– Кетчуп?! А его что, тоже надо выбирать? Где он? Барышня, простите, а где тут у вас кетчуп?.. Ага, вот и кетчуп!!! Тоже сто пятьдесят сортов?!!
– Поменьше. Может, сорок или пятьдесят...
– И что, тоже надо выбирать?
– Да.
– Слушай, а разве тебе не по хую, какой в твоей тарелке кетчуп?!
– Мне – по хую. А им – нет.
– Тогда зачем ты ходишь в их магазины?! Подумать только! – пятьдесят сортов кетчупа!!! Пятьдесят сортов кетчупа!!! Пятьдесят сортов кетчупа!!!
Я не ожидал такого от своего друга. На его глазах блестели слезы, плечи развернулись – он словно захотел стать шире, чем стеллаж с красными бутылками. В каждой ждал своего часа помидорный соус, везде практически одинаковый; хитрость заключалась главным образом в самих емкостях – пластмассовых и стеклянных, высоких и низких, больших и маленьких, с иноязычными надписями и без таковых.
– Пятнадцать лет рвать жилы, чтобы теперь выбирать кетчуп?
– Слушай, ты мне друг, но не надо лезть мне под кожу.
– Да здравствует кетчуп! – не унимался покойник.
– Ага! Слышу отважную критику общества потребления! И от кого? От бывшего вора? Клиента следственной тюрьмы? Кто ты такой, чтобы судить людей за то, что они хотят быть сытыми?
– Я воровал, чтобы выжить! – хрипло и звонко выкрикнул старый друг.
– Вранье! Ты воровал, чтобы тебя не мучило твое самолюбие. Ты воровал, чтобы иметь машину и золотую сбрую тогда, когда никто этого не имел! И тоже, кстати, любил пожрать. Хватит критиковать то, что может критиковать любой недоучка! Нечего тут критиковать. Свобода – это возможность выбора. Всего. В том числе и кетчупа.
Друг иронически зааплодировал.
– Узнаю интеллигента! Всякий разговор о кетчупе он мгновенно превращает в разговор о свободе. Но скажи мне, почему из бесконечного числа свобод выбирается самая мелкая, трусливая, самая узкая, скучная, воняющая сортиром свобода? Молчишь? Ну и молчи. Я тебя понял. – Юра затряс пальцем. – Я тебя понял! Именно теперь я тебя понял! Вот именно теперь я понял, что ты имел в виду, когда сказал, что готов жрать говно, но не любое! Ты хочешь жрать говно не просто так! А вот с этим кетчупом!..
Он ударил кулаком по красным бутылкам. Грохот показался мне невыносимым и улетел под своды зала. Ближестоящие любители шопинга отшатнулись, ударяя друг в друга телегами. Стеллаж задрожал. Товар рухнул. Одна бутылка разбилась. Закапало густое багровое. Я с грустью смотрел, как вприпрыжку подбегает усталая женщина в форменном темно-синем, и торопливо прикидывал в уме, сколько есть в карманах денег и хватит ли их на то, чтобы загладить ущерб.
– Случайно вышло, – попытался объясниться я, чувствуя искренний стыд и удивляясь этому редкому для себя ощущению. – Погашу убыток немедленно... Обсчитайте весь испорченный товар...
– Я вызову супервайзера! – выкрикнула усталая, явно опасаясь слишком сближаться; очевидно, приняла меня за психически больного.
– Вызывай, кого хочешь, только говори по-русски! Подоспел румяный мальчонка лет двадцати двух, в черном костюме. Охрана. Я повторил краткие оправдательные речи.
– Что значит «случайно»? – возмутился хлопец, преисполняясь официального негодования. – В зале ведется видеонаблюдение! Я все видел на мониторе! Вы спокойно стояли, а потом вдруг взяли – и ударили. Вдобавок вы еще и нетрезвый! Я имею право вызвать сотрудников милиции!
– Молодой человек! – воззвал я, включая дипломатию. – Давайте не будем делать скандала из-за копеечных неприятностей. Предлагаю отойти в сторонку, чтобы не мешать людям отовариваться, и тихо решить вопрос миром. Я ваш постоянный покупатель...
– Никогда вас раньше не видел.
– Наверное, вы работаете здесь недавно.
– Второй год.
Пришлось достать увесистую пачку денег и показать. Известный и очень выигрышный ход.
– А я живу тут пятнадцать лет. Уладим все миром. Кстати, я помогу убрать весь беспорядок.
– Не надо, – буркнул мальчонка. – Мерчендайзер все сделает. Пройдите к первой кассе.
– А что такое «мерчендайзер»? – спросил Юра, порезавший при ударе руку и теперь озабоченно облизывающий окровавленный кулак.
– Помолчи, – зло ответил я. – Твоя выходка обошлась мне в сто долларов.
– Извини, – деловито буркнул друг. Он совсем не выглядел раскаивающимся. Скорее, наоборот – искал, куда бы врезать еще раз. – Это ты виноват, – упрямо выговорил он, доставая носовой платок. В отличие от меня, он всегда имел при себе чистый носовой платок. – Это ты дурак. Ты ходишь не в те места, занимаешься не тем делом и связан не с теми людьми. Ты не должен жить такой жизнью, потому что готовил себя к другой.
Ягод для жены я так и не купил.
На стоянке возле магазина Юра погрузил пораненную кисть в свежий сугроб и так стоял несколько минут. Я подождал, потом замерз, поторопил своего спутника, но тот отделался афоризмом – мол, ничего страшного, постоишь, потерпишь, низкие температуры способствуют ясности мысли...
