Старый волшебник смотрит куда-то вниз, молча разглядывает свои пальцы.
– Ну, так скажи мне теперь, – продолжает Найюр, – я безумен?
– Нет… – слышит Мимара собственный голос.
Взгляд белесых глаз смещается, останавливаясь на ней.
– Анасуримбор Келлхус – само зло, – вяло произносит она.
Мы все устали, малыш. И только…
Ахкеймион поворачивается к ней, глядя свысока, в той манере, что приберегают обычно на случай разговора со старыми сварливыми тетками, и говорит, будто обращаясь к ее измазанному в грязи колену:
– А если дело обернется так, что он окажется твоим спасителем?
– Не окажется, – парирует она, но в голосе ее звучит больше сожаления, чем ей самой хотелось бы.
– Но откуда ты можешь это знать?
– Оттуда, что у меня есть Око!
– Но оно поведало тебе, что зло – дуниане, а не Келлхус!
– Довольно! – рявкает Король Племен. Она и раньше замечала, что голоса мужей, состарившихся, затворившись в темницы своих сердец, часто грохочут, подобно далекому грому. Но голос Найюра гремит, оглушая. – Что еще за Око?
Вопрос, казалось, выпивает из якша весь оставшийся воздух. Старый волшебник совсем уж хмурым взглядом призывает ее замолкнуть и поворачивается к Найюру, сидящему, по-прежнему вперив в нее сияющий и обжигающий кожу взор.
– Она владеет Оком Судии, – начинает он, столь тщательно выбирая слова, что звучат они как-то неискренне. – Очень мало…
– Бог Богов, – прерывает она его, – Бог Богов взирает на мир моими глазами.
Найюр урс Скиоата кажется каменной статуей – столь недвижимы и он сам, и его испытующий взгляд.
– Пророчество?
– Нет, – сглотнув, отвечает она, понимая, что ей пришлось столкнуться с чисто мужским взглядом на вещи. Она старается выровнять дыхание, чтобы не дергаться от беспокойства. – Суждение. То, что я вижу, это… что-то вроде приговора.
Вещь-Серве слегка щурится.
Король Племен кивает.
– Значит, ты видишь Проклятие и проклятых.
– Вот почему мы спешно двигались к Голготтерату, – встревает Ахкеймион в неуклюжей попытке отвести удар от нее, – чтобы Мимара могла взглянуть на Келлхуса Оком. Чтобы мы…
– Око, – скрежещет Найюр. – Ты смотрела им на меня?
Она едва смеет взглянуть ему в глаза.
– Да.
Великий человек склоняет голову, одновременно как бы и обдумывая ее слова, и изучая заусенцы на своих ногтях. По плечам его пробегает дрожь.
– Ну так скажи мне, дочь Эсменет. Что ты видела?
Она встречается взглядом с Ахкеймионом. Взор его молит ее «лизать ноги» – молит лгать. Его пустое лицо кричит о том же.
– Скажи мне, – повторяет Найюр, поднимая голову и поворачивая к ней искаженное гневом лицо.
Она пытается противостоять его пригвождающему взору. Ледяная бирюза его очей бьет с убийственной точностью выстрела, пронзает ее насквозь, и, хотя сам Бог Богов окружает и пропитывает ее естество, взгляд Мимары колеблется и опускается к лежащим на коленях рукам, которые сами собой беспокойно теребят собственные пальцы.
– Я никогда не видела… – бормочет она.
– Что? – возглас, подгоняющий, как отцовский шлепок.
– Я-я н-никогда не в-видела никого… настолько… настолько проклятого…
Черногривая голова вновь задумчиво склоняется, словно камень, повисший на глиняном выступе. Мимара не уверена, разозлили его эти слова или нет. Ум его слишком хитер и подвижен, чтобы она могла без оглядки довериться каким-либо предположениям на этот счет. Но она ожидала хоть какой-то реакции – ибо, несмотря на все, что было сказано или сделано, он все еще оставался смертным человеком. А он держал себя так, будто был кем-то вроде семпсийского крокодила.
Она смотрит на Ахкеймиона. Его покорный и одновременно умоляющий взгляд едва ли может утешить ее. Если им доведется пережить все это, какой-то особенно раздраженной частью себя отмечает она, ей до конца ночи придется слушать его брань и проклятия по поводу ее откровенности. И как его можно в этом винить?
Вещь-Серве искоса наблюдает за ней сквозь пламя костра – видение и убаюкивающее, и устрашающее своей непостижимой красотой.
– Ви-и-идишь… – воркует оно, обращаясь к своему любовнику. – Спасение… Спасение – это дар, которым может наделить лишь мой отец…
– Заткнись, мерзкое отродье! – вопит Ахкеймион.
Но Король Племен смотрит лишь на Мимару.
– И когда тебе довелось взглянуть Оком на Ишуаль, что ты увидела там?
Болезненный вдох.
– Преступления. Немыслимые и бессчетные.
Жажда осеняет его жестокие черты. Желание жечь и палить… Он вновь поворачивается к костру, будто стремясь бросить в огонь образы дунианской твердыни, застывшие в его глазах. Его вопрос застает ее врасплох, настолько внимание его кажется поглощенным мерцающим пламенем и плавящейся смолой.
– Что насчет этого мальчишки? Вы прихватили его как заложника?
