– Целую эру Обитель передавала свою мудрость нашему племени, отправляя сику своих бессмертных сыновей советовать нашим королям, наставлять наших ремесленников, учить наших ученых. Ниль’гиккас предвидел гибель своей расы, он знал, что мы переживем ее.
Главный вход находился между титаническими фигурами… Нечестивое Зерцало, Соггомантовые врата. По бокам располагались еще два портала в половину его высоты, над ними буйствовали статуи. Двери, выкованные из нимиля, валялись сорванные с петель, отбрасывая свой блеск на грязный камень и груды обломков, однако в жерлах проемов царил черный мрак. Створки Нечестивого Зерцала тоже лежали на боку, стеной, как будто утыканной битым стеклом, сплавленным с камнем, однако то было не стекло, а соггомант – тысячи золотых осколков, добытых в Ковчеге. Но если Стержень Небес не мог пронзить тьму меньших ворот, здесь он сверкал, словно свеча, поднесенная к оку слепца, освещая повергнутый в хаос монументальный чертог. Легендарные врата, отгородившие гору от Великого Разрушителя, были взломаны изнутри.
– А потом явился Мог-Фарау, – продолжила Серва, – и все племена Севера были отброшены. Ниль’гиккас отступил, и эти ворота закрыли. Ишариол стал Иштеребинтом, высоким оплотом… И все уцелевшее знание наставничества ушло на Юг вместе с Сесватхой.
Иштеребинт, насколько понял Сорвил, был не столько лишен своей природной наружности, сколько переоблачен в безумные сложности собственной души. История. Образ и подобие. Вера. Все те предметы, о которых Анасуримборы распространялись с философским презрением, вписанные в живую скалу, плита за плитой, строка за строкой. Единственное различие заключалось в том, что писано было не буквами, хотя зрение настаивало на том, что повсюду он видит именно их. И не резьбой по камню…
Письменность заменяли статуи, бесчисленные статуи, шествовавшие в бесконечных процессиях, каким-то образом извлеченных из каменной шкуры горы. Сорвил понял это благодаря разрушениям, столь озаботившим Серву. Некоторые секции отошли от стены, словно слои обветшавшей штукатурки, другие несли на себе следы титанических ударов, проделавших глубокие рытвины, в которых мог бы укрыться человек. Еще Сорвил понял, что при всем своем преувеличенном, раздутом мастерстве Иштеребинт представлял собой место запустения, старости и смерти. Непогода, тяготение и нападения врагов неторопливо и неотвратимо раздевали, обнажали его. Трещины целыми реками бороздили каменные фасады, в них вливались ветвящиеся притоки, протекавшие сквозь ущелья, проложенные в гранитной вышивке. Обломки громоздились в кучи у подножия каждого обрыва, в некоторых местах достигая высоты стен Сакарпа, а может, и превышая ее. Разбитые смыслы.
– Высокий оплот утратил свое благородство, – сухо усмехнулся Моэнгхус.
Сорвил разделял его плохие предчувствия. Союзник, который не в состоянии сохранить в целостности собственные стены, союзником не является.
– Нелюди различны, брат. Некоторые из них – нечто меньшее, чем человек, другие – нечто большее, a некоторые вообще непостижимы.
Имперский принц ухмыльнулся.
– Что такое ты говоришь?
Сорвил замечал, что, несмотря на все почтение, с которым Моэнгхус обращался к сестре, он все-таки видел в ней то докучливое дитя, каким она была прежде.
– Только то, что смирение более подошло бы нашему отцу, – мрачно ответила она.
Моэнгхус пренебрежительно глянул на Сорвила:
– А если они решат, что отец нарушил условия Ниома?
– Ниль’гиккас был другом Сесватхи.
Интонация ее, как обычно, оставалась безразличной, однако Сорвил каким-то образом понял, что Серва, мягко говоря, не совсем уверена.
– Ба! Только посмотри на это! Посмотри! Как по-твоему, это дом здравомыслящего короля?
– Ни в коем случае, – согласилась она.
Эмвама вились вокруг, наблюдая за людьми с удивлением, которое несколько искажала ненормальная величина их глаз.
– Помнишь, что говорил нам отец? – настаивал на своем Моэнгхус. – Сбитый с толку всегда стремится к безопасности правил. Именно поэтому был так важен Ниом, поэтому была так важна, – большой палец ткнул в сторону Сорвила, – ненависть этого каг!
Гранд-дама нахмурилась.
– Что же ты хочешь, чтобы я сделала?
– То, что хотел с самого начала!
– Нет.
Мнения брата и сестры схлестнулись, и каким-то образом Сорвил понял, что Моэнгхус намеревался убить его – не сходя с места, если сумеет.
– Кто это владеет тобой, Серва, дунианин или мамочка?
– Я же сказала тебе: нет.
Моэнгхус бросил на Сорвила взгляд, полный едва сдерживаемой ярости.
– Йул’ириса как-как меритру… – проскрежетал он, обращаясь к сестре.
И хотя Сорвил не понял ни единого слова, ухо его души подсказало: а если я случайно сверну ему шею?
– Никакой разницы.
Что-то в ее голосе заставило насторожиться обоих мужчин.
Нелюди. Они приближались.