С полчаса как стемнело. Зажглись уличные фонари, и в их свете лицо друга изменилось – выглядело сухим, птичьим, очень жестоким.
– Посмотрел я на людей, – сказал он, вытаскивая руку из снежного плена и наблюдая, как с костяшек капает слегка дымящееся красное, – и их не понял. Чего они все хотят? Они хотят жить, хотят есть и пить, иметь дом... Размножаться... Но ведь все это Бог и так им даст. Если они не круглые дураки... А вот чего они желают на самом деле? Только жрать и размножаться? Тогда выходит, что они у Бога – нахлебники? Бог им дает, они пользуются – и все? Жрут, размножаются, а потом идут в магазин и выбирают себе кетчуп... А Бог же – старый!
Ему помогать надо, а не на шее у него сидеть. Кому понравится, если внуки сидят на шее у дедушки?
– Прости им. Они не знают, чего хотят. И боятся рисковать.
– Они не правы. Не знаю, как это доказать, как подобрать слова, но точно знаю – они не правы. Я не хочу и не умею, как они. Я хочу хотеть, и хотеть сильно. Бешено. Неважно, чего я хочу. Допустим, самолетики из бумаги вырезать. Но пусть это будет такая страсть к вырезанию самолетиков, такое желание, такая любовь к этому делу, чтобы я за свой самолетик любому горло перегрыз. Потому что мой самолетик – самый лучший. Потому что я в него душу вложил. Всю, без остатка. Потому что я хотел – и смог. Потому что я потел, переживал, мучался, мозги напрягал. И вырезал свой самолетик, вырезал! А эти – они даже самолетика не могут вырезать. Чего уж говорить о более серьезных вещах? Человек есть не пожиратель кетчупа, не нахлебник у Бога, а ему помощник первый...
– А ты его видел? – вдруг спросил я.
– Бога?
– Да.
– Пару раз. И то – мельком. А может, это и не он был. Я же не знаю, как он выглядит.
8
От магазина отвалили очень вовремя. Выезд со стоянки был еще свободен, тогда как с противоположной стороны уже скопилась вереница из многих десятков машин. Закончившие трудовой день граждане – в массе своей клерки нижнего и нижнесреднего звена, ровно в восемнадцать ноль-ноль беззаботно исчезающие с рабочих мест, – спешили делать шопинг. Примерно через час-полтора к ним присоединится публика побогаче – те, кто занимает более ответственные посты и задерживается возле своих компьютеров допоздна. Я опередил и тех и этих, вырулил на дорогу и вспомнил, что сегодня ничего не ел. Пора обедать. Или ужинать.
Не то чтобы пора – организм никак не требует, он с утра отравлен и введен в заблуждение водкой и сигаретами – но надо. Белков каких-нибудь напихать в него, жиров, углеводов... Иначе подведет в неподходящий момент... Заодно и выпить тоже. После скандала с кетчупом необходимо выпить обязательно.
– Не молчи, – сказал Юра. – Лучше вот что мне скажи: как это – быть тридцатипятилетним? Интересно же...
– Ха! Это легко. Сейчас попробую...
Тут я осекся. Задумался и напрягся. Даже сбавил скорость, чтобы собраться с мыслями. Когда от точки А до точки Б – пятнадцать лет дистанции, не так просто сформулировать, чем же, собственно, отличается одна точка от другой.
Посмотрел на друга, удобно устроившегося на сиденье в ожидании подробного ответа, или даже рассказа, – и показался он мне не просто молодым парнем, а юнцом, чья наивность стремится к бесконечности. Тогда, эпоху назад, в девяносто первом, мы ведь никогда не загадывали больше, чем на десять лет вперед, и пребывали в твердом убеждении, что к тридцати – почему-то именно к тридцати, не позже – обязательно будем иметь все, что положено иметь целеустремленным и уверенным в себе мужчинам: любимую работу, жену, детей, дом, надежных друзей, деньги, уважение окружающих. Дальше смутно предполагалась некая отдельная жизнь. Солидная. Безпроблемная. Всерьез исполненная серьезных смыслов. Более спокойная. Взрослая.
Дожив до рубежа, я обнаружил, что многократно перевыполнил планы. Одних только профессий сменил не менее пяти. И все очень любил. Друзей – имею обильный сонм. Правда, надежных всего несколько. К тому же испытывать их надежность нет никакого желания. Деньги? Есть и они. Немного, но есть. Вон, лежат по карманам, притихли. И черт с ними.
Однако где покой? Где солидность и прочие нематериальные дивиденды?
– Во-первых, здоровье, – медленно начал я. – Оно уходит. Постоянно происходят мелкие поломки. То почки заболят, то желудок. Скажем, в двадцать я мог по двое суток не спать – сейчас не могу. А в двадцать пять мог работать по шестнадцать часов – сейчас не могу. А в тридцать мог выпить литр водки – сейчас не могу...
– Так пей поменьше. И работай тоже.
– В том и беда, что работать меньше нельзя. Наоборот, работать приходится больше, а сил остается все меньше, поэтому и пить приходится тоже все больше. Хотя лично мне больше пить тоже нельзя, потому что столько пить уже невозможно... Но это не главное. Главное – моральные мучения. Возраст есть статус, ты же знаешь. Кстати, если завтра все мои бизнесы и источники заработка прикажут долго жить, я не смогу найти приличную работу. Везде нужны молодые и энергичные. Такие, как я, – отбраковываются в девяноста случаях из ста. Посмотри на меня – за пятнадцать лет я ни разу не работал по найму, не служил, не получал в кассе аванс и зарплату. Работать на начальника – не умею. Не владею искусством приходить к девяти и уходить в восемнадцать ноль пять. Кто возьмет такого?