Старый волшебник колеблется. Она слышит свой голос, против ее собственной воли пронзающий наступившее безмолвие:
– Он беженец…
Король Племен взирает на нее подобно человеку, услышавшему нечто вроде чистого бреда. Его лицо мгновенно приобретает мрачное выражение – перчатка, натягивать которую для него привычнее всего. Мальчик, понимает она, ощущая недвижимое присутствие ребенка слева от себя, – мальчик более всего беспокоил безумного скюльвенда с того самого момента, когда он впервые обратил на него внимание, когда осознал подобие ребенка его святому деду – Анасуримбору Келлхусу.
– Беженец… – впервые его жестокие глаза тускнеют. – Ты имеешь в виду, что Ишуаль пала?
На этот раз они молчат оба.
– Н-нет, – начинает Ахкеймион, – мальчик просто искал убежища…
– Заткнись! – вопит Найюр урс Скиоата. – Кетьянская грязь! – сплевывает он. Пламя шипит как злобная кошка. – Только и ищете для себя преимущества. Только и думаете, как урвать хоть что-то – хуже, чем жадные бабы.
Он вытаскивает из-за пояса нож и быстро размашисто бьет. Мимара лишь испуганно моргает, не успев даже прикрыться руками.
Но нож, мелькнув, проскальзывает мимо ее щеки. Удар сияющего клинка столь быстр, что она не слишком отчетливо видит его, но точно знает, что мальчик своей здоровой рукой отбивает разящее лезвие.
Варвар пристально смотрит на колдуна, и на мгновение Мимара отчетливо видит его – своего ужасающего отчима, Анасуримбора Келлхуса, сидящего с непроницаемым видом между двумя этими истерзанными душами. Призрак, проклятие, соединившее, сковавшее их – двух столь непохожих мужей.
Ей не нравится, как непроизвольно сжимаются челюсти Ахкеймиона. Еще меньше ей нравятся проступившие на шее скюльвенда жилы.
– Ты меня знаешь! – гремит король варваров. – Знаешь, что я не ведаю жалости! Скажи мне правду, колдун! Скажи, пока я не выдрал с мясом твое драгоценное Око!
Вещь-Серве сквозь пламя улыбается ей, поглядывая на мальчишку.
Ахкеймион опускает глаза, разглядывает свои руки. Мимара не знает, что это – расчетливость или трусость.
– Мы нашли Ишуаль разрушенной.
– Разрушенной? – изумляется варвар. – Как это? Им? Келлхусом?
Она бросает на мальчика быстрый взгляд и обнаруживает, что тот, в силу какого-то наития, уже ожидал его. Она хочет крикнуть, чтобы он бежал, потому что знает, знает без тени осознанной мысли, что она и Ахкеймион могут просить и надеяться на избавление, но не мальчик, не осиротевшее семя Анасуримбора Келлхуса.
– Нет, – молвит Ахкеймион, – Консультом.
– Еще одна ложь!
– Нет! М-мы обнаружили тоннели под крепостью. Целый лабиринт, набитый шранчьими костями!
«Беги! – хочет крикнуть она. – Спасайся!» Но она безмолвна. Золотящееся пятно на краю ее поля зрения, вещь-Серве, наблюдает за ней своими бездонными черными глазами. Равнодушными, но замечающими все вокруг.
– Как давно Ишуаль уничтожена? – рявкает Найюр урс Скиоата.
– Я н-не знаю.
– Как давно? – повторяет варвар. Голос его становится все более гулким.
– Г-годы… – заикается Ахкеймион. – С тех пор прошли годы.
Она видит невозможный, невероятный прыжок Серве и следом за этим ощущает, как воздух заполняет пустоту на том месте, где только что был мальчишка. Мерзость делает сальто под войлочными сводами и, перекатившись по земле, вновь яростно прыгает – на этот раз за порог якша. Все происходит столь быстро, что Мимара едва успевает схватиться за голову.
Ее глаза увлажняются слезами изумленной радости, и она изо всех сил старается не расплыться в улыбке. «Ну конечно! – безмолвно кричит она, придерживая живот. – Конечно же, он услышал!»
Он ведь дунианин.
Поднимался переполох, сдавленные гортанные вопли перемещались от одного пробудившегося воина к другому, войско скюльвендов сбрасывало свою дремоту, словно охваченное пожаром, движущимся из его сердцевины наружу.
А мальчик несся – бежал так, как учил его, теперь уже мертвый, отец. Бежал, чтобы вновь суметь выбраться из ловушки…
Выжить.
Он был юным и шустрым. Тело его не было ни невесомым, ни излишне плотным, но как-то загадочно и неуловимо становилось то ближе к первому, то ко второму. Дымом, когда путь его лежал вверх по склону, пучком травы, когда нужно было резко свернуть, камнем, когда требовалось ударить. Он летел мимо ожерелья погруженных в предрассветный сумрак пещер, скюльвендские воины сонно поднимались на ноги, толпясь в замешательстве, протирая глаза и ошалело глядя куда-то в небо, как делают люди, услышавшие резкий, но отдаленный крик. Они едва замечали мальчика, не говоря уже о том, чтобы схватить. Они вообще едва понимали, что происходит.
Он проскользнул мимо них, и они не смогли бы поймать его. Лишь их крики были в силах догнать его ускользающую тень. Хриплые вопли команд пронзили чащу. В стремительном скольжении сквозь темноту мальчик безошибочно отмечал различные направления. Он чувствовал, что преследующие его беспорядочные толпы постепенно смыкаются в ряды. Ему потребовалось лишь резко свернуть, и созданное прозвучавшими приказами подобие упорядоченной погони немедленно рассыпалось, запнулось само за себя, стало бессмысленным хаосом.