Дети его не слышали. Блеск самых дальних звезд добрался до них.
Какая-то женщина переносила через мост коляску. Ребенок в коляске спал, и лежал, и улыбался. Другой ребенок бежал рядом с коляской и громко плакал.
– Хочешь есть? – спрашивала женщина.
– Нет! – плакал ребенок.
– Хочешь пить? – спрашивала женщина.
– Нет! – плакал ребенок.
– У тебя что-нибудь болит? – спрашивала женщина.
Ребенок заплакал еще громче и вообще не ответил.
– Помоги мне нести! – сердито сказала женщина.
Кривые ступеньки спускались к воде.
– Держи крепче, – сказала она. – Ты слишком слабо держишь.
Налетел ветер и попытался взбить ее повисшие прядями волосы. Ребенок в коляске заплакал. Ребенок рядом с коляской засмеялся. Они шли вдоль реки.
– Почему ты смеешься? – спросила мать.
Ребенок засмеялся еще громче.
– Нам нужно найти место, – сказала она, – хорошее место!
– Место, где ветер, – засмеялся ребенок, – где ветер и много муравьев!
– Место, где нет ветра, – возразила женщина, – и муравьев тоже нет.
– Такое место, где еще никто не лежал, – смеялся ребенок, – где трава еще высокая!
– Где трава уже примята, – сказала женщина, – и где уже лежало много народу. Там лежать лучше.
Ребенок умолк. Издали был слышен громкоговоритель.
– Вот! – крикнула женщина. – Вот хорошее место! Наверное, здесь совсем недавно кто-то был.
– Кто здесь был? – спросил ребенок.
Женщина достала из коляски одеяло и расстелила на траве.
– Следы маленьких ног, – сказала она. – Дети вроде тебя.
– Правда, вроде меня? – улыбнулся ребенок.
– Не приставай, – нетерпеливо сказала женщина.
Ребенок побежал вниз, к воде. Он нагнулся, поднял камень и взвесил его на руке.
– Мама, камень плавает?
– Нет.
– А я хочу пустить его поплавать!
– Делай что хочешь. Я устала.
– Что хочу, – повторил ребенок.
Солнце спряталось.
– Мама, там лодка, старая лодка! А там наверху – поезд. Как он быстро едет, как ярко сверкают окна! На чем мне поехать, мама, что меня дальше увезет? Лодка или поезд? Мама, ты спишь?
Женщина бессильно уронила голову на руки, ее дыхание выровнялось. Рядом лежал младенец с открытыми глазами, в них отражалось небо. Ребенок снова взбежал вверх по склону и наклонился над маленьким. Коляска неподвижно чернела на фоне тумана.
– Ты правда хочешь на ней поехать? – спросил ребенок. – Ничего, что так медленно?
Младенец беззвучно улыбался.
– Придет время, поедешь и на поезде. Но поезд уж очень часто делает остановки!
Младенец испуганно скривил рот.
– Нет, нет, ты этого тоже не хочешь! Эй! Там внизу – лодка. Если ты будешь в ней лежать, она поплывет без остановок! Она будет плыть, сколько захочешь. И никаких пересадок, и никто тебе не станет менять пеленки. Хочешь? Айда!
Женщина глубоко вздохнула, медленно перевернулась на другой бок. Тихо покачивалась лодка. У берега ее удерживал только черный канат.
Ребенок подхватил младенца и побежал с ним вниз по склону.
– Лодка похожа на колыбельку, правда?
Младенец закричал. Он лежал на корме, как связанный рулевой.
– Погоди, я сейчас!
Ребенок отвязал лодку. Он стоял обеими ногами в воде.
– Чего кричишь? Погоди, погоди! Не можешь потерпеть, что ли?
Младенец закричал еще громче. По его маленькому лицу запрыгали крупные мутные капли. Лодка дрейфовала к середине канала. Она крутилась, качалась, словно в нерешительности. Умнее, чем океанский лайнер, умнее, чем…
Эллен сонно заморгала и вытянула шею над парапетом набережной. В этот миг лодку подхватило течением. Она опрокинулась.
«Возвращайся!» Чуть ниже по течению динамик издал фальшивый звук и смолк.
– Ну что, накатались? – рассмеялся хозяин тира.
– Накатались! – радостно закричали слегка осовевшие дети.
Человек отстегнул их.
– Меня совсем не мутит, – сказал Герберт. – Ни капельки.
– Большое спасибо!
Они пожали ему руку. Человек сиял.
– Завтра придете кататься?
– Больше не придем, – серьезно ответил Георг. – В двух километрах отсюда тайная полиция.
– Берегитесь! – сказал мужчина. – А если… Я хочу сказать: дружба есть дружба. И в любом случае на карусели вы никогда не катались.
– Мы на карусели никогда не катались, – сказал Леон.
У выхода стоял, прислонившись, долговязый парень.
– А вы почему не платите?
– Мы уже! – крикнули дети и побежали.
Быстро, еще быстрее! До их места оставалось каких-нибудь несколько шагов.
– Здесь!
Руки у них опустились. Вся кровь отхлынула от лиц. Ошеломленные, стояли они на краю откоса, и неподвижно чернели их фигурки посреди летнего вечера.
То, что они увидели, превосходило их самые смелые представления о мировой несправедливости, превосходило меру их терпения: отряхиваясь от водяных брызг, из канала выходила Эллен, и на руках у нее был грудной младенец.
