– Возможно, они ожидали от нас этой уловки, – предположил аспект-император, – возможно, рассчитывали застать нас врасплох, после того как мы одолеем Орду.
– В любом случае, – вскричал Саубон, – они нас перехитрили!
Возникшая откуда-то молния ударила в крепость. Казалось, все ведьмы теперь пели, как одна.
– Нам нужно лишь перекрыть им выход, – сказал Келлхус.
Гванве что-то прокричала, но ее голос не смог перекрыть хор адских завываний. Но Саубон и так знал, что за вопрос она задала.
– Как можно перекрыть саму земную твердь?
Святой аспект-император Трех Морей усмехнулся мрачной, но ободряющей ухмылкой.
– Мы вспашем поле, – ответил он на ее неуслышанный вопрос. Грохот и вой поглотили все мирские звуки и голоса, кроме его собственного. – И создадим твердь заново.
Они хрипели и сипели во тьме, топали и шаркали ногами.
Они были сотворены из отжимков жизни, отбросов и требухи. В век, когда люди были еще не более чем рабами или дикарями, их извлекли из машин, чересчур замысловатых, чтобы счесть их неживыми. Создатели начали лепить их с нечестивой страсти, с бездонной ямы, лишенной души. Эту сердцевину они одели в плоть и кости, добавили слоновьи конечности и котлоподобные черепа. И возликовали от собственного отвращения, ибо лишь они могли видеть красоту в любых вещах. И они постигли мощь, что была их плотью, поняли, что, достаточно лишь выпустить ее, словно рыбу в чуждый поток, дабы она низвергла всю предшествующую жизнь к их коленям.
Хрип. Слизистое пощелкивание, подобное тому, какое исходит от натягивающихся струн лютни. Вонь бесчисленных испражнений.
Они таились там, где всегда таятся подобные им чудища – в глубочайших трещинах и разломах этого мира, ожидая неизбежного и ужасного мига, который придет однажды, дабы поглотить нас всех без остатка.
Башраги ждали с нетерпением бездушных, живым оставался лишь тусклый, полный коварства блеск их глаз…
И неутолимый голод.
Вакой стали звать мужи Ордалии кепалорского князя-вождя. Сибавул Вака.
Всадники-кидрухили прозвали его так из-за устаревшей формы его щита, название которого, в свою очередь, происходило от заостренных книзу устричных раковин. Прочие застрельщики практически сразу последовали их примеру, и в конце концов все, кто осмеливался ступать за гнилостную кромку Пелены, говоря о нем, называли именно это, ставшее уже привычным прозвище. Достаточно было лишь раз увидеть, как Сибавул и его таны скачут, преследуя тощих, чтобы понять – прижившаяся кличка бьет в самую суть. Пехотинцы же, хоть и слышали прозвище вкупе с сопутствующими рассказами и как один верили всему, что слышали, тем не менее не могли постичь смысл в достаточной мере.
Пока еще не могли.
Сразу же после того как адепты угнездились на вершинах Уроккаса, Великая Ордалия собралась в исполинскую колонну и отправилась вдоль побережья Туманного моря. Они двинулись в путь еще до рассвета, шествие раскинулось вширь, словно целый город, и протянулось на такие расстояния, будто в поход вышел целый народ до последнего человека. Вереница отрядов заполнила собой без остатка все северное побережье и все больше кренилась в одну сторону по мере того, как вздымалась земля между Уроккасом и Нелеостом.
Солнце вскипело на краешке моря, покрытого туманами, и, осветив простершиеся на многие лиги шеренги и колонны, превратило их в поток, в целую реку из серебристых осколков, в могучие плоты из брони и оружия, блистающие настолько же ярко, насколько тускло поблескивали колдовские короны, которыми адепты увенчали вершины гор. Вопли боевых рогов скребли небеса, с трудом превозмогая набирающий силу рев Орды. Мужи Ордалии все как один вдруг сбились на торопливый шаг – более полутора сотен тысяч добродетельных и неистовых душ.
Они смеялись над поспешностью взятого темпа, возжигая собственные сердца грозящими кулаками, гулом голосов и бряцанием стали. Пространства и дали сверкали сотрясающимся оружием.
Их нечеловеческие враги, отхлынув, уступили гору Джаврег – первую вершину хребта Уроккас. Пелена, простиравшаяся над ними, слегка поредела, и открылась широкая полоса ясного неба вдоль гор. Воинство Воинств вновь испустило триумфальный крик, зная, что Орда разделилась надвое и бо́льшую ее часть смертоносные адепты поймали в ловушку севернее Уроккаса, и лишь меньшая часть врагов осталась перед войском, упершись спинами в море и Даглиаш. И они смеялись, играя в чудовищ, загнавших в угол детей. Шедшие в первых рядах ясно видели своих врагов: словно шершавые белые ковры лежали на склонах Мантигола, кишащие существа откатывались под ударами сияющих алых нитей к основаниям горы, топали ногами и плевались у кромки прибоя в свойственной зверям нерешительности.
