу! – сказала мадемуазель Шанель.
Лоб мадам Батай, плотной особы в облегающем черном платье, покрылся испариной; она тщетно пыталась вставить хоть слово в поток доводов своей собеседницы.
– Мадемуазель, но позвольте привлечь ваше внимание… – тяжело дыша, начала мадам Батай.
– К чему, мадам Батай? – тут же перебила ее Шанель. – Жаль, что вы не можете объяснить, почему назначили такую нелепо высокую цену! Повторяю, я не могу с ней согласиться.
– Вышивка выполнена нитями из настоящего китайского шелка! Вы знаете, сколько сейчас стоит килограмм…
– Мне все равно, каким шелком вы вышиваете – настоящим или искусственным, – возразила мадемуазель Шанель, – и меня это не касается. У меня одна цель: продать блузку. Сейчас она слишком дорого стоит; следовательно, вы должны снизить цену. Вот и все.
Мадемуазель Шанель одним проницательным взглядом уже сумела оценить стоимость собственного изобретения и того успеха, какой оно будет иметь.
– Но, мадемуазель, – запинаясь, сказала мадам Батай, и лицо у нее пошло красными пятнами.
– Ma chere, – снова решительно перебила ее Шанель, – по-моему, вы не меньше меня заинтересованы в том, чтобы продать как можно больше таких блузок! Поймите это и проявите благоразумие. Снизьте цену. Не только вы занимаетесь вышивкой в Париже, и все будут только рады поработать на меня. Можете принять мое предложение или не принимать – как вам угодно.
Шанель махнула рукой, в которой по-прежнему сжимала куски вышивки, давая понять, что беседа окончена. Мадам Батай скрылась за дверью.
– Мадемуазель Шанель, – услышала я неожиданно для себя свой голос, – если я сделаю вышивку на этой блузке дешевле на 150 франков, вы отдадите заказ мне? – Я не знала тогда и не представляю сейчас, что подтолкнуло меня сделать такое предложение.
Шанель круто развернулась ко мне.
– Ну конечно, – сказала она, – но вышивка на блузке сделана на машинке! Вы умеете вышивать на машинке?
– Совсем не умею, – призналась я. Шанель была озадачена. – Но, раз можно вышивать на машинке, я куплю такую машинку и научусь на ней работать, – быстро добавила я.
– Что ж, попробовать всегда можно, – с сомнением проговорила мадемуазель Шанель.
Меньше чем через три месяца я принесла ей блузку, вышитую на машинке, и назначила цену в 450 франков. Более того, я была готова принимать дальнейшие и регулярные заказы. Мне повезло, что такие блузки по-прежнему были в моде. Рассказ о том, как все получилось, достоин того, чтобы передать его в подробностях.