Младенец, которого они поджидали почти два месяца, младенец, которого они хотели спасти, чтобы оправдаться, чтобы им наконец разрешили сидеть на всех скамейках, – их младенец!
Держа за руку второго ребенка, на берегу стояла мать и кричала от ужаса и радости. Со всех сторон сбегались люди. Словно они все вынырнули из реки, как призраки, чтобы воспользоваться этой редчайшей возможностью и доказать, на какое сочувствие способны их сердца. Эллен в замешательстве стояла среди них. И тут она увидала на краю откоса своих друзей.
Женщина хотела обнять Эллен, но Эллен ее оттолкнула.
– Я ничего не могла поделать! – с отчаянием в голосе закричала она. – Я ничего не могла поделать! Я хотела вас позвать, но вы ушли слишком далеко, я хотела… – Она растолкала людей вокруг себя.
– О чем говорить! – холодно сказала набережная.
– Где мой театральный бинокль? – закричал Герберт.
Ханна и Рут безуспешно пытались сдержать слезы.
– Мы расплатимся по-другому, – прошептал Леон.
Эллен стояла перед ними, бледная и отчаявшаяся.
– Пойдем с нами, – спокойно сказал Георг и накинул ей на плечи свою куртку, – там наверху есть скамейки. Мы сейчас все вместе сядем на скамейку. Возьмем и сядем.
Шаги сапог проскрипели по гравию, бессмысленные и самодовольные – так шагают только те, кто сбился с пути. Дети в ужасе вскочили. Скамья опрокинулась.
– Ваши удостоверения! – потребовал голос. – Вы имеете право здесь сидеть?
Этот голос. Эллен отвернула лицо в сторону темноты.
– Да, – ответил Георг, окаменев от страха.
Ханна порылась в карманах своего пальто в поисках удостоверения. Но ничего не нашла. Леон оказался вне светлого круга, он попытался шмыгнуть в кусты, Герберт рванулся за ним. Его негнущаяся нога шаркнула по земле. Обоих вернули назад.
В тупой тишине стояли солдаты. Один из них был, кажется, офицер. Блестели серебром его погоны. Биби снова заплакала, но сразу умолкла.
– Все пропало, – шепнул Курт.
На секунду все участники сцены замерли. Офицер, стоявший между двух солдат, начал терять терпение; он раздраженно положил руку на револьвер.
– Я спросил, имеете ли вы право здесь сидеть!
Герберт два раза громко сглотнул.
– Вы арийцы?
Эллен застыла на месте, попыталась шагнуть вперед и вновь отпрянула в тень. Но когда офицер еще резче и раздельнее повторил вопрос, она быстро вступила в освещенный круг, привычным движением отбросила с лица свои короткие волосы и сказала: – Ты сам это знаешь, отец!
Каски, возможно, были задуманы специально для того, чтобы скрывать выражение лиц. Это подтверждалось на всех фронтах.
У людей в маленьком запыленном парке перехватило дыхание, стало чудовищно, оглушительно тихо. Оба солдата, слева и справа, не вполне понимали, в чем дело, но оба чувствовали дурноту и головокружение, словно их ткнули носом в какую-то ошибку. Дети все поняли и торжествовали, застыв в темноте.
Это был тот самый человек, который умолял Эллен, чтобы она его забыла. Но разве слово может забыть уста, которые его произнесли? Когда-то он отказался додумать свою мысль до конца. И теперь эта мысль накрыла его тенью и простерлась далеко впереди.
Никто из детей больше не думал удирать. Одним махом они перешли в наступление, из их бессилия хлынула неведомая сила. Вавилонская башня зашаталась от их легкого дыхания. Влажный, набухший дождем ветер налетел с запада и зашумел над водой – спасительное дыхание мира.
Эллен попыталась улыбнуться. «Отец!» И протянула к нему руки. Мужчина слегка отпрянул. Теперь он стоял чуть позади своих спутников, так что они не могли следить за его движениями. Его страдальческие глаза умоляюще впились в ребенка. Правой рукой он вцепился в портупею, потому что эта рука дрожала. Он изо всех сил пытался молча вразумить Эллен.
Но девочку уже было не удержать. Доверие разбушевалось, как волны в бурю, и вынесло ее на пустынный берег выступившей из тумана земли, и бросило посреди муки и горечи разочарования. Она прыгнула, повисла у него на шее и поцеловала его. Но тут он уже опомнился, оторвал детские руки от своих плеч и легонько отстранил ее.
– Ты как сюда попала? – спросил он со строгими нотками в голосе. – И что это с тобой за компания?
– Хорошая компания, – сказала Эллен, – не хуже другой.
Она обернулась и небрежно махнула рукой:
– Можете идти по домам!
В кустах зашелестело – сперва тихо, потом погромче, зашуршала листва, платья зацепились за колючки и с хрустом отцепились от них. Еще секунду было слышно, как Леон что-то бормочет и как шаркает Герберт – шлеп-шлеп по земле, быстро и тихо, – а потом все смолкло.
Оба солдата озадаченно обернулись, однако никакого приказа не получили, поскольку Эллен яростно и старательно держалась за шею отца. Она впилась в него и не давала ему открыть рот. Она висела на его погонах, как маленький, настырный зверек.
Она думала: у Герберта нога не гнется, Герберту нужно больше времени. Больше она ни о чем не думала. Она плакала, и ее слезы оставляли пятна на мундире. Ее тело сотрясалось от всхлипов, но между всхлипами она смеялась, и прежде чем отцу удалось высвободиться, она укусила его за щеку.