Мужи Ордалии продолжили свой натиск, обтекая внутренний фас Джаврега. Багряные Шпили, которые удерживали до этого восходящие ярусами скалы, присоединились к своим собратьям со стороны северных отрогов. Завыли рога – едва слышно, хотя их насчитывалось даже больше, чем раньше, ибо всеобщий визг Орды стучал ныне во все уши, словно заколачиваемый прямо в них гвоздь. Но ни один из спешащих вперед заудуньяни не обратил на этот вопль никакого внимания – их шаг даже ускорился. Люди тяжело дышали, но более от возбуждения, нежели от нехватки воздуха. Они кашляли и гоготали. Они следовали за облаченными в кольчуги спинами, которые качались во время ходьбы, пробирались сквозь грязное месиво, когда-то бывшее ручейками, соскальзывали в овраги, карабкаясь затем вверх по их склонам. Почвы было так мало, что она слезала с камней, будто отгнившая плоть. Здесь яснее, чем где-либо, еще мужи Ордалии могли узреть землю как мертвую тушу – останки чего-то съеденного.
Вновь и вновь завывали рога, силясь прорваться сквозь вигзливый гвалт, но люди Кругораспятия в своем натиске не замечали препятствий. Кепалоры, оставив позади весь сверкающий, надвигающийся, словно оползень, поток, галопом поскакали вперед, ведомые одиноким всадником, никем иным, как Сибавулом Вакой.
Сперва это показалось каким-то ритуалом, скорее самоубийственной демонстрацией решимости, нежели настоящей атакой. Менее тысячи светловолосых всадников выжило во Вреолете. Они казались лишь длинными завитками на гребне бурного потока, струящимися нитями, слишком тонкими, чтобы представлять собой угрозу. Прямо перед ними простерлась чудовищная опухоль Орды, пронизавшая целиком всю землю – от гор до самого моря – и, куда ни глянь, кипящая бесчисленными мириадами, исходящая смертоносной яростью. Неподобающее ликование и воодушевление объяли души мужей Ордалии. Безумных всадников, со всей очевидностью, изрубят и разорвут в клочья, но огромные толпы лишь подбадривали их, горланя десятками тысяч глоток, празднуя не грядущее уничтожение своих одержимых братьев, но их жертвоприношение.
Никто из них не смог бы даже вообразить себе лучшего способа начать их священнодействие – или их пир?
Они скакали неровными рядами. Высоко, по правую руку, Сибавул и его обреченные всадники могли бы узреть гигантскую горловину, где расколотая челюсть Йаврега выпирала из песчаных склонов Мантигола, и сверкающие на скалах точки, которые извергали вспышки пламени, расцветающие в ущельях внизу. Но взгляд их не отрывался от беснующейся впереди непристойной мерзости.
В каждой битве есть момент, когда встречаются взгляды, когда «они» становятся тобою, а грани жизней истончаются до предела. Некоторые говорят, что именно тогда все и решается, что в этот миг, еще до того, как обрушится первый удар, противники определяют, кто будет жить, а кто умрет. Кое-кто даже считает этот момент подлинным храмом: самые последние удары сердца перед ужасающим душу криком Гильгаоала, безумным грохотом войны. От вознесшихся к небу склонов до длинного, вытянутого лезвия прибоя люди Кругораспятия вдруг затихли, ощутив этот миг, невзирая на дали и расстояния, и молча провожали взглядом кепалоров и их славный натиск, зная, что сейчас в мгновение ока они исчезнут, как пылинки, сдутые из ярко освещенного места в тени и тьму.
Но вот только этого не случилось.
Наблюдавшие за Сибавулом заметили, как нечеловеческие массы сперва как бы вдавились, а потом раскрылись перед ним, дюжины, если не сотни существ в безудержном ужасе бросились прочь от его вида, переползая, прыгая, взбираясь по своим мерзким собратьям в исступленном поиске спасения. То же самое случилось и с его танами-всадниками. Один за другим они въезжали в недра Орды, но оставались невредимыми, нетронутыми. Они повергали наземь отставших и продвигались в окружении мятущихся созданий, покорившихся ужасу, какой превращает толпу в охваченную паникой пустоту.
И на несколько удивительных мгновений Орда, во всяком случае южная часть ее, затихла. Кепалорцы длинным ожерельем разрывов, в сердце каждого из которых ярился, крушил врагов всадник, вооруженный копьем, вспахали клубящиеся массы, убив множество тварей, но не настолько много, чтобы толпы вновь не сомкнулись за ними, и посему казалось, что они пробираются вброд сквозь вопящее бурное море. Мужи Ордалии мчались следом, силясь догнать всадников, задыхаясь от изумления и усталости. Грута Пираг, инграульский мечник с гор Вернма, вырвался вперед, узрев крутящийся и вскипающий хаос в передних рядах врага. «Обе-е-еда-а-ать!» – возопил он громким заунывным голосом, подражая крику своей возлюбленной матушки. Едва ли дюжина душ поняла, не говоря уж о том, чтобы услышать его вопль, и все же наступающие ряды взорвались смехом, радостным ликованием, и смех прогнал прочь всякие колебания, последние остатки сдержанности – и тут же сменился ревом безумной ярости, охватившим целые народы.
Побоище началось так, как бывает всегда, – с немногих нетерпеливых душ, которые в своем буйстве и бешенстве вырвались из наступающих рядов и обогнали остальных. Один галеот даже срывал с себя на бегу доспехи и одежду и, когда он в конце концов набросился на врага со своим упершимся в живот, изогнувшимся фаллосом, на нем уже не было ничего, кроме сапог.