– Она – мое бремя. Ты сама так сказала.
Телиопа протянула ей нож, словно чудом возникший из сложных переплетений ее юбки.
Эсменет ощутила этот предмет с первого вдоха, во всяком случае так ей показалось. Она стиснула рукоятку ножа, впитала исходящую от него уверенность, почувствовала смертоносную твердость. Глаза мужа следили за ней с угловатого лица дочери. И Эсменет потупилась, не выдержав их взгляда, повинуясь какому-то не имеющему имени инстинкту. После чего, глубоко вздохнув, молча вошла внутрь.
Облупленные, выкрашенные желтым цветом стены. Дешевая и безвкусная имитация благоденствия. Слишком много тел и мало постелей.
Инкаусти обошлись с Нареей и с комнатой не мягче, чем шрайские рыцари до них. Шкафы взломаны, мебель разбита и разбросана по углам.
Эсменет возвратилась, на сей раз войдя в той силе, от которой бежала прежде. Казалось чистым безумием, что не трещат половицы, не стонут стены от присутствия той, что способна испепелить все вокруг.
Нарея лежала в углу нагая, если не считать тряпок, которые прижимала к груди. Девка немедленно заголосила от ужаса, но не от того что увидела свою благословенную императрицу – понимание этого придет позже, – а потому что знала: когда уходят насильники, всегда приходит палач.
Один из гонцов Нгарау обнаружил его тело на заре седьмого дня осады внизу подсобной лестницы. Убитый избрал на сей раз неброское облачение, однако его слишком хорошо знали на Андиаминских высотах, чтобы не определить с первого взгляда: это лорд Санкас, консул Нансурии, глава дома Биакси, наперсник благословенной императрицы.
Эсменет все надеялась, что он объявится сам собой, как и прочие, привлеченный слухом о ее возвращении на престол. И он объявился, лежа в чернеющей луже под галереей Аппаратория – на пути, который она сама рекомендовала ему, казалось, целую жизнь назад.
– Наверно-верно он просто споткнулся, – предположила Телиопа, на которой сейчас не было ничего, кроме рубашки, – скандальный наряд для любой принцессы императорского дома, кроме нее. Она была похожа на одного из безумных аскетов, адептов культа, принимавших умерщвление плоти за воспитание духа, костлявого и жилистого.
– Но что тогда произошло с его мечом? – кротко заметил Финерса. – Неужели он сам собой выскочил из ножен?
Благословенной императрице Трех Морей оставалось только взирать на неподвижное тело.
Санкас…
Он был одет для путешествия инкогнито, без каких-либо знаков своего положения: в простую белую полотняную рубаху и синий суконный кафтан, соскользнувший при падении на одну руку и теперь валявшийся рядом с телом. Рубаха впитала кровь, края ее побагровели и посинели как перевязочные бинты, так что казалось, будто убитый разрисован чернилами согласно художественным представлениям о трупе…
Санкас мертв!
В день своей реставрации она обязала Финерсу найти его. Она нуждалась в главе дома Биакси не только благодаря его престижу и огромному влиянию среди домов Объединения, но и потому, что он представлял собой одну из тех независимых сил, которым она могла доверять. Санкас нашел для нее этого нариндара, что означало, что он рисковал своей душой, выступая против Святейшего шрайи Тысячи Храмов – ради нее!
Отчет Финерсы показался ей менее чем удовлетворительным. Подобно многим прочим, после переворота лорд Санкас ушел на дно. Однако если большей части ее сторонников приходилось искать убежище в городе, Биакси покинул его и в качестве капитана одного из принадлежащих его дому зерновых кораблей отплыл неведомо куда – за Три Моря, учитывая колоссальную величину его собственных владений (не говоря уже о том, насколько удачно он пристроил семерых своих дочерей).
Она взглянула на своего экзальт-капитана Саксилласа, все еще носившего регалии инкаусти вопреки ее прямому запрету:
– Как это могло произойти?
Шрайский рыцарь осмелился посмотреть ей в глаза скорее обеспокоенным, чем встревоженным взором, более озадаченным, чем возмущенным.
Неужели и он сделается неудобным?
– Ошибки, упущения… – проговорила она. – Они неизбежны, Саксиллас. И поэтому мне нужны люди, умеющие ошибаться, знающие, как надо справляться с неприятностями и несчастьями, и, что самое главное, способные исправить любую ситуацию.
– Прошу прощения, благословенная, – сказал он, падая на колени.
Она повела разъяренным взглядом в сторону Телиопы и Финерсы.
«Итак, все начинается снова, – прошептала предательская часть ее души».
– Ах, да встань! – бросила она рыцарю.
Эсменет посмотрела на верх лестницы, щурясь в лучах утреннего солнца. И у нее перехватило дыхание. Она уже нутром чувствовала… снова ощущала липкий ужас интриг и заговоров. Уверенность, что Санкас шел к ней, что у него были жизненно важные вести, клубами дыма пронизывала ее тело, казавшееся пустой скорлупой из одежды и кожи.
Наполненное императорской пустотой.
– Найди того, кто это сделал, Саксиллас, – сказала она. – Верни себе честь. Оправдай доверие твоего господина и пророка.
