– Упаси меня от этого Исварха! – пылко добавил Аоранг.
Ширам поморщился.
– Кем бы ты ни был, жрецом, дикарем или животным, – холодно сказал он, – со мной веди себя почтительно.
И он, закинув руки за голову, уставился в небо, давая понять, что разговор с мохначом окончен.
Со стороны накха это и так была большая уступка, однако Аоранг не унялся.
– С чего ты призываешь меня быть с тобой почтительным? – спросил он, садясь у костра рядом с ним. – Пожалеть, как раненого, – еще могу…
– Пожалеть? – Шираму кровь бросилась в лицо от такого оскорбления. – Поосторожнее со словами! Я тебя и жалкий убью, моргнуть не успеешь!
– Ну вот чего бы хорошего сказал. Я тебе помощь предлагаю, а ты говоришь, что убьешь меня, – укоризненно сказал Аоранг.
Другой на его месте при виде выражения лица накха постарался бы незаметно уйти, но мохнач, наоборот, пересел к нему поближе и протянул руку. Ширам напрягся, но Аоранг, хвала богам, не коснулся его. С отсутствующим видом глядя перед собой, он провел рукой по воздуху над раненым. На саарсана как будто пахнуло холодным ветром, но что удивительно – одновременно по его коже пробежала волна жара…
– У тебя сильно болит спина – здесь и здесь. Давай полечу! Могу нажевать кореньев, замешать с мочой быка и натереть, будет очень хорошо, – предложил Аоранг с самым дружелюбным и ласковым видом.
Аюр отвернулся, давясь хохотом. Даже Ширам чуть не улыбнулся.
– Отойди, полоумный дикарь, – буркнул он, закрывая глаза.
– Ну как хочешь.
Слегка обидевшись, Аоранг отошел от накха и устроился поблизости, возле костра. Посидев там в задумчивости, он вдруг встрепенулся.
– Я понял, почему ты так мрачен! Я бы на твоем месте тоже жестоко страдал от тоски и мук совести. Если бы из-за меня погибли несколько десятков человек… – Он содрогнулся. – Страшно даже подумать! А ведь у них остались семьи, дети…
Ширам удивленно повернул к нему голову:
– Ты о чем?
– Я о тех, кто не вернется домой. Если бы я потерял весь отряд, как ты…
Ширам пожал бы плечами, не будь ему так больно ими двигать.
– Они ушли с оружием. Кто взял в руки оружие, должен быть всегда готов к смерти. Когда я поправлюсь, то вернусь в земли ингри с отрядом, дабы совершить возмездие. Так из-за чего же я должен жестоко страдать?
Аоранг долго смотрел на него.
– Что уставился?
– Ты очень груб, как и все вы, убийцы. А хочешь войти в семью солнцеликого государя Ардвана, живого бога ариев. Чем ты заслужил такую честь?
Даже Аюр онемел от такой невероятной наглости, а мохнач продолжал стыдить саарсана:
– Что о тебе известно? Что ты непревзойденный убийца? И что с того? Волки и саблезубцы тоже умеют убивать.
– Что ты понимаешь в воинском деле, дикарь? – презрительно бросил Ширам. – Слыхал ли ты вообще о чести и воинском долге?
– Ты о государевой службе? Не вижу, чем дрессированный саблезубец лучше, чем дикий. Дикий хоть свободен, а ты бегаешь на цепи и убиваешь по приказу хозяина, – рассуждал мохнач. – Что ты умеешь еще? Землепашцы, те хоть поля вскапывают, кидают в них какие-то семена, хотя этого я тоже не могу понять…
Ширам был так поражен, что и сам не заметил, как позволил втянуть себя в спор. И с кем?!
– Даже свинья может копаться в кореньях, – произнес он, приподнимаясь на локте. – А взять оружие и прямо посмотреть в глаза противнику может не каждый.
– Эка невидаль! – фыркнул Аоранг. – Все живущие смотрят в глаза смерти. Только они понимают, как хороша жизнь, – а вы, накхи, не дорожите жизнью ни своей, ни чужой. Зачем вам вообще жизнь, если вы ее цените, как прошлогодний снег?
– Жизнь только и бывает дорога, когда всякий миг ее возможно потерять, – возразил саарсан. – На самом деле это мы по настоящему ее ценим, а не вы – те, кто проживает день за днем тупо, как те мохнатые быки… А ваша хваленая любовь к жизни – не что иное, как обычный страх смерти.
– Страх смерти? Он мне неведом… – Аоранг подумал. – Но жизнь я люблю. Ведь она дана нам богами для творения. А использовать ее для того, чтобы прервать как можно больше других жизней, – значит извращать волю богов.
Он торжественно обвел рукой вокруг себя:
– Посмотри на звездное небо и подумай о том, кто все это создал! Единственная цель человека – попытаться стать ему подобным!
«Спорю о смысле жизни с мохначом!» – поразился безумию происходящего Ширам. Но ответил вполне серьезно:
– Единственная цель смертного – выполнять свой долг, данный ему свыше. Если ты делал что должно, то будешь вознагражден лучшим перерождением. Если нет – будешь наказан.
– Похоже, в прошлой жизни ты был удачливым саблезубцем, – хмыкнул Аоранг. – Пролил столько крови, что твои боги сделали тебя лучшим из племени убийц.
Ширам самодовольно улыбнулся:
– Верно, так оно и было. Таков закон. Ты – колос, я – коса.
Это соображение показалось Аорангу очень забавным. Он весело рассмеялся.
– Почему я должен уважать косу? Может, мне еще грабли уважать предложишь?
