На том дело не закончилось. Поскольку у меня не было других источников дохода, пришлось подписать контракт, по которому я обязана была посылать в издательство мемуары частями, в виде регулярных статей, за которые мне будут соответственно платить. Но все дело мне не нравилось; мне казалось, что я торгую тем, что не имею права продавать. Кроме того, сразу стало ясно, что публикация моих воспоминаний вызовет бурю критики и я наживу себе много врагов. Я не ошибалась: с того времени, когда я подписала контракт, до того момента, когда мемуары вышли в Америке в виде книги, мои сочинения подвергли самой резкой критике, причем в основном те, кто их даже не читал, ведь ранее воспоминания выходили только в переводе на шведский.
Я продолжала писать не спеша, так как выслала редакторам много материалов авансом. Но, окончив первую часть, посвященную детству и юности, о чем мне было приятнее всего писать, я продолжала с трудом. Вдохновение посещало меня нечасто, и я еще не научилась дисциплинировать свой мозг, готовя его к такой конкретной работе.
В начале лета того же года Юсупов, имевший виллу недалеко от моего булонского дома, снова попытался завлечь меня в свой кружок. Феликс и его жена переехали из Лондона в Париж примерно в то же время, что и мы, в 1920 году, но, хотя время от времени мы встречались, наши отношения так и не возобновились по-настоящему.
Юсупов по-прежнему проявлял такую же чрезмерную щедрость к своим менее удачливым соотечественникам, как и в Лондоне в начальный период нашего изгнания. Он по-прежнему держал открытый дом, в котором жили, столовались и развлекались его многочисленные друзья и знакомые. Но даже значительное состояние, которое ему удалось вывезти из России, не могло вечно выдерживать неумеренных трат, и его капиталы стремительно истощались. Феликс любил богатство и понимал его ценность главным образом как силу, которая давала ему власть над человеческими душами. Он был соткан из противоречий. Он ничего не тратил на себя, у его жены почти не было новых платьев, а их автомобиль был довоенный, с высокими колесами, старый «панар». Однако их дом был по-прежнему полон бесчисленных и бесполезных слуг. Помимо того, что он раздавал деньги направо и налево отдельным людям, он основал одну или две организации в помощь беженцам, связанных с художественным творчеством. Он предпочитал работать независимо, терпеть не мог правил и распорядка и никогда не искал общественной поддержки. Идя на поводу своих замыслов и желаний, он не хотел входить в состав комитетов и не прислушивался к советам. Но, несмотря на его стремление доминировать, он не был хорошим организатором; иногда он работал с лихорадочной энергией, однако его усилия по большей части ни к чему не приводили.
Он был крайне одарен с художественной точки зрения, особенно в области дизайна интерьеров. Там он демонстрировал чрезвычайный вкус, фантазию и оригинальность. Во всех его жилищах можно было любоваться идеальной планировкой, цветовой гаммой, равновесием архитектурных деталей и обстановки. Но во многом другом он никогда не доводил дело до конца, отвлекаясь в поисках новых идей, как только они приходили ему в голову. Он предпочитал небольшие размеры и заставленные комнаты с низкими потолками. Гараж, примыкающий к его булонской вилле, он преобразил в очаровательный маленький театр, стены которого расписал фресками Яковлев, русский художник, который впоследствии получил широкую славу во Франции.
Именно театр подсказал ему предлог для обращения ко мне. Он придумал поставить несколько любительских спектаклей на русском языке и хотел, чтобы я вошла в состав его труппы. Я с радостью согласилась. К тому времени мне очень недоставало человеческого общения. Кроме того, любительские постановки обладают каким-то странным очарованием; поскольку я никогда в них не участвовала, я не сумела устоять.
Помощницей режиссера согласилась стать известная актриса, ветеран русской сцены и моя близкая подруга. В труппу набрали симпатичных людей, и предприятие обещало стать весьма занятным. Мы встречались и обсуждали пьесы. Ни у кого из нас не было опыта игры на сцене, поэтому мы не могли начать с чего-то серьезного. Выбрали несколько юмористических скетчей и сразу же распределили роли. Мне дали роль легкомысленной блондинки из рассказа Чехова. Роль не слишком мне подходила, я должна была тараторить не естественным для меня высоким голосом. Мы учили роли и репетировали несколько недель.
В день премьеры актеры находились в состоянии лихорадочного возбуждения. Зрители, в основном друзья и родственники актеров, ждали начала почти в таком же истерическом состоянии, что и мы. Как ни странно, мы вдруг превратились в школьников, которые собираются удивить радостных родителей своей рождественской пантомимой. Помощницу режиссера буквально трясло; помню, что, когда мне настало время выходить на сцену, она последовала за мной в кулисы, крестя меня в воздухе на уровне головы. Колени у меня дрожали, язык, казалось, сделан из фланели, но своих строчек я не забыла. Однако это почти все, что можно сказать о моих актерских талантах. Еще долго после представления моя приятельница, та самая русская актриса, регулярно приходила ко мне домой дважды в неделю; я решила, что читка пьес вслух и уроки дикции не повредят моему русскому, который пребывал в запущенном состоянии из-за недостатка практики.
Благодаря репетициям я очень часто бывала на вилле Юсупова. Как-то Ирина, жена Феликса, показала мне снимок нелепого, полуобветшалого строения, которое она назвала «нашим домом на Корсике». Хотя я привыкла к неожиданным причудам Феликса, я ей не поверила.
