ня поначалу смешило. Весь спектакль с участием манекенщиц, продавщиц и даже самой мадемуазель Шанель, казался мне странным и нереальным.
Открытие нового сезона в известном парижском модном доме всегда сопровождается рядом ритуалов и представляет собой типичное событие для парижской жизни. Первые несколько дней коллекцию показывают исключительно иностранным покупателям, главным образом американцам, которые в больших количествах приезжают, чтобы купить французские модели для своих фирм. Выпускают особые пригласительные карточки, без которых на показ не пускают. Каждый покупатель старается разместить заказы как можно раньше, чтобы добиться столь же ранней доставки и, если можно, опередить конкурирующие компании. В первый день на показ приглашают только представителей крупных зарубежных домов, но все остальные из кожи вон лезут, стараясь тоже раздобыть приглашение на этот день. Не получившие приглашения пытаются проникнуть внутрь силой. Показы Шанель, хотя она тогда была еще не в зените славы, становились все популярнее, и вход на улице Камбон осаждала толпа возмущенных покупателей, которые требовали их впустить. Позже к парадному входу приставляли полицейских, и в дни премьер у Шанель улица Камбон являла собой внушительное зрелище. Помню один случай, когда мне не удалось приехать за час до начала показа. Я не только не могла войти, я даже не могла приблизиться к двери, где меня впустил бы швейцар, который знал меня в лицо. Я вынуждена была зайти на почту через дорогу и позвонить по телефону управляющей; та прислала за мной швейцара, который и провел меня сквозь толпу.
В назначенный день я поехала на улицу Камбон, чтобы присутствовать на своем первом показе, который так много для меня значил. Я поднялась к Шанель в студию, где собрались несколько ее друзей; когда настало время начинать, мы все заняли места на верхних ступеньках лестницы, откуда видели, что происходило в салоне. Покупатели, в основном мужчины, сидели в два ряда вдоль стен. Показ начался ровно в три часа. От волнения мне трудно было дышать. Когда вышла первая манекенщица в платье с моей вышивкой, я едва не закричала в голос. Дефиле продолжалось почти до шести часов, но уже задолго до конца Шанель наметанным глазом заметила, что вышивки произвели фурор, о чем она мне и сказала. Я не смела ей верить, пока не получила осязаемое доказательство. Как только показ закончился и публика начала расходиться, я уже не могла усидеть на месте и, спустившись вниз, смешалась с толпой в надежде услышать замечания. Продавщицы, набрав в руки охапки новых платьев, носились туда-сюда между покупателями и примерочными. Снова и снова я слышала, как покупатели требовали вышивки. Их внимание привлекла оригинальность узоров и новизна техники. Больше я не сомневалась в успехе. Я просидела у мадемуазель Шанель допоздна; мы обсуждали важный день во всех подробностях. Все казалось слишком замечательным, чтобы быть правдой!
Когда я наконец решила возвращаться домой, уже стемнело. В такси у меня от счастья вдруг сдали нервы.
Слезы потекли по лицу, и я не могла их остановить. Глаза у меня были еще мокрыми, когда я вышла из такси и расплачивалась с водителем; он взял деньги, посмотрел на меня и, увидев мои слезы, заметил:
– Allez, ma petite dame; il ne faut pas pleurer ainsi – tout s’arrange dans la vie[3].
Позже, в трудные минуты, я часто вспоминала слова добродушного парижского таксиста.
Глава XVIМой обычный день
Успех вышивок до такой степени превзошел мои ожидания, что едва не потопил меня. Из-за неопытности я переоценила собственные силы, а также рабочие способности моей маленькой мастерской. Хлынули заказы, которые мы не были в состоянии исполнить, ведь нас было всего трое или четверо. Несколько недель пришлось работать почти без отдыха, особенно нам со свекровью. Иногда я сидела за вышивальной машиной почти всю ночь, нажимала педаль и думала только об одном: на следующий день доставка. Пожилая княгиня не отходила от меня; она либо подносила мне заготовки, либо вносила последние, завершающие штрихи, выполнять которые было, пожалуй, тяжелее всего. Перед началом работы, чтобы вышивка держалась, нужно было приметать материю к жесткому, специально обработанному муслину. После окончания работы муслин удалялся с помощью горячего утюга, который превращал его в толстый слой черной сажи. Облако сажи висело в воздухе, забиваясь нам в легкие, ноздри и волосы и оседая на всем. Свекровь, с покрасневшими глазами и обожженными утюгом пальцами, отвлекалась от работы только для того, чтобы подойти к маленькой керосинке, на которой постоянно стоял кофейник, и разлить по чашкам крепкий черный кофе, чтобы мы не засыпали.
Наступило лето. Окна наши выходили на темную тихую улицу. Парижский сезон еще не закончился. Где-то, может быть в Булонском лесу, женщины в вышитых мною блузках и платьях танцевали или сидели под деревьями, наслаждаясь вечерней прохладой.
Когда я наконец приходила домой и ложилась в постель, я и во сне вела стальной крючок по бесконечному фантастическому узору.
