— Тем лучше, — ворчливо произнес Иосиф, — январь такой серенький. Все серебряные гирлянды уже порвались, и живот болит.
— Пока наступит май, мы уже превратимся в вишневые деревья, — иронически заметила Война.
— Тихо, — крикнула Мария, крепко прижав к себе сверток, — перестаньте сейчас же, я не хочу быть вишневым деревом! И вообще никаким деревом!
— Играйте дальше! — крикнул Ангел.
— Что делать нам?
— Что ждет нас там?
— Давайте запоем
рождественский псалом!
Трое бродяг шевельнули губами, но у них ничего не получилось: за ту вечность, которая тянулась последнюю четверть часа, они разучились петь. Они разучились радоваться радости, губы им запечатала какая-то чуждая сила.
— Я так устал,
вконец устал!
И даже флейта ни гу-гу,
ни звука выдуть не могу!
— Постойте!..
— Мир от нас бежит!
— Да, мир, что был от нас сокрыт…
— Я догоню его сейчас!
— Нет, я!
— Нет, я!
— Нет, скрылся с глаз…
— Но где же свет?
— Его здесь нет…
Дети вскочили на ноги. Трезвон там снаружи внезапно оборвался. Внезапно и, как всем показалось, окончательно. Все замерло в неподвижности.
— Откройте, — тихо сказал Ангел, — лучше откройте!
Свисавшая простыня мешала ему соскочить с шкафа.
Война распахнула дверь в переднюю. Трое бродяг бросились наружу.
Откройте, откройте каждому, кто взыскует вас. Кто не откроет, тот утратит себя.
Дети решительно распахнули настежь входную дверь и разочарованно отпрянули назад.
— Ты? И никого больше?
Эллен, растерянная и заплаканная, стояла, навалившись на железные черно-серые перила.
— Почему вы не открывали?
— Ты не знала условного знака.
— Вы мне его не сказали.
— Потому что ты не наша.
— Возьмите меня в игру!
— Ты не наша!
— Почему?
— Потому что тебя не заберут.
— Я обещаю вам, — сказала Эллен, — что меня тоже заберут.
— Как ты можешь давать такие обещания? — сердито закричал Георг.
— Одни об этом знают, — тихо сказала Эллен, — а другие не знают. Но заберут всех.
Она оттолкнула остальных и первой побежала в темноту. Она так потянула за белую простыню, что чуть не стащила Ангела с шкафа, и принялась клянчить: «Возьмите меня в игру, ну пожалуйста, возьмите меня в игру!»
— Тебе бабушка запретила с нами играть! — сказал Леон, ангел на шкафу.
— Потому что бабушка все еще думает, что тем, кто остается, повезло.
— А ты так не думаешь?
— Давно уже не думаю, — сказала Эллен и захлопнула за собой стеклянную дверь. Пространство опять сомкнулось вокруг детей, как черный капюшон.
— У нас для тебя не осталось роли.
— Давайте я буду играть Землю!
— Опасная игра! — сказал Леон.
— Знаю! — нетерпеливо крикнула Эллен.
— Землю играет Ханна, — проворчал Курт.
— Нет, — тихо сказала Эллен, — нет! Сегодня ночью ее забрали.
Дети отшатнулись и стали в кружок вокруг нее.
— Дальше! — лихорадочно выкрикнул Леон. — Мы должны играть дальше!
— Леон, кто дал нам такие плохие роли?
— Трудные роли, но разве самые трудные роли — не самые лучшие?
— А какая у нас ужасная публика, темная пасть, которая нас пожирает, безликие люди!
— Если бы у тебя было больше опыта, Рут, ты бы знала, что перед сценой всегда дышит тоскливая тьма, жаждущая утешения.
— И мы должны утешать? Кто бы нас утешил?
— Кто подсадит нас на грузовик, если он будет слишком высокий?
— Не бойтесь! — крикнул Леон, и его лицо задрожало, как маленькое неяркое пламя, выбивающееся из складок белой скатерти. — Смотрите, я возвещаю вам великую радость!
— Вам разрешается сдохнуть, вот и все! — перебил Курт.
Ангел смолк от недоверия, прихлынувшего с ночных полей, смолк перед бледными лицами выданных на заклание. Он не знал, что дальше.
— Нет, далеко еще не все, — пришел ему на помощь из темноты кто-то из детей, — сегодня еще принадлежит вам…
Внизу по узкой улочке проехал тяжелый грузовик. Окна задрожали, и небо за окнами тоже начало дрожать. Дети вздрогнули, хотели броситься к окнам, но не двинулись с места. Грузовик взревел, прогромыхал мимо и уехал. Любое громыхание рано или поздно смолкает перед тишиной: любой звук напрасен, если не заполнен тишиной.
— Играйте, играйте дальше!
Играть. Это была единственная возможность, которая им оставалась, устойчивость на волосок от непостижимого, стойкость перед тайной. Молчаливейший приказ: играть ты должен перед лицом моим!
Это открылось им в водопаде мучений. Как жемчужина в раковине, в игре таилась любовь.
— Не ссорьтесь, идите сюда!
— Смотрите, меркнет наш свет,
его прогоняет гроза,
и сил у нас больше нет.
— Слипаются наши глаза.
