Она замечает, что мальчик внимательно наблюдает за ними.
— Я знаю что делаю, — убеждает она волшебника, — а вот, что собираешься делать ты?
Его лицо искажается:
— То, что Протатис советует делать всем попавшим на суд безумного короля — лизать ему ноги.
Ахкеймион отстраняется от суетящейся Мимары, взгляд его уже устремлен на вещь-зовущуюся-Серве. Беловолосая мерзость вглядывается в них, оставаясь в паре шагов, её утонченная красота в мерцании света и пляске теней кажется совершенно неотразимой.
— Итак, — обращается к твари старый волшебник, — ты его сторож?
Вещь-зовущаяся-Серве скромно улыбается, словно девушка, слишком застенчивая, чтобы признаться в собственной страсти.
— Разве я не его рабыня? — воркует оно. — Я могла бы любить и тебя, Чигра.
— И как же ты служишь ему, Тварь?
Она поднимает свою белую руку, указывая сквозь сияние пламени на одинокий якш, поставленный на восточном краю плато.
— Так, как все женщины служат героям, — с улыбкой молвит оно.
— Непотребство! — плюется старый волшебник. — Безумие!
Оглянувшись на Мимару и мальчика он ковыляет к Белому Якшу.
— Вот что они делают! Как ты не видишь этого? Каждым своим вздохом они сражаются с обстоятельствами, каждым вздохом превозмогают и подчиняют их. Они ходят среди нас как мы ходим средь псов, и мы воем, когда они швыряют нам объедки, мы визжим и скулим, когда они поднимают на нас руку…
Они заставляют нас любить себя! Заставляют любить!
Она следует за ним, придерживая свой живот, прикрытый золотой чешуёй доспеха. Вещь-зовущаяся-Серве позволяет Ахкеймиону держать путь куда ему вздумается, но ступает рядом с ней — за ним следом. Несмотря на то, что они идут во весь рост, шпион-оборотень, обернувшись, бросает взгляд лишь на её раздутый живот, в остальном не обращая на неё никакого внимания. Мимара же раздумывает о извращенной мерзости, носящей, ухватив и сжав своими челюстями, лик той, что мертва уже двадцать лет. Столько чудес, малыш…
Внутри шатра ещё мрачнее, чем снаружи — скорее из-за варварской обстановки, чем из за недостатка света. Стелющееся по земле пламя костра, обложенного кругом почерневших камней, сияет по его центру. В походных палатках королей Трех Морей всегда присутствовал определенный минимум роскошных вещей — наиважнейших признаков положения и власти, но в якше Найюра, Укротителя-Коней-и-Мужей, Мимара не видит ничего, что могло бы служить в этом качестве. Лишь подушки из сложенного и прошитого войлока, разбросанные на окружающих очаг кошмах, выдают хоть какую-то уступку хозяина якша собственному удобству. И нет никаких украшений, если, конечно, не считать таковым бунчук из лошадиных хвостов, что поражает Мимару своей дикой спутанностью. Пучки соломы аккуратно, подобно пирожкам, расставленные у южной стены. Дрова, грудами сваленные вдоль северной. Нимилевый хауберк, кианский шлем, круглый щит и колчан развешанные на конопляных веревках напротив входа. Седло с высокими луками, лежащее слева. Якш установлен на скошенном, покрытом рытвинами склоне, отчего кажется, будто они все стоят на борту перевернувшегося корабля.
Былая она — озлобленная на весь мир имперская принцесса — увидела бы тут лишь захламленное бандитское логово. Но та, былая она, и сама, скорее всего, благоухала бы амброй, а не смердела гнилыми мехами и вонью немытого женского тела. Варварство, размышляет она с нотками черного юмора, варварство давным-давно поглотило всю её жизнь.
Король Племен — единственное подлинное украшение якша. Он сидит, скрестив ноги, напротив входа с противоположной стороны очага. Раздетый до пояса, он видится ей одновременно и сухощавым и громадным. Темной фигурой, кажущейся ещё более зловещей из-за озаряющего её снизу света пламени. Свазонды сплошь покрывают руки и тело Найюра пятнами зарубцевавшейся кожи, напоминающими разлившийся по телу воск.
Мы сможем рассказывать тебе такие дивные сказки…
Найюр-урс-Скиота ничем не показывает, что заметил их появление. Он созерцает струящийся дым, удерживая на нем неподвижный взгляд, подобный пальцу, погруженному в быстрый поток. Ахкеймион поражает её тем, что, используя его отвлеченность, шагает прямо к костру и усаживается справа от Найюра, как мог бы сидеть рядом с ним двадцать лет назад, во время Первой Священной Войны, когда они делили один очаг. Мимара колеблется, зная ещё с тех лет, что она провела на Андиаминских Высотах, что самонадеянность старого волшебника может быть воспринята как вызов и провокация. Лишь, когда вещь-зовущаяся-Серве садится слева от своего супруга, она тоже опускается на колени рядом с Ахкеймионом. Мальчик следует их примеру, усевшись напротив нечестивой подделки.
Горящие березовые поленья свистят, извергая шипящий пар из своей влажной сердцевины.
— Ты искал Ишуаль… — говорит скюльвенд с резкой, рубящей интонацией. Его голос даже во время обычного разговора хрипит раскатами грома, гулкими… словно отдаленный звериный рык. Он по прежнему пристально всматривается в какую-то неопределенную точку над очагом.