– Дом на Корсике? Эта лачуга принадлежит вам?!
– Конечно, – рассмеялась она. – Вот погоди, увидишь Корсику и особенно Кальви, где мы купили дом; если тебе нечего делать в сентябре, поезжай с нами – но будь готова столкнуться со всеми мыслимыми неудобствами.
В то время мне очень нужно было полностью переменить обстановку, и я приняла приглашение.
Ирина, ее младший брат Василий и я уехали из Парижа в превосходном настроении в конце августа; Феликс должен был присоединиться к нам позже. Мы отправились в Ниццу, а оттуда сели на пароходик, который доставил нас на Корсику. Обещанные неудобства начались с того мига, как мы сели на пароход, и продолжались, пока мы не вернулись в материковую Францию. Из корсиканского порта, где нас высадили, до Кальви вела длинная и пыльная дорога, которую мы проделали в старом «форде». Но дорога того стоила. За поворотом вдруг показался Кальви, который в розовом утреннем свете напоминал сказочный замок.
Кальви стоит на большой скале, нависающей над глубоким заливом. Городок окружен мощной стеной, возведенной в Средние века и отреставрированной французами; стена придает ему вид маленькой крепости. Дома, в основном старые и в разных стадиях обветшалости, теснятся на крутых склонах и неровных каменных террасах. Некоторые из них, в которых во времена генуэзского владычества жили богатые купцы и чиновники, еще сохранили дворцовое достоинство. Кальви гордится собой; считается, что именно здесь родился Колумб, хотя легенда не подтверждена никакими доказательствами. Везде чувствуется атмосфера старины и удаленности; подверженный всем средиземноморским штормам, городок не сохранил в своих стенах ни одного дерева или куста, что придает ему странно суровый вид.
Пять лет назад городок редко посещали туристы; даже в сердце Африки невозможно было чувствовать себя в большем удалении от мира и его удобств, чем в Кальви. Ирина оказалась права. Там почти нечего было есть, не было нормального водопровода, а санитарные условия были ужасающими; тем не менее мы прекрасно провели там время.
Я не собиралась оставаться на Кальви дольше двух недель, но мои планы внезапно расстроило одно происшествие. Много лет я страдала от болей в левой ноге; однажды, быстро шагая по единственной ровной тропинке, которая идет параллельно городским стенам, я почувствовала, как в моей левой лодыжке что-то хрустнуло. Нога подвернулась, и я упала ничком. Боль была мучительной. Врача в Кальви не оказалось. Решив, что у меня сильное растяжение и не в силах сделать хоть шаг, я проводила время либо в постели, либо на матрасе на полу гостиной. О том, чтобы уехать одной, не могло быть и речи. Пришлось ждать, пока хозяева соберутся домой и возьмут меня с собой. В те дни, когда была прикована к постели, я написала рассказ о Карпе, стараясь по возможности сохранить его язык и выражения. Работа доставляла мне огромное удовольствие; слова лились почти сами собой, и мне почти не приходилось ничего исправлять. Вечерами я читала остальным то, что я написала за день; слушатели смеялись так, что дрожали окна домика.
Вернувшись в Париж, я показала ногу нескольким врачам, но они не сумели поставить мне диагноз. К тому времени боль почти прошла, но хромота осталась. Лишь полтора года спустя, в Америке, я узнала, что порвала ахиллово сухожилие. Если бы меня прооперировали вовремя, я смогла бы ходить нормально; теперь же, судя по всему, мне предстоит до конца жизни оставаться с сильным увечьем.
Все новые впечатления, как милые и занятные, так и болезненные, пошли мне на пользу; они отвлекали меня от мыслей о моем материальном положении, которое с каждым месяцем становилось все более угрожающим. Теперь я расплачивалась за неопытность и безрассудство первых лет изгнания, и спасти меня от окончательной катастрофы могло лишь везение. Не знаю, сколько бессонных ночей я провела, ворочаясь в постели и думая о том, что со мной случится.
Моя мастерская давно уже переросла меня. Я больше не могла вникать в подробности сама и вынуждена была рассчитывать на других. Мне не везло с выбором управляющих: они оказывались либо слишком неумелыми, либо, наоборот, слишком проницательными. Любители, хотя и честные, были еще менее опытными, чем я; профессионалы же, опираясь на свои знания, плели интриги и занимались махинациями, о которых я не имела ни малейшего понятия, но за которые в конце концов мне пришлось отвечать. Поскольку я вела оптовое дело, оказалось, что я зажата между двумя категориями опытных профессионалов: с одной стороны – клиентов, с другой – подрядчиков и посредников, у которых закупала материалы. Все пользовались моей неопытностью. Клиенты неизменно не доверяли мне или притворялись, будто находили в моих изделиях брак, чтобы сбить цены; они бесстыдно торговались со мной и всегда одерживали надо мной верх. Оптовики же продавали мне свои товары по наивысшим ценам. Я была единственной любительницей в области вышивки в Париже, и быстрый рост моей мастерской вызывал зависть конкурентов, преимущественно старых компаний, которые давно утвердились на своем поприще. Еще трудней мне приходилось из-за того, что я была женщиной, к тому же разведенной.