— Вы думаете… Вы правда так думаете? — Дети заволновались. Их лица светились белым неуемным свечением.
— Понял! — Георг вскочил на ноги. — Понял! Теперь я все понял!
— Что ты понял?
— Тайная полиция боится.
— Ясно, — сказала Анна. — Тайная полиция сама и есть страх, живой страх, и больше ничего. — Ее лицо засияло еще сильней.
— Тайная полиция боится!
— А мы боимся их!
— Страх перед страхом, так на так и выходит!
— Страх перед страхом, страх перед страхом! — выкрикнула Биби и засмеялась.
Они схватились за руки и заскакали вокруг огромного сундука.
— Тайная полиция потеряла свою звезду.
— Тайная полиция гоняется за чужой звездой!
— Но та, которую они потеряли, и та, которую мы носим, — это одна и та же звезда!
— А что, если мы рано обрадовались? — сказала Биби и остановилась. — Что, если правда то, что я слышала?
— Что ты слышала?
— Звезда означает смерть.
— Откуда ты это знаешь, Биби?
— Родители думали, что я уже сплю.
— Может быть, ты не так поняла, — прошептала Эллен, — может, они думали, что смерть означает звезду?
— Не давайте сбить себя с толку, — спокойно сказала Анна, — вот все, что я могу вам посоветовать: идите за звездой! Не спрашивайте взрослых, они вас только запутают, как Ирод хотел запутать трех волхвов. Спрашивайте самих себя, спрашивайте вашего ангела.
— Звезда, — крикнула Эллен, и щеки у нее разгорелись. — Звезда мудрецов, я же знала!
— Пожалейте тайную полицию, — сказала Анна. — Опять они боятся царя иудейского.
Юлия встала и зябко задернула шторы: — Как темно стало!
— Тем лучше, — сказала Айна.
Великая игра
Мария уронила сверток, а Иосиф легонько толкнул Ангела в бок. Ангел повернул голову и беспомощно улыбнулся трем святым царям-волхвам, которые сидели рядышком на большом ящике, переодетые бродягами. Три святых царя-волхва поджали под себя ноги; глаза, горевшие на их бледных угрюмых лицах, не отрывались от дверей. В двери звонили.
Ангел утратил все свое превосходство. Тот самый Ангел, который совсем недавно с тихим ликованием в срывающемся мальчишеском голосе просил их: «Сбросьте ваши плащи!» — в доказательство тому, что они — ищущие и пришли издалека, и что они принесли дары, и что тела свои под грязными лохмотьями перевили серебряными елочными цепями, что они… они…
Но времени больше не оставалось. Прозвенел звонок.
И вот теперь, в сгущающихся сумерках, они обхватили колени руками, они застыли в ожесточении и неподвижности, они по-прежнему терзаются все тою же ужасной неопределенностью — и не все ли равно, волхвы мы или ничто. И оказалось, что плащи сбросить было нельзя, потому что им было страшно, до сих пор страшно. Они могли выдать себя малейшим движением. Их вина состояла в том, что они родились на свет, у них был страх, что их убьют, и надежда, что их полюбят, что они станут царями. Ради этой надежды, наверно, и становятся гонимыми.
Иосиф боялся своего собственного страха и отводил взгляд в сторону. Мария нагнулась и бесшумным движением снова подняла сверток. Ничто не помешает матери. Она прильнула к Иосифу, отводившему глаза, — вот так царь, что спит у нее на руках прильнет в свое время к кресту, к которому его пригвоздят. Боясь, дети предчувствовали, что его учение велит льнуть к тому, к чему ты пригвожден, и они боялись этого учения больше, чем пронзительного короткого звонка снаружи за дверью.
Но может быть и так, что это их предчувствие само начало звенеть.
Они молча сидели в потемках. Заржавленной булавкой Ангел укрепил простыню у себя на плечах.
— Ничего страшного, — заикаясь, пробормотал он, — это просто так… — и осекся.
— Успокойся, — иронически сказал самый рослый бродяга, — не отступай от роли!
И опять позвонили. Четыре коротких звонка и три длинных. Но условный сигнал был не такой.
— Кто-то ошибся дверью, — прошептал бродяга с негнущейся ногой, самый маленький из троих. — Кто-то не знает, к кому относится, к нам или к тайной полиции. Друг он или убийца.
Да и кто это о себе знает?
Маленькая черная собачка под столом принялась лаять.
— Зажмите ей морду, — сердито сказал Иосиф, — ей тут нельзя быть.
— Я с самого начала была против того, чтобы ее оставлять, — сказала Мария. — Нам нечем ее кормить, да и потом, на нее не во всем можно положиться. И вообще, там сказано об осле. О животном, приспособленном для перевозки, — вздохнула она, — спокойном и приспособленном для перевозки.
— Евреям запрещено иметь домашних животных, — прошептал Ангел, — а уехать можно и в пломбированном вагоне. Вопрос в том, куда.
— На границе с Египтом идут бои!
— Ну, тогда прямо в Польшу.
— А царь иудейский?
— Поедет со всеми.
