Алые волны его развевающихся одеяний напоминали витражное стекло, воссиявшее в солнечном свете. Но Обереги инхороя под воздействием Абстракции лишь слегка замерцали, и не более. Чуждая мерзость смеялась вместе с Ордой.
– Ауранг! – прогремел великий магистр Сохонка. – Я вызываю тебя на бой! Я требую спора меж нами, как в давние дни!
И чудовище, взмахнув крыльями, наконец осмелилось спуститься пониже.
– Пришли новые дни, Чигра…
Он скользил вдоль поверхности земли, и в шранчьих толпах поднялась буря восторга. Полет инхороя оставлял за собой кишащий след, который выглядел так же непотребно, как выплеснувшееся на грязную простыню семя.
– …и стали намного короче.
И генерал полчища, коснувшись крыльями ветра, резко развернулся и направился на северо-запад, словно следуя изгибу огромного незримого колеса. Штандарты кланов дергались и вздымались над океанами искаженных разочарованием бледных лиц.
– Ауранг! – возопил Саккарис вслед. Муки из Снов теперь терзали его наяву.
Мерзкие толпы издевательски улюлюкали, море рук плескалось и бултыхалось, как густая грязь под проливным дождем.
Святой аспект-император прервал свою песнь. Парящие обломки на мгновение зависли в воздухе, а затем рухнули обратно в глотку Колодца, оставив вместо себя лишь дымный шлейф. Испещренная разломами и трещинами необъятность перестала дрожать. Кружащаяся завеса из пыли опустилась на Рибаррал, напоив воздух привкусом праха и гнили.
Изумленные дружинники Саубона, тяжело дыша, стояли среди гигантских туш. И хотя некоторые их братья корчились на земле, остальные смотрели только на своего господина и пророка, парящего на такой высоте, где обычно летают лишь гуси да чайки.
Удерживая золотой сундук подальше от светящегося ореола своих ладоней, он сошел на землю у западного края Колодца. Саубон развел руки в стороны, чтобы сдержать порыв своих рыцарей, поначалу устремившихся туда, а затем в одиночестве проследовал к своему господину и пророку. Соляная статуя, в которую превратилась Гванве, кольнула его сердце, когда он пробегал мимо, но вид Келлхуса, устанавливающего золотое вместилище на спину дохлого башрага, наполнил его куда более мрачными предчувствиями.
Никогда еще Саубону не приходилось видеть, чтобы Келлхус обращался с чем-либо со столь тщательной осторожностью.
Теперь Саубон понял, что сундук сделан не из золота. Извлеченный из немыслимых глубин, он был покрыт известковой пылью и мелкими осколками камня, но на нем не оказалось даже потертостей, не говоря уж о вмятинах, зазубринах или щербинах. Само вместилище размером было не более кукольного домика, но выглядело существенно крупнее из-за замкнутого каркаса из трубок, каким-то образом удерживавших, не касаясь, куб внутри. Еле заметная глазу филигрань отсвечивала на всех его поверхностях: геометрическое тиснение, которое странным образом коробило взгляд при попытке в подробностях рассмотреть его. Но ничто иное не было столь примечательным, как пластина из полированного обсидиана, образующая крышку вместилища. Мерцающие символы, надписи, словно начертанные светом, пробегали вдоль этой пластины, причем прямо внутри нее.
Келлхус не обратил на Саубона ни малейшего внимания. Утроба Колодца курилась слева, буквально в нескольких шагах. Полуденное солнце сотворило покров полупрозрачных теней от кружащихся в высоте клубов дыма и праха.
– Что это? – спросил экзальт-генерал, зная, что даже в окружающем их грохоте его непременно услышат.
Его господин и пророк взглянул на Саубона с полностью отсутствующим – и потому пугающим – выражением.
Минули три удара сердца.
– Инхоройская вещь, – все тем же чудесным, проскальзывающим сквозь любой шум голосом произнес наконец Келлхус, – артефакт Текне.
Саубону приходилось напоминать себе, что нужно дышать, чтобы суметь хоть о чем-то помыслить.
– А эти горящие письмена, о чем там говорится?
Вой Орды поглотил его слова.
Святой аспект-император Трех Морей отступил на шаг, словно чтобы получше разглядеть эту вещь. И хотя взгляд его оставался сосредоточенным на вместилище, Саубон знал, что на самом деле он сейчас не смотрит вообще ни на что поблизости.
– Что не всем суждено спастись, – сказал Келлхус.
Страх холодным тясяченогим пауком пробежал по коже короля-верующего.
– О чем ты? – спросил Саубон, слишком оцепеневший, чтобы по-настоящему изумиться.
Обрамленное львиной гривой лицо задумчиво склонилось, взгляд аспект-императора был сожалеющим, но жестким.
Лазоревки продолжали свои песнопения, паря над периметром древних стен и сплетая из нитей значений и смыслов сияющие смертоносные узоры. Черные фигуры, полыхавшие сальным огнем, пятнали теперь гребни стен Даглиаша – той самой горы, защищать которую досталось Свайали, самым опасным из всех чародейских станов.
Его спаситель повернулся к нему, одарив улыбкой, что сошла бы за извинение, играй они сейчас в счетные палочки.
– О том, что это, пожалуй, к лучшему.
Келлхус бросил взгляд на сундук и замысловатые письмена, что в очередной – последний – раз пробежали по верхней пластине. Свет вырвался из его уст, в очах, казалось, запылали яркие фонари.
