Столб дыма, подобный тени смертельно ядовитой поганки, вознесшийся до свода небес и заслонивший собою саму чашу мира.
Глава пятнадцатаяРека Сурса
Храбрость в Аду невозможна, а на Небесах не нужна.
Лишь герои в полной мере принадлежат сему Миру.
Чудовищный дымный шлейф, постепенно растворяясь в воздухе, стелился над морем.
Казалось, что сама Преисподняя объяла собой Даглиаш.
Саккарис, озираясь пустыми и полными неверия глазами, встретил Пройаса на вершине Мантигола. Открывавшийся сверху вид напоминал сцену, вышитую на посвященном героическому деянию гобелене: выжившие, измолотые последствиями свершившейся катастрофы, сокрушенные души, которые могли бы ощутить себя увенчанными бессмертной славой, если бы не та цена, что им пришлось заплатить. Так всегда ведут себя люди после постигшего их бедствия, будь то проигранная битва, смерть близкого человека или любое другое событие, выбивающее течение их жизней из привычной, будничной колеи – они только пытаются общаться, если не словами, то взглядами или просто дыханием.
Отвернувшись от экзальт-мага, Пройас осмотрелся. Он увидел круги полного уничтожения, чудовищные кольца, выжженные на самих костях Уроккаса и раскинувшиеся по всей речной пойме. Там, где стоял ранее Даглиаш, пылала даже земля. Струи густого, вязкого дыма тянулись вверх, словно само Мироздание, перевернутое и выпотрошенное, висело в пепельном небе на собственных кишках. Земля вокруг клокочущей сердцевины бедствия была выжжена до такой степени, что превратилась в иссохшую известь и голый обсидиан. Первые из хотя бы частично сохранившихся тел виднелись на некотором расстоянии от этого жуткого места и казались лишь обугленными участками поверхности, отпечатками сгоревших трупов. Узнать в них чьи-то останки можно было только потому, что они оказались в укрытиях – оврагах или низинках, забитых мертвецами, словно водосточные желоба гниющими листьями. Далее, в относительной близости от искрошенного подножия Олорега, он заметил и первых выживших – те ползли или скатывались по склонам, на которых в остальном не было заметно каких-либо признаков жизни…
Нагих людей, простирающих руки к небесам.
Пустоши Агонгореи тлели на противоположном берегу, дымясь как оставленные возле огня мокрые тряпки. Река Сурса несла свои темные воды, вливаясь в море чернильным пятном. Огромные кучи шранков, сбившись в нечто вроде плотов, образованных сцепившимися тушами, скользили по ее поверхности, перекатываясь и сталкиваясь друг с другом, подобно грудам отбросов, плывущим по сточной канаве. Это зрелище, по крайней мере, способствовало тому, что мертвящая хватка кулаков, сжимавших Пройасову грудь, немного ослабла. Ордалия, конечно, сильно пострадала от чудовищной катастрофы, но полчищ шранков – всей их несметной Орды – более попросту не существовало.
Катаклизм.
Лучи света выжигали глаза. Грохот рвал в клочья барабанные перепонки. От ударов тела могучих мужей превращались в измятую плоть и кровавые брызги…
Катаклизм указал людям на их подлинную – жалкую долю, свидетельствовал о том, что само биение их жизней есть следствие молчаливого попустительства сущностей намного более могущественных.
Если у Голготтерата есть столь грозное оружие или союзники, то какое значение могут иметь усилия и рвение обычных людей?
Пройас повернулся к побелевшим лицам, что окружали его. Его собственные тревога и уныние были столь же очевидны.
Казалось, никто не способен задать вопрос, который следовало задать.
– Кто-нибудь видел Его? – воззвал он, оглядывая всех присутствующих по очереди.
Никто не отвечал.
– Кто-нибудь! – вскричал он надломившимся голосом.
– Я-я видела… – запинаясь, произнес женский голос. – Незадолго до того, – дрожащий, измученный взгляд, – как-как эт-то… это случилось.
Одна из свайальских ведьм, шатаясь, смотрела на него, одежды ее сгорели, оставив вместо себя лишь хрупкие, высушенные обрывки, а роскошные некогда волосы превратились в опаленные космы.
Откуда-то ему было известно, что она не доживет до утра.
– Он-он… предупредил нас! Сказал нам…
Кашель скрутил ее, алые, как маковый цвет, брызги оросили подбородок.
– А с тех пор? – рявкнул Пройас, переводя взгляд с одного лица на другое. – Видел ли Его кто-нибудь с тех… с тех пор… – Он поднял вялую руку, указывая на вздымающийся выше гор столб дыма за своей спиной.
Ни у кого не было слов, чтобы описать то, свидетелями чему они стали.
Тишина дышала ужасом. Кто-то на краю собравшейся вокруг Пройаса небольшой толпы вдруг разрыдался. Порыв ветра налетел на вершину и принес с собой вонь пепла и запах медной стружки.
«Нет», – прошептал внутри него тихий голос.