Благородный нансурец стоял, словно потеряв дар речи, как будто осознал, что ему угрожает проклятье, или не представлял, что нужно делать дальше. Этот бестолков, поняла Эсменет, бестолков и некомпетентен, как многие вполне достопочтенные люди. Ей хотелось визжать и царапаться. Но почему? Почему доверие всегда покупается хитростью?
– Мать? – сказала Телиопа.
Привычный уже барабанный бой казался извечным. Язычники кружили на горизонте, точили мечи, обдумывали, как погубить ее. Язычники всегда подсматривали за ней из-за угла.
– Оденься, – велела она своей любимой нескладной дочери. – А то смотришься прямо как обычная шлюха.
– Что… – закашлялся на ходу Вем-Митрити, ее древний годами великий визирь, поспешавший к ним по коридору. Неловкая походка его внушала откровенную жалость. – Что такое… – выдохнул он, – я слышал… говорят про какое-то убийство…
– Пойдем лучше отсюда, старичок, – проговорила Эсменет, заступая ему дорогу и поворачивая в обратную сторону. – Здесь нам уже нечего делать.
И тут без предупреждения глас дальних труб примешался к свету зари… труб собрания…
Труб войны.
Едва оказавшись в священной резиденции, Телиопа направилась к Кельмомасу, оставив яркий солнечный свет и погрузившись в прохладные тени зеленых дворов. И, найдя его, замерла в нескольких шагах, словно на воображаемом пороге занимаемой им воображаемой комнаты. Юный принц империи повернулся к сестре с вопросительной улыбкой, внимая зрелищу, которое представляло собой ее явление. Верх – лакированный фетр, отороченный идеальными жемчужинами, по три на плечо. Корсаж из вышитой серебром ткани, жестоким образом зауженный в талии. Юбка под якш, бирюзовый шелк, натянутый на обручи и ребра.
– Рехнувшаяся старуха, – подумал Кельмомас. – Телиопа разоделась, как рехнувшаяся старуха.
Поднявшись на ноги, он отряхнул грязь с коленок. Ветерок шевельнул листву гибискуса над их головами. Прожужжало осеннее насекомое.
– Что-то пошло не так, – прошептал голос.
Он кивнул, обращаясь к небу, к ритмичному, едва слышному дальнему гулу, катившемуся по нему.
– Фаним ведь на самом деле не могут достать нас?
Телиопа шагнула вперед, восприняв эту фразу как разрешение войти в его воображаемую комнату. Она остановилась как раз слева от того места, где он закопал третьего стражника, убитого им…
И съеденного.
– Они-они строят осадные машины, – пояснила она. – А когда построят, увидим.
Сестра пристально смотрела на него – так внимательно, как никогда еще не смотрела.
Быть может, она ощущает запах разлагающихся в земле тел…
У нее нет Силы для этого!
– Кто это был, Телли, тот человек, одетый как раб?
Она все смотрела на него – со столь очевидным подозрением, что это было просто смешно.
– Нариндар, которого мать наняла, чтобы он убил нашего дядю.
– Так и знал! – воскликнул он, удивляясь искренности своего восторга. – Нариндар… тот самый! Тот самый, что спас нас!
Анасуримбор Телиопа по-прежнему смотрела на него.
– Что не так, Телли? – наконец проговорил он, всплеснув руками, в точности как это часто делала мать, ошеломленная странными поступками дочери.
Она заторопилась с ответом, как если бы его вопрос открыл ту самую дверь, к которой она прислонялась.
– Так ты думаешь-думаешь, что-что отцовская кровь совсем-совсем разжижилась в моих жилах?
Имперский принц нахмурился и расхохотался – как положено бестолковому восьмилетке.
– Что ты…
– Святейший дядя рассказал мне, Кел.
Грохот вражеских барабанов все катился по небесам.
– Что он рассказал тебе?
Она казалась изваянием, богиней какого-то ничтожного племени.
– Я знаю, что произошло с Айнрилатасом, с Шарасинтой и-и… – Она остановилась на вдохе, словно дыхание ее отсекло какой-то бритвой. – И Самар-мармасом.
Страх. Он предпочел бы увидеть на ее лице страх, признак опасности, любой отзвук его власти, однако видел лишь то, в чем нуждался сам, – бездумную уверенность.
Молчи. Прикинься слабым.
Она удивила мальчика тем, что сумела, хоть и неловко, но все же опуститься на колени возле его ног, несмотря на сложный каркас ее юбки. Кельмомас впервые понял, сколько хитроумия вложила она в эту конструкцию со всеми ее пружинками и зажимами. Мужской запах ее тела коснулся его ноздрей.
– А скажи-ка мне, Кел… – начала она.
При желании он мог бы легко заколоть ее.
Она выглядела каким-то бледным чудовищем. Чуть выкаченные глаза, веки с розовыми ободками, что-то трупное в очертаниях тела – буквально все в ней вселяло отвращение. И ее кожа, при всей своей бледности, казалась такой тонкой, что ее можно порвать ногтями… если он пожелает.
– Я должна-должна знать…
Ужас вселяло только бездонное безразличие ее взгляда.
– Это ты убил лорда Санкаса?
Он был неподдельно изумлен.
Она взирала на него со щучьей безжалостностью, мертвыми, лишенными выражения голубыми глазами. И он впервые почувствовал страх перед ее нечеловеческим умом.