Священные Саги не лгали. Память о Вреолете была врезана в самое существо каждого шранка, причем так, что она могла пересилить любую присущую им плотскую похоть. Они предпочитали умереть, пасть под ноги своим безумным собратьям, чем ступить на эту страшную для них землю. Здесь как бы в безопасности, но и не в ней, собирались последние из высоких Норсираев, число их сокращалось, так как Консульт время от времени устраивал на них набеги, нуждаясь в новых пленниках. Здесь они вели свое горестное, полное ожидание бытие, служа поставщиками живого скота, нужного для реализации прихотей и потребностей Нечестивого Консульта.
Полные ужаса кепалоры взирали на умопомрачительное зрелище, на несчетные бледные лица, нечеловеческая красота которых была извращена ненавистью, снова и снова наступавшие и откатывавшиеся назад, превращавшиеся в акварельные отпечатки в облаке фекальной пыли. Зрелые мужи рыдали, не понимая, какая судьба привела их так близко к концу всего сущего. А другие, ободрившись смеялись, преодолевая ужас, ибо было счастьем стоять неуязвимым перед воистину невероятным количеством врагов.
Пребывавшие на восточном фланге неслышно кричали, указывая на огни, появившиеся в охряных вертикалях. Это Жнецы, понимали они — явились адепты Школ! И осознавали, что представшее перед ними зрелище, ежедневно открывается этим адептам тайных наук, их товарищам по оружию. Обладатели острого зрения различили в небесах троицу темнокожих чародеев, одетых облаками, каждый верхом на призрачном драконе. Это были Вокалаты в белых и фиолетовых одеждах, плакальщики Солнца как их называли, пережившие Ирсулор и безумие Кариндасы, Великого Магистра их ордена.
Согласно рассказам это случилось, когда князь-вождь впервые заметил, что вся масса шранков хлынула на юго-восток, и осознал всю новую опасность.
Тайный ропот колдовства червем проник в нутро грохочущей Орды. И если кепалоры разразились радостными криками, Орда взволновалась, и полыхнула из щелей пылью. Всадники даже видели как шранки горстями подбрасывали к небу землю и гравий, образуя облако, в котором растворилось всё, кроме ослепительных огненных струй, поливавших дергающиеся силуэты. Среди всадников многие радостно возопили, посчитав, что Вокалаты явились для того, чтобы спасти их.
Однако Сибавул понимал ситуацию лучше: он знал, что колдуны возможно окончательно обрекли их на смерть. Оказавшись под нападением сверху, шранки инстинктивно бросились врассыпную, — словно стрелки, оказавшиеся под градом чужих стрел. Но если человеческий строй мог распространиться на пространство, измеряемое в ярдах, Орда разбегалась на мили. Она растекалась по унылой пустоши, а адепты сеяли среди них смерть. Много раз ему и его всадникам приходилось отступать, видя как Жнецы исчезают среди Пелены.
Орда намеревалась затопить Вреолет.
Сибавул скакал позади своих воинов, нахлестывая их коней ударами плоскостью клинка по крупам, и словами, услышать которые не позволяла насущная необходимость. И кепалоры неслись, пригибаясь к седлам, лишь ветер трепал за спинами воинов льняные, заплетенные в косы, волосы. Они мчались между руин, проламывали заросли чертополоха, мелового можжевельника, равнинного папоротника. И с ужасом наблюдали за двумя облаками пыли, словно ладони в молитве смыкавшимися перед ними, превращая солнце в бледный диск. Тысячи воющих шранков закрывали проход, которым проехали люди не далее стражи назад. Холодный, зловонный сумрак лег на Вреолет, и даже гордые всадники Кепалора кричали, охваченные ужасом и отчаянием.
Халас Сиройон, добравшийся до входа в разрыв только для того, чтобы заметить, как смыкается его горло, видел Сибавула и его кепалоров лишь издалека, так словно смотрел на них через несколько миров, из мира наделенного плотностью, в мир, погруженный в непрозрачную дымку — некое сонное видение. Ему пришлось отступить, и его полуобнаженные наездники понесли серьезный урон от дротиков и стрел набегающих шранков. Потом летописцы напишут, что Фолиос, величайший среди жеребцов, получил рану в плечо и вторую в круп, в то время как его куда менее прославленный господин отделался лишь одной — в левое бедро.
Пелена сомкнулась над участью лорда Сибавула и его родичей. Вреолет остался лежать нарывом в недрах Орды.
День и ночь миновали, и только тогда Орда оставила проклятый Амбар. В Палате об Одиннадцати Шестах прозвучали обвинения. Уверовавшие короли обратились с прошением к своему Святому Аспект-Императору, который успокоил их следующим словами: «Сибавул возможно самый свирепый среди вас, однако душевные качества отступают на второй план, когда опасность имеет сверхъестественную природу. Слабых щадят, а самые отважные лишаются мужества. Молитесь Богу Богов, мои братья. Только сам лютый Вреолет может открыть, что именно натворил».
