Прослужив несколько лет в кавалерийском полку, Сандро вынужден был выйти в отставку по болезни. Из-за слабых легких он почти постоянно жил в По, также в Стране Басков. В революцию он женился и бежал из России. Затем приехал во Францию и несколько лет прожил в Париже, где, как и многие из нас, перенес ряд превратностей судьбы. Наконец на жалкие остатки некогда огромного состояния он купил небольшой участок в Биаррице и переехал туда на постоянное жительство. Поскольку у них с женой не было детей, они удочерили маленькую русскую девочку, осиротевшую в годы революции, а позднее основали приют для детей, чьи родители умерли или пропали без вести после катастрофы. Они вкладывают душу в свою работу, собирают пожертвования и лично занимаются всеми организационными вопросами. Обстановка в их доме довольно скромная, но очень уютная, и они находят большую радость в полезном и спокойном существовании, которое сейчас ведут.
Глава XIXСемейный кризис
Два с лишним года прошли почти в непрерывных трудах с очень короткими перерывами на отдых. Мой запас драгоценностей почти иссяк, мастерская еще не начала приносить доход. У нас появились долги. Вместе с тем мои обязанности крайне возросли, прежде всего по отношению к тем, кто у меня работал и так или иначе зависел от меня. К тому времени я поняла, что со своими обязанностями должна справляться сама и могу рассчитывать только на себя. Настоящее было достаточно нестабильным, и я не видела иной перспективы, кроме финансовой катастрофы.
Хотя почти все свое время и силы я посвящала вышивальной мастерской, я не считала, что имею право забросить благотворительность. Эта сторона моей деятельности также занимала значительную часть времени и влекла за собой дополнительные обязательства. Я прекрасно понимала, что, слишком много взваливая на себя, я, скорее всего, наношу вред своим интересам и интересам тех самых беженцев, которым я пыталась помогать, но считала невозможным руководствоваться холодным рассудком. В силу необходимости я открыла собственное предприятие, но меня всю жизнь воспитывали в отрицании слишком эгоистичного существования. Русские, с которыми я общалась по благотворительным делам, представляли лучшую и самую стойкую часть эмиграции. Они отодвинули в сторону политические и личные интересы и всецело посвятили себя помощи ближним. Именно они, в отличие от тех, кто по-прежнему продолжал партийную борьбу, напоминали мне счастливые первые недели войны, когда все мы, независимо от политических взглядов и классовых различий, объединились с одной и той же целью. Я продолжала работать с ними даже в те годы, когда в работе больше не было блеска, потому что, бросив их, считала бы себя предательницей. Трагедия и страдания с одной стороны, вышивка, шитье и деловые интересы с другой… самые разные силы разрывали меня на части и постепенно превратили в совершенно другого человека по сравнению с тем, кем я была прежде.
Пережитое в последние несколько лет полностью разбудило меня. Я всем своим существом откликалась на все трудности новой жизни, которую, как я понимала, только начинала познавать. Я лелеяла воспоминания о прошлом и ценила его со всеми страданиями и романтикой, со всеми его недостатками и достоинствами, но я решительно и бесповоротно обрезала все связи с ним. Прошлое умерло. Мир перешел в другую эпоху, и я вместе с ним. Мне хотелось изучить и лучше понять эту новую эпоху, именно в ней лежало мое будущее.
Хотя с тех пор, как я покинула Россию, прошло почти пять лет, сердцем и разумом я по-прежнему оставалась на родине и неустанно думала о ее судьбе. Боль от личных потерь притупилась; я смогла оценивать свое положение бесстрастно, чему научилась в последние годы. Я отказывалась участвовать в каких бы то ни было партийных распрях. Я не верила, что группки политиков в изгнании, которые уже доказали полную свою некомпетентность, способны хоть как-то повлиять на судьбу России. Несмотря на все перенесенные Россией страдания, ее невозможно стереть с карты. Наш долг как русских заключался в том, чтобы отбросить личные счеты, отказаться от тщетных иллюзий и ждать того дня, когда наша страна преодолеет выпавшие ей на долю испытания. И хотя мы не можем вернуться и принять участие в ее восстановлении, мы можем быть полезны России даже издалека – при условии, что разум наш освободится от предвзятости. Мне казалось, что такая подготовка к будущему – единственно верный курс, пусть даже на это уйдет целая жизнь и мы не удостоимся никаких осязаемых наград.
Разумеется, подобные мысли приходили мне в голову не одновременно. Процесс шел медленно; когда же мысли мои созрели, я поняла, что их невозможно изменить. Но и здесь я тоже оказалась одна. Эволюция, которая подарила мне такое огромное внутреннее удовлетворение, не способствовала моему семейному счастью. Ее действие оказалось прямо противоположным.
Я очутилась перед выбором, который с течением времени делался все более трудным. Хотя я и вступила во второй брак по любви, наш союз был неравным. Более того, мы поженились в обстановке великого кризиса. Как только опасность перестала угрожать нашей жизни и нам пришлось вливаться в устоявшееся общество, стала более заметной разница в наших вкусах и темпераментах.