— Я бросил ему в лицо твои обвинения сразу после падения Шайме… — брови старого волшебника лезут на лоб, что происходит всякий раз, когда мысли его охватывает какое-то особенно удивительное воспоминание, — Практически сразу после того, как Майтанет короновал его как Аспект-Императора на высотах Ютерума, перед всеми Великими и Малыми Именами. — Он пристально вглядывается в лицо варвара — как бы в поисках одобрения собственной храбрости. — Как легко понять, затем мне пришлось бежать из Трех Морей. Все эти годы я жил в изгнании, размышляя о произошедшем, о пророчествах и пытаясь найти хоть какие-то подсказки о Ишуаль в своих Снах… Истина о том, кем является человек, рассуждал я… заключается в его происхождении.
Ей трудно сосредоточится на Найюре, не смотря на его всеподавляющее присутствие. Образ его супруги, даже оказываясь на периферии зрения, маячит, нависает там смутной опасностью и угрозой. Серве, тёзка её сестры, ещё более прекрасная, чем образ, навеянный легендой, подобная юной дочери некого бога…
— Тебе не хватило той правды, что я поведал тебе тогда в последнюю ночь?
— Нет, — речет Ахкеймион, — не хватило.
Плевок Короля Племен шипит в пламени.
— Ты сомневаешься в моей правдивости или в моем рассудке?
Вопрос, от которого у Мимары перехватывает дыхание.
— Ни в том, ни в другом, — пожимает плечами старый Волшебник, — лишь в том, как ты всё это воспринимае…
Король Племен ухмыляется, по-прежнему взирая в пустоту.
— То есть всё же в моём рассудке.
— Нет, — уверяет старый волшебник, — я….
— Мир сам по себе способен сделать людей безумцами. — прерывает Найюр, наконец повернув к Ахкеймиону свой безжалостный лик и сверля его взглядом бледно-голубых глаз. — Ты искал Ишуаль, чтобы решить вопрос о моем помешательстве.
Старый волшебник смотрит куда-то вниз, молча разглядывая свои пальцы.
— Ну, так скажи мне теперь, — продолжает Найюр, — Я безумен?
— Нет… — слышит Мимара собственный голос.
Взгляд белесых глаз смещается, останавливаясь на ней.
— Анасуримбор Келлхус — само зло, — вяло молвит она.
Мы все устали, малыш. И только…
Ахкеймион поворачивается к ней, глядя свысока, в той, манере, что приберегают обычно на случай разговора со старыми сварливыми тётками, и говорит, будто обращаясь к её измазанному в грязи колену.
— А если дело обернется так, что он окажется твоим Спасителем?
— Не окажется, — парирует она, но в голосе её звучит больше сожалений, чем ей самой хотелось бы.
— Но откуда ты можешь это знать?
— Оттуда, что у меня есть Око!
— Но оно поведало тебе, что зло — дуниане, а не Келлхус!
— Довольно! — рявкает Король Племен. Она и раньше замечала, что голоса мужей, состарившихся, затворившись в темницы своих сердец, часто грохочут подобно далекому грому. Но голос Найюра гремит, оглушая.
— Что ещё за Око?
Вопрос, казалось, выпивает из якша весь оставшийся воздух. Старый волшебник совсем уж хмурым взглядом призывает её замолкнуть, и поворачивается к Найюру, сидящему, по-прежнему вперив в неё сияющий и обжигающий кожу взор.
— Она владеет тем, что зовется Оком Судии, — начинает он, столь тщательно выбирая слова, что звучат они как-то неискренне, — Очень мал….
— Бог Богов, — прерывает она его, — Бог Богов взирает на мир моими глазами.
Найюр урс Скиота кажется каменной статуей — столь недвижимы и он сам и его испытующий взгляд.
— Пророчество?
— Нет…, — сглотнув, отвечает она, понимая, что ей пришлось столкнуться с чисто мужским взглядом на вещи. Она старается выровнять своё дыхание, чтобы не дергаться от беспокойства. — Суждение. То что я вижу это… что-то вроде приговора.
Вещь-зовущаяся-Серве слегка щурится.
Король Племен кивает.
— Значит ты видишь Проклятие и видишь проклятых.
— Вот почему мы спешно двигались к Голготтерату, — встревает Ахкеймион в неуклюжей попытке отвести удар от неё, — чтобы Мимара могла взглянуть на Келлхуса Оком… Чтобы мы…
— Око, — скрежещет Найюр, — ты смотрела им на меня?
Она едва смеет взглянуть ему в глаза.
— Да.
Великий человек склоняет голову, одновременно как бы и обдумывая её слова и изучая заусенцы на своих ногтях. По плечам его пробегает дрожь.
— Ну так скажи мне дочь Эсменет. Что ты видела?
Она встречается взглядом с Ахкеймионом… Взор его молит её «лизать ноги» — молит лгать. Его пустое лицо кричит о том же.
— Скажи мне, — повторяет Найюр, поднимая голову и поворачивая к ней искаженное гневом лицо.
Она пытается противостоять его пригвождающему взору. Ледяная бирюза его очей бьет с убийственной точностью выстрела, пронзает её насквозь и хотя сам Бог Богов окружает и пропитывает её естество, взгляд её колеблется и опускается к лежащим на коленях рукам, которые сами собой беспокойно теребят её собственные пальцы.