Убитый горем Сиройон первым воспользовался открытием промежутка на следующее утро. И обрел своего соперника — и выживших с ним девять из двадцати трех сотен кепалоров — на время лишившимися ума и рассудка. Об участи остальных, так ничего и не узнали, ибо уцелевшие отказывались говорить на любую тему, не говоря уже о том, что им пришлось вынести. И если они отзывались на обращения, то для того лишь, чтобы смотреть сквозь вопрошавшего, в те неведомые глубины и дали, что поглотили их разум и души.
К этому времени вся Ордалия подтянулась к легендарным руинам, поэтому известие о том, что Сибавул уцелел молнией пронеслась над Священным Воинством Воинств. Клич громогласного одобрения прокатился над войском, застревая лишь в глотках тех, кто хотя бы мельком видел измученных кепалоров. Восклицания всегда оказываются мерой радости или горя. И одного взгляда подчас бывает достаточно для того, чтобы измерить масштаб происшедшего, — того, что претерпела чужая душа, чтобы понять, победила она или выжила, просто дрогнула или совсем сдалась. И облик кепалоров яснее ясного говорил о том, что на их долю выпало нечто более ужасное, чем страдание, нечто такое, для чего нет слов в языке.
В ту ночь, когда Сибавул явился в Совет на зов своего Святого Аспект-Императора, собравшиеся Уверовавшие короли были потрясены преображением этого человека. Пройас обнял его, но тут же отшатнулся, словно услышав нечто отвратное. По повелению Анасуримбора Келлхуса, Саккарис напомнил собравшимся легенду о Вреолете, какой она изложена в предании Завета. Великий Магистр рассказал о том, как Мог-Фарау поставил на своих владениях печать ужаса затем, чтобы обитатели их были избавлены: «яко зерно избавлено от жернова». Вреолет, как объяснил он озабоченному собранию, был житницей Консульта, и сыны его претерпели столько, сколько не довелось вытерпеть остальным сыновьям человеческим.
— Что скажешь? — наконец обратился Сиройон к своему сопернику.
Сибавул посмотрел на него взглядом, который можно назвать разве что мертвым.
— Преисподняя… — ответил он, роняя слова как влажный гравий с лопаты. — Преисподняя уберегла нас.
Молчание легло на Умбиликус. Обрамленный чародейскими сплетениями Эккиню, Святой Аспект-Император смотрел на Сибавула пять долгих сердцебиений. Его одного не смущала пустота, царившая теперь в манерах полководца.
Анасуримбор Келлхус кивнул в знак какого-то сокровенного свидетельства, — скорее в знак понимания, а не утверждения того, что видел.
— Отныне, — промолвил он, — ты будешь поступать в военных делах так, как тебе угодно, лорд Сибавул.
Именно так и повел себя далее князь-вождь Кепалора, каждый день перед тем как прозвонят Интервал, выводивший отряды своих соплеменников, возвращавшиеся затем с мешками, полными белой кожи, которую кепалоры поедали сырой и во тьме. Они не разводили костров, и как будто бы держались подальше от лагерных огней своих соседей. Они более не спали, так, во всяком случае, утверждали слухи. Весть об их неестественной жестокости разлетелась по всему полю, и шранки теперь бежали в панике от кепалоров, вне зависимости от того, сколько было последних. О том, где собирались Сибавул и его бледные всадники, люди Ордалии помалкивали. Самые суеверные чертили в воздухе охранительные знаки — некоторые даже закрывали ладонями лица, убежденные в том, что мертвые глаза способны видеть лишь мертвецов.
И все стали бояться сыновей Кепалора.
За его спиной голова на шесте.
Чтобы перековать людей, как понял Келлхус, следует исцелить самое простое, самое основное из того, что есть в них. Величайшие из поэтов пели хвалу детству, превозносили тех, кто сохранил невинность в сердце своем. Однако все они, без исключения, обращали внимание лишь на утешительную и лестную простоту, игнорируя те аспекты, в которых дети уподобляются зверям. Впрочем, точнее сказать, животным. Люди не столько остаются детьми в сердце своем, сколько остаются животными, собранием рефлексов, бурных, прямых, слепых, не видящих ни одного из тех нюансов, которые делают людей Людьми.
Чтобы перековать людей, нужно уничтожить их веру в сложность, заставить их найти убежище в инстинктах рефлексах, свести их к животной основе.
У Пройаса были все причины казаться затравленным.
— Ты говоришь, что… что…
Келлхус выдохнул, напомнив своему экзальт-генералу сделать то же самое. На сей раз, он велел Пройасу сесть рядом с ним, а не на другой стороне очага: чтобы лучше использовать телесную близость.
— Проклятье поразило Сибавула и его родню.
— Но они ведь живы!
— В самом деле? А не застряли ли они где-нибудь посередине между жизнью и смертью?
Пройас недоумевал и ужасался.
— Но к-как… как подобное может случиться?
— Потому что страх вскрывает сердце. Они претерпели слишком великий ужас на земле, слишком пропитанной страданием. Ад всегда ищет, всегда тянется к пределам живущих. И во Вреолете он обрел и объял их.
За его спиной голова на шесте. И если он не мог обернуться и увидеть её, то только потому, что находилась она за пределами, доступными его взгляду