Наш второй сезон, полгода спустя, стал еще успешнее первого – и принес еще большие испытания. Я снова брала слишком много заказов, и, хотя мы набрали еще работниц, рабочих рук по-прежнему не хватало. Продавщицы Шанель обрывали телефонные провода, требуя доставить вышивки в срок. Нам неоднократно повторяли, что клиенты жалуются и даже отменяют заказы. Когда я ходила к мадемуазель Шанель, мне приходилось выслушивать много неприятного в свой адрес. Продавщицы же так набрасывались на меня, что иногда мне приходилось прятаться от них в большом гардеробе в студии Шанель.
Мы стали получать заказы от покупателей, которые мечтали получить копии вышивок с моделей дома Шанель. Нам разрешили копировать вышивки для зарубежных покупателей, но мы не имели права продавать копии во Франции. Заказы от покупателей приносили большую прибыль, поскольку обычно они платили больше, чем модные дома.
Почти все покупатели приезжали из Америки, и именно через них я наладила там первые деловые связи. Насколько я помню, первый заказ поступил от нью-йоркского модного дома Курцмана. Покупатель заказал у нас несколько дюжин готовых блузок с вышивками. Задача была совершенно новой, а решать ее предстояло в короткий срок. Где искать мастериц, которые изготовили бы блузки? В конце концов я сшила их сама с помощью горничной-англичанки.
Через несколько недель я получила от Курцмана несколько вырезок из нью-йоркских газет и не сразу поняла, о чем в них писали. Позже я узнала, что это была обычная «реклама». Судя по всему, дом Курцмана сообщал своим клиентам, что они первыми будут продавать мои вышивки в Америке. Чтобы сделать их как можно более заманчивыми для публики, реклама была составлена весьма прихотливо. Вокруг объявления была рамка, в четырех углах которой красовались мои инициалы под короной. В тексте меня как создательницу блузок называли по имени, с титулом. Я была потрясена и огорчена. Я совершенно не разбиралась в особенностях рекламных объявлений и не могла понять, почему они упоминали мое имя в связи с продаваемыми мною товарами; кроме того, я боялась осуждения. Люди подумают, что мои товары покупают не благодаря их собственным достоинствам.
Еще одной клиенткой после рождения «Китмира» стала известная нью-йоркская портниха по имени Фрэнсис Кляйн. Она была одной из моих лучших покупательниц и хранила верность «Китмиру», пока я стояла во главе компании. Переехав из Парижа в Америку, я познакомилась с мисс Кляйн в Нью-Йорке. Мы разговорились, и речь зашла о моей бывшей мастерской. Очень быстро и верно оценив мое положение, она нарисовала ретроспективную картину нашей деятельности. Благодаря ей я увидела себя в совершенно новом свете – фигурой довольно печальной и достойной жалости. Она считала, что я упрямо боролась с явно неодолимыми препятствиями. У меня почти не было шансов победить, хотя мое предприятие само по себе было многообещающим. Будущее показало, что она была права.
Могу припомнить множество одновременно трогательных и забавных происшествий. Поскольку сама я была никудышной продавщицей, договариваться с покупателями я обычно поручала свекрови, а позже – управляющей. Однако один раз, когда я осталась одна, пришел американский покупатель, и мне пришлось самой его принять. Я спросила, что он хочет посмотреть, но вскоре заметила, что вышивки, которые я ему показывала, нисколько его не интересуют. Тогда я спросила, что у него на уме.
– Я вам отвечу, – сказал он. – Говорят, что во главе компании стоит великая княжна; как по-вашему, получится у меня с нею увидеться?
– Ну конечно, – ответила я, изо всех сил стараясь не рассмеяться. – Великая княжна – это я.
Бедняга не был бы так потрясен, если бы в него ударила молния. Порывшись в карманах дрожащими руками, он извлек пачку сигарет «Лаки Страйк».
– Мне… хочется что-нибудь вам подарить. Вот, возьмите, пожалуйста, американские сигареты! – Еще долго я хранила невскрытую зеленую пачку «Лаки Страйк» у себя на столе.
Некоторые покупатели пытались обойти правила и приобрести вышивки, не заказывая оригинальную модель в доме Шанель. Особенно мне запомнился один толстый джентльмен с сигарой в углу его рта; он долго убеждал меня участвовать в его незаконной махинации. Сообразив наконец, что его слова тщетны, он попробовал другое средство убеждения. Достал из бумажника пачку долларовых банкнот и хлопал ими у меня перед носом, словно колодой карт.
Еще один покупатель, который имел право приобрести копию, но не имевший времени ждать, приобрел кальки с узорами для двух жакетов и несколько образцов поменьше и заплатил столько же, сколько за завершенную работу. Я была не совсем уверена в полнейшей законности сделки, но покупатель ушел очень довольный.
Я по-прежнему сама закупала почти все необходимое для своей мастерской. Я объезжала оптовые магазины и склады в поисках материалов для вышивки, а также подходящих шелковых тканей, выбирала и материю для образцов. Несмотря на потерю времени и усталость, мне нравились такие вылазки. Они помогали мне попасть в совершенно новый для меня мир, вполне привычный для Франции, в мир, полный своей странной поэзии.