По утрам я возвращалась в мастерскую, где свекровь уже помогала уборщице вымести скопившуюся сажу до прихода вышивальщиц и начала работы. К середине дня я часто так уставала, что расстилала на полу в своей комнатке шубу и, улегшись на нее, немедленно засыпала. Однажды туда по ошибке зашел старый друг моих свекров и наткнулся на меня во время импровизированной сиесты. Испуганная, я поспешно села и пристально посмотрела на незваного гостя. Он в свою очередь ошеломленно смотрел на меня. Потом глаза его затуманились; не извинившись и не произнеся ни слова, он развернулся и вышел.
И все же, несмотря на тяжелую работу и усталость, я была куда счастливее, чем долгое время до того. Я чего-то достигала и делилась, во всяком случае, до какой-то степени, плодами своих трудов с моими соотечественниками-беженцами. К сожалению, наши усилия оказались успешными лишь в одном отношении: мы стали замечательными вышивальщицами. Вместе с тем нам недоставало деловой хватки; кроме того, мы совершенно не умели рассчитывать силы. Хотя из-за обилия заказов пришлось нанимать новых работниц, я по-прежнему брала только любительниц-самоучек, которые не имели другой подготовки, кроме короткого курса на фабрике. К тому времени многие говорили, что я добьюсь лучших результатов, если возьму на работу профессионалов, и все же я упорно цеплялась за прежний замысел: мне хотелось прежде всего, насколько возможно, помогать моим соотечественницам. Кроме того, стало понятно, что руководить профессиональными работницами тоже должны профессионалы, а я не знала, где таких искать и как обращаться с такими специалистами.
К производственным проблемам стоит добавить еще одну большую трудность. Когда мы прикидывали расходы, связанные с будущим предприятием, наши расчеты включали только арендную плату, покупку оборудования и зарплату для нескольких работниц. Мы не планировали бюджет и приступили к делу, не имея капитала. В результате чем больших успехов мы добивались, тем дороже обходилась нам мастерская. Естественно, пришлось снова продавать драгоценности, а ведь я начала работать именно для того, чтобы этого избежать. И вот я рассталась с большинством украшений, кроме жемчугов и изумрудов; и то и другое я надеялась сохранить. Вскоре, однако, я пришла к выводу, что с изумрудами придется расстаться. Но, желая быть умнее, чем я была в Лондоне, когда начинала продавать украшения, я решила избавиться от всей коллекции разом. Подробности сделки стали чрезвычайно болезненными. Изумруды были знаменитыми, и торговцы решили дешево заполучить их. Я все поняла, как только приказала оценить их, еще до того, как предложила на продажу. Хотя в конце концов я вынуждена была продать их по цене гораздо ниже их стоимости, полученная за них сумма не была маленькой. Немедленно разлетелась весть о том, что я получила много денег, и на нас вновь накинулись многочисленные интриганы. На мужа, как стая ястребов, набросились бывшие деловые партнеры моего свекра; они до тех пор не отставали от него, пока он не обещал вложить деньги в их предприятие, которое они затеяли в Голландии. Путятин был игрушкой в их опытных руках. Кроме того, новая игра доставляла ему массу удовольствия, а я была настолько невежественна в делах, что не возражала против его планов, которые сулили нам такую выгоду в будущем. Мало-помалу голландское предприятие поглотило все деньги, а моей мастерской не досталось ничего. Думаю, не стоит добавлять, что голландское предприятие вскоре обанкротилось, а я потеряла почти все деньги. После такого финансового удара мне трудно было оправиться; положение мое становилось все более отчаянным. Тем временем моя мастерская продолжала работать на пределе своих возможностей.
Как только открылся «Китмир», Путятин уволился из частного банка, в котором проработал больше года, и устроился бухгалтером в моей мастерской. Он радовался всякому предлогу избавиться от конторской работы, которая сильно отличалась от всего, чем он занимался прежде и что считал глубоко противным для себя. Он еще меньше разбирался в делах, чем я; с юных лет он готовился к войне или воевал, и война для него означала главным образом приключения и радостное волнение. Он не видел смысла в скучной повседневной деятельности; монотонная конторская работа не возбуждала его тщеславия. Он как будто играл роль в комедии, которая ему не нравилась; он просто не воспринимал происходящее всерьез.
Тем не менее он усваивал все с поразительной легкостью. В Лондоне он быстро выучился бегло говорить по-английски; в Париже стремительно овладел французским, который он когда-то знал, но забыл из-за недостатка практики; он замечательно вел переписку на обоих языках. В банке он трудился в бухгалтерии, где тоже чрезвычайно быстро овладел всеми премудростями. Он справлялся с работой в кратчайшие сроки. На новом месте, в моей мастерской, он получил необходимые книги и начал так хорошо, что бухгалтер мадемуазель Шанель, который пришел, чтобы дать ему несколько советов, заявил, что ему нечего сказать. Конечно, Путятину больше нравилось в «Китмире», где он был свободнее в своих передвижениях; и все же такая работа ему не подходила. Он был беспокоен, он жаждал деятельности, скучал по риску. Такие особенности его характера делали его жертвой мошенников, которые убеждали его, что у него талант к бизнесу. На него очень влияли слова тех, кого он считал своими друзьями; на самом же деле они манипулировали им в собственных интересах. Вскоре «Китмир» стал для него предлогом делать только то, что ему хотелось в данный момент.