Пройас покачнулся и сделал неуверенный шаг в сторону, пытаясь восстановить равновесие, а затем и вовсе едва не упал в обморок от внезапного головокружения. Приходить в себя ему не слишком хотелось. Желание отмахнуться от удерживающих его рук и отправиться в недолгий полет было намного сильнее. Упования. Народы. Кто-то – Саккарис? – схватил его за локоть, и он почувствовал, как его собственная тяжесть настойчиво сопротивляется этой хватке, словно стремясь стать чем-то вроде мертвого груза. Но рука слишком крепко держала его – с невозможной и даже какой-то бездумной силой, как удерживает отец своего сына, уберегая от опасности.
– Я здесь, – прошелестел чудный голос.
Пройас поднял взгляд и уставился в возлюбленные очи своего святого аспект-императора.
Разрозненный хор голосов пронзил все пропасти и расстояния – благодарность и облегчение хлынули из утроб и легких. Краем глаза Пройас видел, как остальные падают ниц, и один, казалось, длящийся вечно удар сердца он страстно жаждал лишь того же – присоединиться к ним, упасть и возрыдать, выпустив наружу со слезами и плачем весь тот ужас, что безжалостными когтями сжимал его сердце.
Но Анасуримбор Келлхус повел речи лишь о пожравшем, казалось, весь мир колдовстве, не столько обнимая, сколько поглощая истерзанную душу своего ученика…
Пройас пришел в себя в каком-то ином месте, где вокруг виднелись иные камни и иная земля, и обнаружил, что, сгорбившись, стоит на коленях над собственной блевотиной – сероватыми лужицами полупереваренного Мяса. Дрожа, он уселся на корточки. Когда тошнота улеглась, он взглянул вверх, смахнув с глаз слезы. Его святой аспект-император стоял в нескольких шагах поодаль, спиной к нему, обозревая изничтоженные, искрошенные и почерневшие от огня уступы.
Пройас сплюнул, пытаясь избавиться от вкуса желчи во рту, и понял, что они находятся на одном из неустойчивых, осыпающихся отрогов Олорега.
– Великую и скорбную победу одержали мы в день сей, – провозгласил Келлхус, повернувшись к нему.
Пройас взирал на него без тени осмысленности.
– Но земля теперь загрязнена и заражена… – продолжил его господин и пророк, – проклята. Вири ответил наконец за вероломство своего короля, свершившееся в те незапамятные дни.
Опершись ладонями о колени, Пройас заставил себя встать прямо, пытаясь удержать равновесие и борясь с остаточными позывами желудка.
– Пусть никто не посещает то место, – приказал Келлхус, – пусть никто не дышит воздухом, что приносит оттуда ветер. Держись севера, старый друг.
Келлхус стоял перед ним, его белые одеяния каким-то невозможным образом оставались безупречно чистыми, его шевелюра шелковистыми прядями развевалась на ветру. Позади него омертвелой бездной разверзались просторы, курящиеся столбами смолистого дыма, покрытые пеплом, золой и бесчисленными трупами.
– Больных и ослепших необходимо отделить от прочих, как и тех, чья кожа изъязвлена. Тех, кого тошнит кровью. Тех, у кого выпали волосы. Все они тоже замараны.
Золотящийся пророческий ореол окутывал его руки.
– Ты понимаешь, Пройас?
Это казалось подлинным чудом.
– Минули месяцы с тех пор, как начались наши беседы. Ты меня понимаешь?
Они разделили общий, один на двоих, безжизненный взгляд. В нем явственно слышалось грохочущее предчувствие новых ужасов.
– Ты нас оставляешь, – прохрипел Пройас.
– Оставляешь меня.
Его господин и пророк кивнул, сминая бороду о грудь.
– Саубон мертв, – мягко сказал Келлхус. – Теперь только ты один знаешь правду о том, что здесь в действительности происходит. Ты. Один.
Лицо Пройаса исказилось, на какое-то мгновение предательски, хоть и не в полной мере, отразив все бушующие в его душе чувства. Это было так странно – рыдать без слез и гримас.
– Но…
Больных и ослепших необходимо отделить от прочих…
– Я знаю – ты слаб. Знаю, что ты нуждаешься в божественном руководстве и что твои муки будут длиться до тех пор, пока ты отрицаешь все сказанное между нами. Но, вне зависимости от твоих стенаний, Пройас Бо́льший остается сильным.
Ему хотелось разрыдаться, скинуть с себя тяжкий груз, терзающий душу, рухнуть к Его ногам и залить Его колени слезами, но вместо этого он стоял, распрямившийся и безучастный, каким-то образом и все понимающий, и не способный постичь ничего…
Экзальт-генерал Великой Ордалии.
– Овладей ими, Пройас. Покори воинство кнутом и мечом. Оседлай их страсти и вожделения, лепи и ваяй, как гончар ваяет из глины. Мясо шранков, съеденное ими, превратило их рвение в ожившее пламя, унять и задобрить которое способны лишь жестокости и расправы…
Что это? О чем он говорит?
– Что-то необходимо есть… Ты меня понимаешь?
– Я-я думаю, что…
– Ты, Пройас! Ты остаешься один! Тебе придется принимать решения, которые ни один из королей-верующих не смог бы принять.
В глазах короля Конрии сверкнули слезы, и он повернулся к своему господину и пророку, но обнаружил, что место, где тот стоял, уже опустело. Святого аспект-императора Трех Морей больше не было здесь.