– И почему ты так решил?
– Потому что мне никогда не было нужно верить в него, чтобы служить ему. – Галеот надменно фыркнул, обнаруживая тем самым недостаток манер, делавший его варваром в высшем обществе. – И потому что все это время я бросал вместе с ним счетные палочки.
Слова эти лишили Пройаса желания сопротивляться и последних остатков воли. Он отвернулся от высокого норсирайца. Молча он переводил отстраненный взгляд от точки к точке в толпе, от лица к возбужденному лицу, злобному ли, страдающему ли – все они скалились, как принято у Спасенных. Сияющий лик их пророка отражался синевой на бородах и мокрых щеках. Многие плакали, другие разглагольствовали, выкрикивали обеты, но на лбах их отпечатывалась обыкновенная ненависть, ставшая платой за преданность.
– Ты соединяешься с Богом, только когда страдаешь! – вопиял голос над их головами.
Пройас замечал бесчисленные голубые искорки – отражения Анасуримбора Келлхуса – в глазах людей Ордалии, стоявших рядом друг с другом, от шеренги к шеренге, от полка к полку – одинаковые яркие голубые точки…
Поблекшие, как только померкли перед ними ложные отражения.
– КОГДА! ТЫ! ЖЕРТВУЕШЬ!
Грохочущие валы льстивых голосов.
– Ты никогда не поймешь! – крикнул ему в ухо Саубон.
– Чего не пойму?
Как часто разногласия, возникшие между мужами, обращаются против более усталого и нуждающегося из них!
– Почему он сделал меня равным тебе?
Искренности в этих словах оказалось достаточно, чтобы захватить все его внимание.
Полным пренебрежения движением руки Саубон указал на разыгрывавшийся вокруг них безумный спектакль и одновременно отмахнулся от него.
– Все это время ты полагал, что он ведет войну ради того, чтобы в мире воцарилась праведность! И только теперь ты понял, насколько ошибался. – Норсираец сплюнул, увлажнив древесину между сапогами Пройаса. – Благочестие? Рвение? Ба! Это же просто инструменты, которыми он работает!
Недоверие, слишком болезненное для того, чтобы его можно было скрыть.
– Инструменты для че…
Пройас осекся, в наступившей вдруг тишине собственный голос показался ему слишком громким и гневным. Он посмотрел вверх, глаза его были обмануты тем, будто все вокруг поступили подобным же образом…
– Ты отчаялся, – скрипел ему на ухо Саубон, – потому что, словно дитя, считал, что Истина в одиночку может спасти мир.
…ибо на деле лишь он один смотрел вверх.
– Однако его спасает, брат мой, Сила, а не Истина.
Только он один видел господина и пророка, парящего над ними.
– И сила пылает ярче всего, сжигая ложь!
Воины Ордалии, все до единого, были захвачены голубыми с золотом образами, мерцавшими на каждой сколько-нибудь блестящей поверхности. Над ними парил святой аспект-император, всем видимый, но никем не зримый. Голова его была запрокинута назад, свет смысла пульсировал, исходя из его рта, выпевая слова, которых не могла понять ни одна душа…
Но все они слышали: ВОТ ВАША ЖЕРТВА – ВАША ОРДАЛИЯ!
И скакали в восторге, съеживались, преклоняясь.
Каждый образ проповедовал, гремел: ВАША МЕРА ИЗВЕСТНА БОГУ!
Люди Трех Морей вопили, в безумии ликовали.
Мясо, подумал Пройас слишком спокойно, чтобы суметь побороть удушающий ужас.
Мясо овладело и Анасуримбором Келлхусом.
Они сопели во тьме, гнусные легкие вдыхали и выдыхали мерзкий, отвратный воздух. Неуклюжие, зловещие мысли копошились в нескладных, разделенных на три части черепах. Их одолевали блохи. Они вглядывались во тьму липкими глазами, однако не могли увидеть ничего, кроме тьмы. Ощетинясь, они лязгали зубами, рявкали друг на друга на своем примитивном языке. Словно дряхлый пес, зализывающий старую рану, кто-нибудь из них время от времени щерился, цеплялся рукой за тьму, скрывавшую неисчислимое множество ему подобных.
Все дальше и дальше разбредались они по подземным коридорам, сопя во тьме, мотая нечесаными черными бизоньими гривами.
Ожидая.
Глава одиннадцатаяМомемн
1. Игра определяет форму Творения. Существовать – значит участвовать в Игре.
2. Части Игры равны Игре в целом, в рамках определяющих ее правил.
Части и правила составляют Элементы Игры.
3. В Игре не существует ходов, она осуществляется посредством различных превращений Элементов.
Костры не дают дневного света.
Наблюдая, этот мальчишка рассуждал. Пока он продолжает шпионить за нариндаром, ему ничего не грозит.
Анасуримбор Кельмомас превратился в одинокого часового, поставленного на страже чего-то такого, что он не посмел бы объяснить никому, как не посмел бы и оставить свой пост. То, что началось как простая забава, позволявшая отвлечься от более насущных тревог, таких как собственная сестрица, сделалось ныне смертельно важным делом. Четырехрогий Брат бродил по коридорам дворца, занятый каким-то темным замыслом, которого мальчик не мог постичь, понимая лишь то, что замысел этот касается его напрямую.