Моя фантазия разыгрывалась на огромных складах, где я рулонами закупала китайский шелк на деревянных бобинах. На полу громоздились кипы шелка-сырца, привезенные с Востока, помеченные китайскими иероглифами. На полках лежали богатейшие, лучшей выделки шелка для вышивки. В глазах рябило от ярких цветов; я словно шла по громадной палитре. Мне нравилось перебирать шелка пальцами, подбирать сочетающиеся и контрастные оттенки. Иногда находки пробуждали во мне воспоминания о прежних днях. Как-то я набрела на бледно-желтую пряжу, похожую на ту, которой пользовались в московских монастырях, когда я училась у монахинь древнему искусству вышивания ликов святых одноцветной шелковой нитью; оттенить впалые щеки можно было, изменив направление стежка. Кроме того, попадались настоящие золотые и серебряные нити, которые никогда не выцветали; ими вышивали выпуклые короны и нимбы, подкладывая в качестве основы картон и бумагу. Пользовался ли кто-то еще этими драгоценными материалами? При виде их я иногда мечтала вернуться к терпеливому и сосредоточенному труду над пяльцами.
Любила я и магазины, в которых торговали шелками с лионских мануфактур. Стены в старинных залах, где пахло плесенью, украшали образцы старых материй, произведенных несколько веков назад на станках; некоторые образцы можно было посмотреть в альбомах. Иногда я радовалась находкам, как старым друзьям; я видела их на парчовых шторах и чехлах для мебели во дворцах в Царском Селе и Петергофе. Кусок за куском парчи и шелка, простых и причудливых, разворачивались перед моим восхищенным взором – какое богатство вкуса, художественной мудрости и опыта накоплено поколениями! Многие из тех предприятий продолжали жизнь на старых парижских улочках и следовали прежним принципам ремесла. В их методах ничего не менялось веками; они не рекламировали свои услуги, их не беспокоила конкуренция, они продолжали любовно хранить старинные обычаи.
В местах, где я закупала шерстяные ткани, дела велись более современным способом. Тамошние продавцы были моложе и живее, и сразу ощущалось, что в этих компаниях царит некий дух предпринимательства.
Благодаря новым обязанностям моя жизнь сильно изменилась, но характер мой не мог поменяться так же резко. Я по-прежнему огорчалась из-за мелочей. Сознавая это, я старалась избегать ситуаций, в которых мое невежество проявлялось бы слишком явно. Если же приходилось сталкиваться с чем-то неприятным, я тщательно прятала неуверенность под наигранной бесстрастностью. Разумеется, я никого не обманывала, кроме самой себя, и почти все, с кем я вела дела, пользовались моей наивностью. Подобные открытия всегда причиняли мне боль и удручали меня.
На поверхности я довольно хорошо ознакомилась с новыми видами деятельности; я проникла в новый слой жизни и наблюдала его проявления. Я получила возможность изнутри наблюдать за внутренними механизмами, за пружинами и винтиками одного из самых важных парижских видов деятельности: производства предметов роскоши. Я сама стала его частью. Но со временем, когда я начала лучше разбираться в происходящем, мною все больше овладевали противоречивые чувства. Я гордилась, что сама создала себе работу, но деловые принципы оставались для меня чуждыми. Всю свою жизнь я была покупательницей предметов роскоши, а теперь, так сказать, очутилась по другую сторону прилавка. Несмотря ни на что, такое положение меня смущало. Я не могла привыкнуть к тому, что говорили о покупателях у них за спинами. И еще в одном мои взгляды оставались такими неискушенными, даже нелепыми, что придется их объяснить. Меня воспитывали в убеждении, что уделять слишком много внимания и денег своей внешности, одежде не совсем правильно, более того, безнравственно; здесь же я поощряла дурные инстинкты: и тщеславие, и экстравагантность! Но я вскоре убедила себя, что напрасно жалею постоянных покупательниц дорогого модного дома, ведь они прекрасно умеют за себя постоять. В те годы, когда я занималась вышивкой, я узнала о женской психологии больше, чем мне бы хотелось.
Мадемуазель Шанель, с которой я по-прежнему продолжала тесно сотрудничать, очень способствовала тому, чтобы мои взгляды на жизнь стали практичнее. Правда, мне пришлось расстаться со многими иллюзиями, зато я все больше смотрела на происходящее прямо, а не через призму прошлого. Хотя бы за это я должна быть ей благодарна. Шанель сделала для меня еще кое-что важное: научила уделять больше внимания собственной внешности. В прошлом средства не позволяли мне покупать экстравагантные наряды, о чем я не особенно жалела. Во время войны, тем более во время революции у меня не было времени подумать о том, как я выгляжу. Первые два года в изгнании я ходила исключительно в трауре. Я разучилась думать о платьях, хотеть хорошо выглядеть. Опытные горничные, на чьи услуги я полагалась в прошлом, ушли из моей жизни. Мадемуазель Шанель, со свойственной ей откровенностью, напомнила мне, как опасно пренебрегать своим внешним видом.