– Коса стоит уважения, поверь…
– Отродясь наш народ обходился без кос и не страдал.
– Ваш народ, может, и с мамонтами спал.
Аоранг помрачнел и нахмурился:
– А вот мамонтов не трогай…
– Будешь мне указывать, дикарь?
Лицо мохнача мгновенно переменилось, став совершенно звероподобным. В ладонь Ширама как-то сам скользнул метательный нож. Аюр, с увлечением слушавший их беседу, испуганно привстал…
Но тут из темноты появился Хаста и как ни в чем не бывало уселся рядом с ними.
– Послушайте сказку о четырех обезьянах, – начал он без всяких предисловий. – Есть на свете четыре обезьяны, от которых в мире всякое беззаконие и раздор.
Первая обезьяна считает себя сильнее всех прочих и полагает, что это дает ей право принуждать других, а кто не хочет покориться, тот должен умереть.
Вторая считает себя умнее всех прочих и учит жизни всех остальных, а тех, кто не хочет думать как она, и за обезьян-то не считает.
Третья обезьяна считает себя добродетельнее всех, а потому судит всех прочих – заслуги же их определяет сама, ибо остальные погрязли в темноте порока, а потому их мнение не имеет значения…
Ширам бросил на жреца косой взгляд и убрал нож в рукав.
Аоранг, мгновенно забыв о ссоре, с любопытством спросил:
– А четвертая обезьяна?
– А это я вам расскажу в следующий раз… – Хаста посмотрел на них выжидающе. – Если кто-нибудь из вас до него доживет.
Аоранг, обдумав услышанное, решительно повернулся к Шираму:
– Хаста мудр. А я был не прав. Даже такое нелепое и кровожадное существо, как ты, зачем-то создано богами. Кто я, чтобы идти против их воли?
И он с широкой улыбкой протянул ему руку.
– В одном притча права – ты и есть обезьяна, – ядовито отозвался накх. – А я с обезьянами не спорю. Уйди прочь, не зли меня…
Аоранг пожал плечами, встал и ушел. Ширам лег, завернулся в плащ, закрыл глаза и сделал вид, что спит. А может, и в самом деле заснул.
Хаста остался у костра вдвоем с Аюром.
– Так что четвертая-то обезьяна? – спросил царевич.
– Это самая худшая из обезьян, – помолчав, ответил жрец. – Она полагает, что исполняет волю богов на земле. И все, кто считает иначе, должны быть уничтожены во имя торжества Истины.
Когда скалы и травы начали сменяться зеленеющими деревцами, а солнце уже не только светило, но и ласково пригревало – а скоро начнет припекать! – пришла пора Айхе с ее мамонтом отправляться восвояси. Мохначихе предстоял долгий и одинокий путь к своему племени, но не это ее печалило. Последние дни перед разлукой она не отходила от Хасты, то утирая слезы, то чему-то радуясь, снова и снова о чем-то спрашивала его. Рано утром последнего их дня на Змеином Языке она, к удивлению и даже обиде Аюра, отказалась от всех предложенных даров, забралась на холку Айхо и уехала, жалобно подвывая. Еще долго после того, как неторопливо бредущий белый мамонт исчез за скалами, издалека доносился ее горестный вой.
Аоранг, сострадая соплеменнице всей душой, тоже смахивал слезы.
– Как тяжело полюбить всем сердцем и расстаться с любимым, даже не зная, суждено ли увидеться снова! – вздыхая, заявил он, когда следопыты весело готовились к последнему переходу. Завтра уже они пересядут с быков на быстрых лошадей и по удобным дорогам помчатся на юг, в столицу.
– То ли дело ты, – с обычной бесцеремонностью обратился Аоранг к накху. – Вот тебе неслыханно повезло. Хоть я не понимаю, чем ты заслужил такое счастье.
– Что?! – Ширам изумленно взглянул на мохнача. Никогда нельзя было заранее предположить, что еще учудит этот дикарь!
– Ты обручен с царевной Аюной. Я знаю. И понимаю, как ваш союз важен для благополучия Аратты…
Аоранг тяжело вздохнул еще раз.
«Всю жизнь мечтал, чтобы ты меня похвалил, косматый!» – подумал Ширам. Но почему-то ему стало тревожно.
– Ты что, знаком с царевной? – спросил он.
– Да.
– Вот как! – Саарсан был неприятно поражен, будто само знакомство с мохначом бросало тень на его нареченную.
– Она прекрасна, умна и добра, как фраваши, – продолжал Аоранг.
– Как кто?
– Преждерожденная душа, созданная из чистого света Исвархи. Вся ее жизнь суть благо и свет. А смысл ее существования – избавлять души, страдающие в нашем ущербном мире, от зла и боли. Ты разве не знаешь?
– Откуда мне знать? Меня не воспитывали жрецы Исвархи!
Шираму отчасти даже забавно было наблюдать, как мохнач, положив на колени свои лапищи, с умным видом рассуждает о тонкостях богословия. Но его покоробило, что Аоранг, похоже, лучше знаком с его невестой, чем он сам.
«Наверно, видел ее в храме на каких-нибудь богослужениях», – успокоил он себя.
Пришел Хаста, тоже грустный и молчаливый, забрался на воз и лег там, уткнувшись лицом в волчьи шкуры.
– Никогда не делай как я, солнцеликий, – сказал он через некоторое время, обращаясь к хитро поглядывавшему на него Аюру. – Я желал Айхе только добра… Но я легкомысленно позволил ей к себе привязаться, полагая, что меня ее любовные страдания никак не касаются… И теперь за это расплачиваюсь. Такие дары нельзя принимать безнаказанно…