А если ты пройдешь немного дальше в сторону гор, там будет цепная карусель.
Цепная карусель – это красота: можно всем хвататься за руки, а потом отпускать.
– И сразу улетаешь далеко друг от друга!
– И закрываешь глаза!
– А если повезет, цепи порвутся. Музыка современная, и размах аж до Манхеттена, так говорит человек в тире. А уж если цепи оборвутся! Знать бы, кому уже привалила такая удача?
– Каждый год приходит кто-то из какой-то комиссии и проверяет карусель. И очень зря, говорит человек в тире. Только мешает людям летать. Но они и сами рады, хотят, чтобы им мешали, так говорит человек в тире.
– А потом как начнут раскачиваться – и переворачиваются вниз головой!
– И тут они наконец замечают, что перевернулись вниз головой, говорит человек в тире.
Дети говорили неудержимо, перебивая друг друга.
– А вы уже много катались? – потерянно спросила Эллен.
– Кто, мы?
– Ты имеешь в виду нас?
– Мы еще ни разу не катались.
– Ни разу?
– Запрещено: цепи могут порваться!
– Наши бабушки и дедушки слишком тяжелые.
– Но иногда приходит человек из тира и садится рядом с нами. Он говорит: пускай лучше слишком тяжело, чем слишком легко! Он говорит: они нас боятся.
– Нам еще и поэтому нельзя кататься на карусели.
– Только если спасем ребенка!
– А если ребенок в воду вообще не свалится?
– Вообще?
Детей охватил ужас.
– Что ты сочиняешь? Лето еще не скоро кончится!
– И почему ты спрашиваешь? Ты же не из наших!
– Один неправильный дедушка и одна неправильная бабушка! Этого мало!
– Ты не понимаешь. Тебе не так важно спасти ребенка. Ты и так можешь сидеть на всех скамейках! И так можешь кататься на карусели! Ну что ты ревешь?
– Я подумала… – всхлипнула Эллен, – я только подумала вдруг… подумала, что вот приходит зима. А вы все сидите тут, рядышком, и ждете этого ребенка! У вас под ушами, носами, глазами наросли длинные сосульки, и бинокль замерз. И вы смотрите и смотрите, а ребенок, которого вы хотите спасти, все не тонет. Человек из тира давно ушел домой, цепные карусели заколочены досками, и драконы уже набрали высоту. Рут хочет запеть, Рут хочет сказать: «А все же…» Но у нее нет сил открыть рот.
А там люди в теплых, светлых вагонах прижимаются щеками к холодным окнам: «Посмотрите, посмотрите вон туда! Там, за каналом, где такие тихие улочки, справа от газометра, за рекой, покрытой льдом, – что там за маленький памятник в снегу? Памятник? Интересно, кому это памятник?»
И тогда я скажу: детям, у которых неправильные бабушки и дедушки. И тогда я скажу: мне холодно.
– Да успокойся ты, Эллен!
– Не бойся за нас, скоро мы спасем ребенка!
Вдоль канала шел какой-то человек. Вода в реке корежила его отражение, морщила, растягивала его, а потом на миг оставляла в покое.
– Жизнь, – сказал человек, поглядел вниз и засмеялся, – жизнь – это целительная жестокость. – А потом плюнул далеко в грязное зеркало.
Две старухи стояли на берегу и возбужденно переговаривались.
Они так частили, словно читали наизусть стихотворение.
– Попробуйте узнать себя в речной воде, – сказал мужчина, проходя мимо, – по-моему, выглядите вы ужасно странно. – И пошел прочь спокойно и быстро.
Увидев детей, он помахал им и прибавил шагу.
– Бродил я по белу свету, – пели в два голоса Рут и Ханна. – Прекрасен, велик наш мир. – Остальные дети молчали. – А все же… – пели Рут и Ханна. Лодка покачивалась на воде.
– А все же! А все же! – крикнул мужчина и пожал всем детям по очереди руки. – А все же… А все же… А все же – что?
– Это Эллен, – поспешно объяснил Георг. – Из дедушек и бабушек двое неправильных, двое правильных. Ничейный счет.
– А это мы все, – засмеялся мужчина и своей большой рукой похлопал Эллен по плечу, – радуйся, когда все становится ясно.
– А уже ясно, – с сомнением сказала Эллен.
– Радуйся, когда все становится ясно, – повторил мужчина. – Когда справа кто-то смеется, а слева кто-то плачет, ты к кому пойдешь?
– К тому, кто плачет, – сказала Эллен.
– Она хочет с нами играть! – закричал Герберт.
– У нее мама уехала, а отец в армии.
– А где ты живешь? – строго спросил мужчина.
– У моей неправильной бабушки, – испуганно ответила Эллен, – но она на самом деле правильная.
– Погоди, скоро обнаружишь, как неправильно все правильное, – проворчал мужчина.
– Эллен боится… – тихо сказал Георг. – Ей страшно, что ребенок, которого мы хотим спасти, так и не свалится в воду.
– Как тебе такое могло в голову взбрести? – гневно крикнул мужчина и встряхнул Эллен. – Как только тебе могло такое взбрести в голову? Если ребенок хочет, чтобы его спасли, он непременно упадет в воду, понимаешь?
– Да, – испуганно согласилась Эллен и попыталась вырваться.
– Ничего ты не понимаешь! – сказал мужчина и разъярился еще больше. – Никто не понимает, что с ним творится. Все хотят спастись, а падать в воду не хотят. Но как можно спасти того, кто не падает в воду?