Так стояли они, боясь вздохнуть, на Высшем Ярусе перед Соггомантовыми воротами: король-верующий и дети аспект-императора. Ропот пробежал по толпе, хотя лишь находившиеся впереди эмвама могли заметить приближение своих не знающих старости господ. У страха есть собственные глаза. Тварями овладело раболепное рвение, подобное тому, в которое впадает побитая собака. Теперь они не столько толпились возле троих путников, сколько жались к ним, натужно и лживо улыбаясь, хотя глаза их наполнял тихий ужас. Один уродец даже вцепился в руку Сорвила – детской, но мозолистой и шершавой ручонкой.
Сорвил обнаружил, что ответил на невольное рукопожатие. И в охватившем его в одно мгновение безумии понял, что брат с сестрой мучили его не потому, что он видел их кровосмесительную близость, – мукой был сам инцест! Они терзали его, потому что условия Ниома требовали, чтобы он ненавидел Анасуримборов…
Они нуждались в свидетельстве того, чего Богиня никогда не позволила бы им увидеть.
A теперь они решили, что обречены.
Что же он сделал? Молодой человек замер, раздираемый противоречиями. Нелюди, населявшие Иштеребинт, появились из малых правых ворот немыслимой на земле чередой. Если камни и мох впитывали свет, то они отражали его, невысокие радужные силуэты под далекими сводами, испещренными изображениями. В походке их не читалось ни спешки, ни тревоги.
Моэнгхус выругался, напрягаясь всем телом.
– Ничего не говорите, – велела Серва. – Поступайте как я.
По мере приближения фигуры ложных людей становились все ярче, так сверкали их длинные, до пят, кольчуги-хауберки. Фарфоровые безволосые лица. Глаза черные, как обсидиан. Кожа бледная, как тающий снег. Сам облик их стиснул сердце Сорвила. Светлые лица. Узкие в бедрах и широкие в плечах тела. Существа, властные без малейшей наигранности – уверенные в собственном неоспоримом превосходстве в изяществе, форме тел, в величии. Но с каждым шагом нечто вцеплялось изнутри в душу Сорвила: паника, древняя паника его расы – осознание не чего-то иного, но чего-то украденного. И если эмвама вызывали отвращение своей малостью, нелюди отталкивали от себя потому, что были чем-то большим; они достигли того, что люди собирают по капельке в меру каждой человеческой души. И это делало их ложными, бесчеловечными…
То, что рядом с ними люди становились зверями.
Не стоит удивляться, что Боги потребовали их уничтожения.
Нелюди стали расходиться веером за спиной первого из них, на груди которого висели полоски меха. Стержень Небес сверкал надо всем – колонной, вырезанной из солнца, такой высокий, что тени собрались в лужицы возле обутых ног. Хауберки нелюдей, только что казавшиеся хитиновыми зеркалами, рассыпали свет змеившимся прахом и искрами, пробегавшими вверх и вниз по их фигурам. Черные рукояти мечей высились за плечами. Тихие стоны и жалобные негромкие шепотки послышались среди эмвама. Пальчики в руке Сорвила превратились в когти.
У него заколотилось сердце.
– Не говори ничего, – пробормотала ведьма-свайали.
Один из нелюдей, на груди которого болталось ожерелье из шкурок – человеческих скальпов, вдруг понял Сорвил, – пролаял неведомые слова голосом глубоким и напевным. Вся толпа эмвама почти единым движением пала ниц, и показалось, что обрушилась сама земля. Сорвил пошатнулся от внезапного головокружения, сжал в кулак уже пустую ладонь. Они с Моэнгхусом посмотрели на Серву, однако, судя по всему, она пребывала в таком же недоумении, как они сами.
– Анасуримбор Серва мил’ир, – крикнула она. – Анасуримбор Келлхус иш’алуридж пил…
Главный среди нелюдей пролаял следующую команду – на языке эмвама, понял Сорвил, – но распростертые вокруг фигуры никак не отреагировали. Сверхъестественное существо остановилось в десяти шагах перед Сервой, нимилевые полы его кольчуги рассыпали искорки света, на мраморном лице не отражалось никаких чувств. Бледные как мертвецы спутники собрались свободной группой позади него.
– Ниоми ми сисра, – вновь начала Серва, на сей раз тоном заискивающим и умиротворяющим. – Нил’гиша сойни…
– Ху’джаджил! – выкрикнул главный.
Серва и Моэнгхус почти немедленно пали на колени, уткнувшись лицом в растрескавшиеся плиты. Растерявшийся Сорвил запоздал с движением и поэтому увидел, как эмвама, находившийся позади Моэнгхуса, быстрым, как взмах собачьего хвоста, движением, нанес дубинкой удар в основание черепа имперского принца. Сорвил закричал, попытался освободиться от коварных маленьких тварей, но небольшая мозолистая ладонь ухватила его вместе с множеством других – тянущих, дергающих, щипающих, бьющих. Он услышал, как Серва что-то отчаянным голосом прокричала на ихримсу. Успел мельком заметить, как Моэнгхус, рыча, поднялся на ноги, разбрасывая несчастных карликов движением плеч, отмахнулся от удерживающих его рук…
Однако внезапный удар погасил свет в его глазах, заставил подкоситься ноги.
Чьи-то руки. Визг. Вонь и чернота.
Глава третьяМомемн
Люди, принадлежа к природе, воспринимают собственную сущность как Закон, если им кажется, что ее ограничивают, и как природу, когда она представляется им буйной и непокорной.