Звонки в дверь возобновились, теперь они звучали умоляюще.
— Мы начинаем играть, мы не откроем!
— Тогда живо, поспешите! Внимание… приготовились…
— Начали!
Трое бродяг вскочили на ноги. Они поднесли свои фонари к зеркалу старого комода и отразились в нем.
— Вы видели мир? — крикнул самый маленький бродяга.
— Но ты же держишь свой фонарь криво! — Перебил его Ангел. — Герберт, по-моему, у тебя даже кулак дрожит. Боишься? В твоей роли это не предусмотрено. Вы видели мир? Спроси как мужчина, малыш, схвати их за плечи, чтобы они начали искать у себя в подсумках и под подушками…
— Вы видели мир?
Трезвон смолк — казалось, он тоже ждет ответа. Детям было зябко, они придвинулись ближе друг к другу. Зияющая и бездонная, раззвездилась перед ними пустота и приказала: «Заполните меня!» И двое бродяг решились произнести: «Здесь никого нет».
— Никого, слышишь, Георг? Никого, ужасное слово. Все — и все же никого, миллионы людей — и все же никого. Эй, никто, все, которые ненавидят, которые отводят взгляд всторону, слушайте: никто нас не ненавидит, никто нас не преследует — никто! Почему вы боитесь? Никого, скажи еще раз, Георг! Пускай она начнет петь, твоя печаль, и в своих многолюдных собраниях пускай они это услышат: здесь нет никого, никого, никого!
Отчаянно заполыхали фонари трех бродяг в темной комнате.
— Искали слишком долго мы!
— Фонарь тускнеет среди тьмы!
— Нам не найти его вовек.
— И сил нам не хватает.
— Ах, знать бы нам…
— Что это — мир?
— Но нет, никто не знает.
Они в отчаянии рухнули на грязный коврик.
— Нет на земле его нигде!
— Его искали мы везде!
— Молили!
— Призывали!
— Корили!
— Угрожали!
Опять послышался звонок. Голоса детей, захлебываясь, сменяли друг друга. На мгновение им удалось заглушить звонок.
— Мы свет вносили в каждый дом.
— И всюду гнали нас пинком.
— Но свет ваш слишком слабый! —
сказал Ангел, пока люди переводили дыхание.
— Кто говорил?
— Да ты же сам!
— Здесь кто-то был!
— Не здесь, а там!
Бродяги, не сбиваясь, продолжили спор, они разъяли голос Ангела и растворили его в тревоге:
— Чей голос — твой?
— Нет!
— Звал не я!
— Да что с тобой?
— Эй, без вранья!
— Что за толчок? Кто там?
— Молчок.
— Никто? Молчок?
— И ни гу-гу?
— Что ж, сам я дам отпор врагу!
— Кто хочет — трусь, я не боюсь!
«Мира взыскуете вы?» — крикнул Ангел и взмыл на шкаф. «Мира!» — вздохнул он, но звон остался, словно стальная рама вокруг темной картины.
— Искали мы и здесь и там.
— По улицам и площадям.
— Все испытали, что могли.
— Разбойничали, крали, жгли.
— Мы в пекло забрались к чертям!
— И не нашли…
Изрыгая проклятия и крепко вцепившись друг в друга, лежали бродяги на земле. Все быстрее и настойчивее пылал над их потасовкой голос ангела. Колыхались накидки, а звонок на лестнице, перекрывая голос Ангела, пронзительно звенел. Ледяным дождем обрушились эти звуки на отвернувшиеся, закутанные лица детей. Откройте, откройте!
Вся эта темная комната превратилась теперь просто-напросто в один колеблющийся кое-как запахнутый капюшон. И в дверь звонили. Четыре коротких и три длинных. Мучительная назойливость неправильного пароля. Трое бродяг с нетерпением утопили колени и кулаки в старом ковре. Самый младший поднял указательный палец.
Из-под дверей у наших ног
блеснул нам огонек.
— Как странно! Никого здесь нет!
— Откуда этот свет?
Голос младшего задрожал, остальные отпихнули его в сторону. Каждому из трех бродяг не терпелось высказаться:
— Кто скажет нам, где мир лежит?
— Кем мир измерен?
— Кем добыт?
— Как нам узнать…
— Где мир сокрыт…
Они в изнеможении понурили головы.
— В лохмотьях мы все трое…
— Лишились башмаков…
— Не будет нам покоя
во веки веков…
И вновь младший поднял указательный палец.
— Мне кое-что пришло на ум,
но только прекратите шум.
— Сегодня Рождество… —
вздохнул Ангел в завешанном окошке.
— Рождество?
Трое бродяг поспешно выпрямились. Это слово было связано с дарами, с пирогами и ветками омелы и с непонимающими, взволнованными лицами взрослых. Но как связать его с пронзительным воплем звонка, который теперь уже звонил не умолкая?
— Поторопитесь, — напоминала Война, которая, надвинув на самый нос краденую исполинскую противовоздушную каску, прислонилась к двери, ведущей в переднюю. — Они высадят дверь. Как бы они не погрузили нас раньше, чем мы будем готовы.