Посему он продолжал свое тайное наблюдение, посвящая ему все больше времени. День за днем он лежал неподвижно, глядя на столь же неподвижно стоящего в темной келье мужчину, или же, в тех редких случаях, когда ассасин решал пройтись по дворцу, спешил следом за ним по каменному лабиринту Андиаминских Высот. И когда усталость наконец загоняла его в постель матери, он прятался там, раздираемый ужасом, убежденный, что нариндар каким-то образом тоже следит за ним. День за днем повторял он действия этого человека, равняясь с ним во всех подробностях и деталях; каждый шаг его соответствовал шагу ассасина, каждый вздох – его вздоху, и наконец они стали казаться двойной душой, единой тварью, разделенной между светом и тенью, меж добром и злом.
Однако почему наблюдение за ассасином должно сохранить его жизнь, Кельмомас не мог сказать. Несчетное множество раз он обманывал себя, пытаясь осознать обстоятельства, в которых оказался, и особенно тот факт, что их силой он был принужден всегда делать лишь то, что уже случилось, – то, что библиотекарь назвал Безупречной Благодатью. Учитывая, что произошло с ним, помимо всего прочего, какая ему разница, наблюдать за этим человеком тайно или открыто? Кельмомас обладал тонким ощущением безнаказанности, присущим тому, кто вершит деяния, неведомые прочим людям. Шпионить так, как шпионил он, странным и непонятным образом означало владеть тем, за кем он шпионит. Люди, за которыми он наблюдал, подчас казались ему жучками, столь слепо выполняющими свои рутинные обязанности, что их можно было посчитать механизмами. Следя за обитателями дворца, он часто думал, что они похожи на большие шестерни и каркасы мельницы Эмаунум, огромного сооружения, постоянно стенавшего и лязгавшего, сочетая зубья, впадины и бороздки, и остававшегося в полной слепоте относительно творящихся внутри него безобразий. Камня или, быть может, мешка с песком хватило бы, чтобы с треском остановить всю махину.
Но какова была его выгода? Ради чего он сам хотел следить за силой жизни и смерти, и всей добычей, что лежала меж ними? Будь нариндар обычным человеком, он оказался бы просто глупцом, уязвимым для любой хитрости или уловки, что мог бы учинить имперский принц. Следить за другим – значит выхватить слепое из незримых границ, заманить, одурачить… править.
Так, как он правил матерью.
Однако нариндар не был обычным человеком. По сути дела, он и вовсе не был человеком. Осознание этого время от времени посещало мальчишку, отчего по коже пробегали мурашки, становилось трудно дышать: в темной комнате под ним стоял сам Четырехрогий Брат, Отец Ненависти и Злобы.
Загадки едва не доводили его до безумия: как понять, какая расплата ждет того, кто посмел шпионить за Богом?
Ассасин обладал Безупречной Благодатью. Чем еще можно объяснить ту цепочку невероятных совпадений, свидетелем которых он был? Мальчишка хотел верить в то, что обладает собственной Благодатью, но тайный голос немедленно напоминал ему, что он обладает Силой, а это совсем другая штука, нежели Благодать. Внутри коробки его черепа они бесконечно препирались на эту тему.
Но если от Него невозможно укрыться, почему же тогда Он просто не убьет меня?
Потому что Он играет тобой!
Но как может Бог чем-то играть?
Потому что он питается твоими чувствами, пока ты еще не умер, зернами твоих переживаний.
Дурак! Я спрашивал как, а не почему!
Кто может сказать, как Боги делают свои дела?
Может быть, потому что они ничего и не делают!
Даже когда трясется земля, взрываются горы, вздымается море?
Пф. Ты считаешь, что Боги делают все это? Или, быть может, они просто знают заранее, что именно случится, еще до того как все произойдет?
Быть может, это неважно.
Именно здесь и заключалась вся трудность, понял он. Что такое действовать, не имея желания? Что это может означать? Когда Кельмомас размышлял о своих поступках, он всегда обнаруживал, что они направляют его к неопровержимому факту собственной души. Он порождал свои действия. Он являлся их первоисточником, неоспоримой причиной.
Проблема состояла в том, что так думали все вокруг, хотя и в различной степени. Даже рабы.
Даже мать.
Однажды днем нариндар вдруг резко повернул голову, как будто чтобы посмотреть на кого-то, остановившегося перед дверью его кельи, которую он никогда не запирал на засов. А потом он внезапно оказался у двери и, помедлив, оглянулся на то место, где стоял ранее. И пошел отмерять длинными шагами коридор, заставив юного имперского принца вскочить и, последовав его примеру, помчаться по темному коридору, всякий раз приникая к очередной железной решетке, чтобы проверить, где находится его загадочный подопечный. Ибо при всей своей дьявольской вышколенности ассасин был намного более легкой жертвой для шпионажа, чем все дворцовые душонки, за которыми мальчишке доводилось следить. Убийца шел с мерой бывалого солдата, отсчитывая шаги согласно какому-то постоянному и взятому не от мира сего темпу. Скопления народа он проходил с дымной легкостью привидения.