Вступила тишина, которая была условным сигналом для Ангела. Леон рывком спрыгнул со шкафа в матовый фонарный круг. Он прыгнул в самую гущу детей, чтобы остаться над ними. И он бросил им назад их вопрос:
— Вы видели свет?
— Не видели никогда.
Бродяги бессильно опустились на землю; решительным движением они глубоко надвинули капюшоны на растерянные лица.
— Если бы вы могли видеть себя так, как я вас вижу! — пробормотал Ангел вопреки своей роли. — Как вы тихо здесь лежите, в этой мрачной комнате, и с какой нечеловеческой храбростью!
Он уронил руки. Ему страстно хотелось увидеть и запечатлеть образ. Если бы вы могли видеть, как я вас вижу. Но свет шел на убыль.
— Как жалко, Леон, что ты никогда не станешь режиссером!
— Почему же, стану. В грузовике и в вагоне будет играться первоклассная пьеса, можете мне поверить! Без хеппи-энда и без аплодисментов: пускай зрители уйдут домой притихнув, с бледными лицами, светящимися в темноте…
— Спокойно, Леон! Ты что, не видишь, как вы все раскраснелись и как у вас вспыхнули радугой глаза? Разве ты не слышишь: они уже сейчас смеются так же, как они будут смеяться, когда нас повезут через мосты!
— Леон, в какой валюте тебе будут платить, и с каким обществом ты заключил договор?
— С человеческим обществом, платить будут огнем и слезами.
— Останься ангелом, Леон!
Леон колебался. Он простер руки над спящими бродягами. «Спите крепко…» — Он перевел дух, мгновение помолчал, а потом заговорил дальше:
И, может быть, во сне
подарит вам Господь
то, что искали вы,
избрав неверный путь.
Гасите ваши фонари,
они домой не приведут:
ведет один лишь свет любви
чрез ветхий мост над бездной!
Ангел склонился и задул фонари. Сам он остался в темноте, как последняя одинокая свеча в темном окне.
Гордыня вам пригодится навряд,
вы лучше отбросьте ее навсегда.
Любовь рядится в другой наряд.
Зачем вам идти и куда?
Вы ищете путь, что к миру ведет?
Бессмысленны ваши раздоры.
А мир у каждого в сердце живет,
вы это поймете скоро.
Ангел так широко простер руки над тремя спящими, как будто хотел распространить этот жест на всех спящих вообще, в том числе на тайную полицию, которая воображала, что не смыкает глаз, а сама предавалась беспробудной спячке.
Спите же спокойно,
может быть, во сне
вам Господь подарит
то, что вы искали
в смерти и в огне.
Потушите фонари —
они не осветят вам путь домой.
Свет любви, лишь ты гори,
гори надо всей землей.
Ангел отступил назад. Бродяги беспокойно заворочались во сне. В потемках было слышно, как взволнованный Иосиф уговаривал Марию: «Пошли, наша очередь!» Но она не двигалась с места.
— Иди! — крикнул Ангел.
Мария крепче ухватила сверток. — У меня нет покрывала, — сказала она, — а без покрывала я не играю.
— Что ты себе думаешь? — спросил Леон. — Что дальше?
Трое бродяг вскочили и с воплями накинулись на нее:
«Играй, ну пожалуйста, играй!» И даже Война с каской в руке попросила: «Играй дальше, ну играй же!» Их крик был слышен даже на лестнице.
— Ты хотела играть Марию, да или нет?
— Да, — ответила Биби, — но с покрывалом. Вы обещали мне покрывало, и без покрывала я играть не буду! — Она робко прижала к себе сверток.
— Если дело только за этим… — медленно сказала Эллен и рывком открыла свою сумку. В полутемной комнате сверкнула белая ткань. Биби отложила сверток в сторону. Остальные повскакали с ящиков и кресел, подошли ближе и потрогали покрывало холодными пальцами. Биби уже схватила его и завернулась.
— Какая ты красивая! — закричали дети. Они хлопали в ладоши, собирали покрывало в складки и вновь расправляли, и ослепленные возводили глаза к небу, как бедные души на краю чистилища, там, где небо и преисподняя граничат своими последними полуостровами. И они счастливо смеялись. Если бы вы могли видеть, как я вас вижу, думал Леон. Но в то самое время, пока он считал, что картина от него ускользает, на ней покоилось недремлющее око уложенного в сторонке Бога.
— Если дело только за этим… — сердито повторила Эллен. Ее лицо, исполненное ожидания, вынырнуло за спиной Биби. И прежде, чем та решилась оторваться от своего удивленного отражения в зеркале, Эллен сорвала с нее покрывало, взмахнула им и завернулась в него сама. Ее глаза мрачно сверкнули из струящегося блеска.
— Слушай, ты… — крикнула Биби, — ты похожа на погонщика верблюдов!
— Вот и хорошо.
— Отдай покрывало, — невнятно сказала Биби. Безмолвно и непримиримо стояли они лицом к лицу. Чудо сошло на землю, но земля хотела сама быть чудом. Мария поставила условия, Ангел забыл предостеречь трех царей-волхвов, и Бог попал в руки Ироду. — Отдай покрывало! — повторила Биби. Она дрожала от ярости. Как хрупкое чужое оружие, взлетела е