Старая лодка все покачивалась.
– Она выдержит только одного из нас! – Биби попыталась отвлечь мужчину.
– Только одного, – повторил он уже спокойнее. – Только одного. И правильно, так и надо.
– Слабая лодка, – презрительно пробормотал Курт.
– Она умнее океанского лайнера, – возразил мужчина. Он уселся совсем рядом с детьми. Вода невозмутимо поплескивала в стенки каната.
– А как у вас? – боязливо спросила Эллен. – Я имею в виду, с дедушками и бабушками?
– Четверо правильных и четверо неправильных, – сообщил мужчина и вытянул ноги на серой траве.
– Не может быть! – засмеялась Эллен. – Восемь дедушек и бабушек?
– Четверо правильных и четверо неправильных, – стойко повторил мужчина и тремя пальцами скрутил себе сигарету, – как у каждого из нас.
Птицы летали низко над водой. Герберт без устали смотрел на воду в бинокль.
– Кроме того, я почти как боженька, – объяснил мужчина, совсем сбив Эллен с толку, – я хотел владеть целым светом, а владею тиром.
– Мне очень жаль, – вежливо сказала Эллен. И снова все примолкли. Дети внимательно следили за каналом. Позднее солнце коварно улыбалось из-за их плеч, но они ничего не замечали.
Мы ждем чужого ребенка, мы спасем его, чтобы не утонул, и отнесем в ратушу. Какие молодцы! – скажет бургомистр. – Забудьте про ваших бабушек и дедушек. С завтрашнего дня можете снова сидеть на всех скамейках, с завтрашнего дня можете снова кататься на карусели – завтра – завтра – завтра…
– Рыбы играют! – засмеялся Герберт, и бинокль заплясал у него перед глазами.
– Маяк их видит, а они маяка не видят, – задумчиво сказала Рут. – Можно подумать, что все перепуталось. А ведь в одной песне так и поется.
– А все же, – закричал человек из тира и внезапно вскочил на ноги, – а все же вы у меня еще сегодня покатаетесь на карусели!
– Вы сами в это не верите, – недоверчиво сказала Ханна. Биби медленно подтянула гольфы.
– Вы хоть понимаете, чем вы рискуете?
– Там! – крикнул Герберт вне себя. – Чужой ребенок! Он тонет!
Леон взял у него из рук бинокль.
– Это взрослый мужчина, – с горечью сказал он. – Плывет.
– Пошли, – тянул их владелец тира, – я не шучу. Мой компаньон уехал, вам выпала единственная возможность. В это время никто не станет летать. Вы будете одни.
– Мы будем одни, – повторил ошарашенный Георг.
– Здорово! – крикнула Биби, и это прозвучало, словно птичий крик. – А Эллен?
– Эллен сегодня не будет кататься, – сказал мужчина. – И потом, она может покататься в другой раз.
– Я вас здесь подожду, – безмятежно объяснила Эллен. Такая справедливость не вызывала у нее возражений. Она посмотрела им вслед.
Человек из тира побежал вперед, а они поспешили за ним в сторону гор. Вода текла им навстречу, от этого казалось, что они бегут еще быстрее. Они крепко держали друг друга за руки. Собаки лаяли и отставали от них, парочки размыкали объятья на серых лужайках. Плоские камешки шлепали по воде.
Освещенная поздним солнцем, неподвижно застыла карусель. Человек отпер замок. Карусель застыла между двумя газометрами, задумчивая и отрешенная, как еще не загримированный клоун. С пестрой крыши свисали длинные, внушительные цепи. Маленькие сиденья блестели лаком. Небо и солнце внезапно тоже засверкали лаком. Ни с того ни с сего дети рассмеялись.
– Хотите музыку? – спросил мужчина.
– Настоящую? – возбужденно ахнул Герберт.
– Ты слишком много требуешь, – возразил мужчина.
Угрожающе чернели газометры.
– Музыка – это опасно, – сказал Георг. – На воде ее далеко слышно. Где-нибудь там есть тайная полиция.
– Воде-то что, течет себе мимо, – мрачно заметил мужчина.
– А если они узнают, что мы катаемся на карусели! – Рут поежилась. Владелец тира молча проверил сиденья. Грозно поблескивал песок.
– Музыку!
– А если на вас донесут?
– Знаете, что это значит?
– Нет, – спокойно сказал мужчина и крепко пристегнул детей. Словно на пробу он привел карусель в движение. Сиденья качнулись.
– Давай! – снова крикнула Биби. – Музыку!
Крыша начала кружиться. Негнущаяся нога Герберта боязливо взлетела в пустоту.
«Возвращайся!» – заорал раструб динамика поверх парапета набережной.
– Я хочу сойти! – закричал Герберт. Никто его не слушал.
Дети летели. Они летели вопреки закону своих тяжелых башмаков и вопреки закону тайной полиции. Они летели, повинуясь закону центробежной силы.
И серость, и зелень остались далеко внизу. Все краски слились. Чисто и ярко сверкал воздух во славу неведомого. Они глядели на мир другими глазами.
Глубоко внизу стоял, сложа руки на груди, хозяин тира. Он закрыл глаза. В этот миг тир вместил для него целый свет.
Дети кричали. Они то и дело хватались друг за друга, чтобы потом еще дальше разлететься в разные стороны. Все было так, как они себе представляли.
«Возвращайся!» – надрывался динамик.