Жизнь в изгнании, которая последовала после пережитого нами катаклизма, – наверное, самое жестокое испытание, какое только можно вообразить. Мы не знали, что принесет завтрашний день. Подобное существование не делает скидок, в нем нет места колебаниям и нерешительности. Надо было жить изо дня в день, сжав зубы. По сравнению со своими товарищами и другими представителями его круга мой муж вел довольно легкую жизнь; его не поставили к стенке и не вынудили заниматься тяжелым физическим трудом. Его семья оставалась на моем попечении, у него не было определенных обязанностей, и он воспринимал жизнь в изгнании как своего рода долгий отпуск. Я постоянно вынуждена была видеть в своем доме людей, которым он сочувствовал и которыми окружил себя. Они жили в совершенно другой плоскости, чем я. Их интеллектуальные запросы были скудны; самым главным в жизни для них были удовольствия и отдых, в чем мой муж с готовностью к ним присоединялся. Между этой группой молодых людей, к которой естественно принадлежал Путятин, и мною было очень мало общего. Для того чтобы сохранить воодушевление, мне нельзя было вникать в их повседневную жизнь, знать их взгляды и политические пристрастия, что в наших условиях оказалось совершенно невозможным. Я оказывалась в центре разных мелких происшествий и интриг, которые отнимали слишком много сил. Хотя я пыталась выказывать свое неудовольствие таким порядком вещей и намекала на серьезные последствия, к моим словам не прислушивались. Из-за недостатка красноречия мне трудно было изложить свою точку зрения; кроме того, я терпеть не могла ссоры, поэтому наивно надеялась на чудо, которое изменит неизбежный ход событий. Временами, придавленная своими трудностями, я находилась на грани срыва, но понимала, что поддаваться нельзя – слишком многое поставлено на карту.
Наконец наступил день, когда я поняла, что больше не выдержу. Терпение мое подошло к концу, мне надоело постоянно уступать. Я непременно хотела следовать единственным курсом, который делал жизнь в изгнании сносной или достойной. После нескольких бурных и мучительных дней, разрываемая сожалениями, угрызениями совести, но на сей раз не утратив решимости, я покинула Париж в одиночку, чтобы обо всем подумать в спокойной обстановке. Сначала я поехала к Люсии Марлинг в Шотландию, а потом мы вместе с ней отправились в Гаагу, где тогда служил послом сэр Чарльз. К тому времени я была совершенно измучена работой, многочисленными обязанностями и тревогами и нуждалась в отдыхе. Даже моя мастерская, оставленная на попечение свекрови, была на время забыта.
На время освободившись от своих обязанностей, я позволила себе роскошь просто отдыхать в комфорте и удобстве. Я понимала, что рано или поздно мне придется принять важные решения, однако пока я не могла о них думать, я не могла думать ни о чем. Последние недели в Париже превратились в кошмар, слишком болезненный и унизительный для того, чтобы казаться правдой, и единственным доказательством того, что все происходило на самом деле, были длинные письма, которые приходили почти ежедневно. Всякий раз они выбивали меня из колеи. Вместе с тем я понимала: если проявлю слабость и вернусь сейчас, меня заставят возобновить прежнее существование, невзирая на все обещания, данные в письмах. Нет, мы не ссорились. Просто мы слишком по-разному относились к жизни. Для стирания различий требовалось нечто большее, чем простое примирение. Но я так устала, что не могла даже думать о продолжении наших отношений. Мне хотелось одного: уединения, места, где я могла бы пожить сама, подумать о том, что нравится мне самой, а не о том, что мне постоянно навязывают.
Гаага во всех отношениях представляла такой контраст с Парижем, что там я чувствовала себя в полнейшей безопасности. Огромное здание британской дипломатической миссии за внушительным серым каменным фасадом располагалось на тихой узкой улице. В комплексе зданий, возведенных во времена испанского владычества, имелись внутренние дворики, сводчатые погреба и огороженный парк. Говорили, что в одной комнате на втором этаже даже водится привидение; по рассказам, призрак так напугал сынишку одного из послов, что тот до конца жизни заикался. Но после того как управлять в доме стала Люсия Марлинг, в нем исчезло все угрожающее. Жены британских дипломатов обладают особым даром создавать вокруг себя английскую атмосферу, где бы они ни селились; а Люсия вдобавок имела талант наделять окружающее пространство своим характером. Она превращала любое жилище в уютный дом и центр для самых разных видов деятельности. В силу благородства своей души она предлагала гостеприимство всем одиноким созданиям, которым, как она считала, требовались поощрение или помощь; она никогда не бывала так счастлива, как когда могла быть кому-то полезной. Когда мы с братом хотели немного подшутить над ней, мы говорили, что она готова нарочно создать трудности для своих друзей, чтобы иметь удовольствие им помогать. В первые недели моего пребывания у нее она была так расстроена из-за моей подавленности, что каждый вечер перед сном заходила ко мне с приготовленным ею горячим напитком и требовала выпить его при ней.