Его крик, когда он явился, потрясал и сбивал с ног. Саубон рухнул на спину, и, вскинув руки, прикрылся от изрекавшей зловещие словеса пылающей фигуры.
– Беги-и-и-те!
Саубон в ужасе таращил глаза. Богуяр уже поднимал его на ноги, что-то беззвучно крича. Святой аспект-император шагнул в пустое небо над Рибарралом, обрамленный бородой рот его казался сияющим провалом, голос его гремел из ниоткуда или, во всяком случае, не из какого-либо места или предела сущего:
– Сыны человеческие, внемлите!
Перекрывая вой Орды.
– Отриньте ярость!
Заставляя ее погрузиться в безмолвие.
– Беги-и-ите!
И не было эха, ибо голос кричал в каждую душу, словно в пустой карман. Саубону казалось, что он способен лишь выдыхать и что какая-то сила вытягивает и вырывает воздух из его легких.
Нет, промчалась мысль.
Нити света охватили поднимающегося в небеса Анасуримбора Келлхуса, заключили его в нечто вроде клетки, прутья которой свесились с его макушки, напоминая паучьи лапы, а затем фигуру аспект-императора затянуло в ничто.
Нет…
– Тогда какое имеет значение, одобряю я твои действия или нет? Правда есть правда, вне зависимости от того, кто ее высказал…
– Я прошу лишь твоего совета. Скажи, что ты видишь… И ничего больше.
– Но я вижу многое…
– Ну так скажи мне!
– Я лишь изредка вижу проблески будущего. Сердца людей… то, чем они являются… Вот что я обычно вижу.
– Тогда скажи мне… Что ты видишь в моем сердце?
Пройас с Кайютасом и прочими спутниками мчались вдоль озаренных ярким осенним солнцем пляжей. Он попытается перехватить ушедшие далеко вперед отряды Ордалии, размышлял экзальт-генерал, сплотить их и восстановить порядок. Но глаза его души видели одно лишь смертоубийство. Его восставшее мужское естество болело от бесконечных тычков седла во время скачки. Справа от него, на побережье, заудуньяни тысячами карабкались вверх, обтекая словно ртуть запутанный лабиринт утесов Олорега. Поблескивавшие пятна парящих в воздухе колдунов окружали его покатые вершины, окутанные дымным покровом Пелены. Обширные пространства были залиты запекшейся, перемолотой тысячами сапогов темно-фиолетовой кровью. Месиво напоминало перезревшую измельченную свеклу и сплошь устилало перевалы на пути воинства, засохшей пастой пятная даже склоны окружающих гор. Яростная схватка кипела, сплетаясь с головными отрядами наступающих Колонн; образовались большие участки беспощадного истребления, где люди, разя копьями, кромсая клинками, прокладывали себе путь сквозь шранчьи толпы. Пустоты, возникшие в море Орды после безумной атаки Сибавула и его кепалорцев, почти все уже снова заполнились.
На какое-то время Пройас почти поверил, что смотрит вниз, – столь благоприятствовали подобному впечатлению круто забиравшие вверх склоны. Твердыня Даглиаш стояла на положенном ей месте, каменным наростом возвышаясь над Антарегом, макушка которого торчала за отрогами Ингола, все так же залитыми толпами шранков. Он заметил Келлхуса: сияющим бриллиантом тот венчал черную струю, извергаемую горой. Тройки Свайали выстроились вдоль укреплений вдалеке и изливали на окружающие пространства Абстракции, подобные миниатюрным магическим знакам. При виде этого зрелища сердце Пройаса застучало, и воображение его разыгралось, являя оку его души образы столь же яркие, как пророчество: вот он прокладывает себе путь сквозь неисчислимые множества тощих, вот взбирается по грудам туш на парапеты древних стен, чтобы воззвать к Саубону: «Видишь!»
Видишь!
Но с каждым шагом как будто все больше и больше препятствий воздвигалось на их пути. Все ближе были черные скалы. Берег становился все более каменистым и обрывистым, плавающие в прибое трупы теперь все чаще лишь ударялись о прибрежные валуны и оставались болтаться в море. При попытке обогнуть полузатопленные ковры из шранчьих тел, Пройаса вместе с лошадью захлестывали волны. По мере сужения прибрежной полосы все больше воинов Ордалии пробирались рядом прямо сквозь фиолетовые от шранчьей крови воды. Пройас рискнул проложить себе путь сквозь эти разноязыкие и разноплеменные толпы, но эта попытка едва не стоила ему жизни. Когда его лошадь, споткнувшись, сломала себе ногу, Пройас вылетел из седла, а болтавшееся из стороны в сторону копье шедшего рядом шайгекца едва не воткнулось экзальт-генералу прямо в глаз, поранив щеку. Темные воды сомкнулись над ним, соль ущипнула губы, обожгла порез на лице. Тяжесть доспехов давила на спину, пригвоздив его к каменистому дну. Пузыри воздуха потоком струились из его рта – видимо, он кричал.
Затем чьи-то руки вытащили его, задыхающегося и плюющегося, на поверхность. Солнечный свет ужалил Пройаса сквозь слезы, разорвав мир на волокна теней и сияния. Сквозь стекающую по лицу отвратную жижу он увидел Келхуса и успел запаниковать еще до того, как понял, что в действительности перед ним Кайютас – Кайютас, взирающий на запад, в сторону Антарега. Воды пенились и бултыхались от шагов идущих вброд воинов Ордалии, и Пройас мог видеть бесчисленные бородатые лица, обращенные в ту же стор