случалось ли ему поиметь меня?
Весь воздух вокруг… высосан и непригоден для дыхания.
Взгляд, только что встревоженный и недоверчивый, сделался совершенно ошеломленным. Уверовавший король Галеота закатился в припадке кашля. Вода полилась из его носа.
— Нет… — выдохнул он.
Пройас только что полагал, что смотрит на своего двойника, но когда Саубон шевельнулся, шагнул к порогу, заложив руки за голову, обнаружил, что смотрит на то место, которое тот занимал.
— Он говорит, что он безумен, Саубон.
— Он-он так тебе и сказал?
Вечное соперничество, каким бы оно ни было, внезапно оказалось самой прочной из связей, соединявших обоих полководцев. Во мановение ока они сделались братьями, попавшими в край неведомый и опасный. И Пройасу вдруг подумалось, что возможно именно этого и добивался их Господин и Пророк: чтобы они, наконец, забыли о своих мелочных раздорах.
— Так значит он оттрахал тебя? — Вскричал Саубон.
Попользоваться мужчиной как женщиной — считается преступлением среди галеотов. Это позор, не знающий себе равных. И окруженный со всех сторон визгливыми ужасами, Пройас понял, что навек запятнал себя в глазах Коифуса Саубона, тем что в известной мере сделался женоподобным. Слабым. Ненадежным в делах мужества и войны …
Странное безумие опутало черты Саубона клубком, в котором переплелись безрассудство и ярость.
— Ты лжешь! — Взорвался он. — Он приказал тебе сказать это!
Пройас невозмутимо выдержал его взгляд и заметил много больше, чем рассыпавшаяся перед его хладнокровием ярость его собеседника. A заодно понял, что если претерпеть насильственные объятия их Аспект-Императора выпало на его долю, то самому страшному испытанию все же подвергается Саубон…
Тот из них двоих, кто в наибольшей степени ополчился против ханжества его души.
Статный норсирай расхаживал, напрягая каждое сухожилие в своем теле, тысячи жилок бугрили его белую кожу. Он огляделся по сторонам, хмурясь как отпетый пьяница или седой старик, обнаруживший какой-то непорядок.
— Это все Мясо, — коротко взрыднул он. И без какого-то предварения метнулся к блюду и отшвырнул его к темной стенке. — Это проклятое Мясо!
Внезапный его поступок удивил обоих.
— Чем больше ты его ешь… — проговорил Саубон, разглядывая стиснутые кулаки. — Чем больше ешь… тем больше хочешь.
В признании есть собственный покой, своя сила. Лишь невежество столь же неподвижно как покорность. Пройас полагал, что сия сила принадлежит ему, особенно с учетом предшествовавших волнений и слабости. Однако охватившее его горе мешало заговорить, и читавшееся на лице отчаяние перехватило его горло.
— Саубон … что происходит?
Бессловесный ужас. Одна из лампад погасла; свет дрогнул на континентах и архипелагах, сложившихся из пятен на холщовых стенах.
— Никому не рассказывай об этом, — Приказал Коифус Саубон.
— Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю! — Внезапно вспыхнул Пройас. — Я спрашиваю тебя о том, что нам теперь делать?
Саубон кивнул, буйство в соединении с мудростью наполняло его взгляд, казалось по очереди одолевая друг друга, не позволяя главенствовать ни той, ни другой стороне — словно два зверя, катающихся клубком в поисках какого ни на есть равновесия.
— То, что мы всегда делали.
— Но ведь он приказывает нам … не верить!
И это было самым невероятным и… непростительным из всего происходящего.
— Это испытание — Молвил Саубон. — Проверка… Иначе не может быть!
— Испытание? Проверка?
Взгляд слишком полный мольбы для того, чтобы стать убедительным.
— Чтобы поверить, будем ли мы как и прежде действовать, когда… — сделав паузу Саубон продолжил, — когда перестанем верить…
Оба дружно выдохнули.
— Но…
Они оба чувствовали это, искушение мясом, злую и коварную пружину, пронизывающую каждую их мысль и каждый вздох. Мясо. МЯСО.
Дааа.
— Подумай сам, брат… — проговорил Саубон. — Что ещё это может быть?
У них не оставалось другого выхода кроме веры. Вера неизбежна… и еще более неизбежна в совершении любого большого греха.
— Мы уже так близко… — Пробормотал Пройас.
Меняется только предмет веры… то самое во что.
— Налегай на весло, брат, — посоветовал Саубон голосом, в котором ужас смешивался со свирепостью. — Голготтерат рассудит.
Будь то Бог… Человек.
— Да… — вздрогнул Пройас. — Голготтерат.
Или ничто.
ГЛАВА ПЯТАЯИшуаль
Отец, который не лжет, — не отец.
Выбирая между истиной, стремящейся к неопределенности, и ложью, желающей стать истиной, люди ученые, как и короли, предпочитают последнюю. Лишь безумцы и чародеи рискуют обращаться к Истине.
— Нау-Кайюти… — проскрипел один из уродцев.
— Нау-Кайюти … — проскрежетал второй, раскачиваясь как червь.
— Какой ссюрпризсс…
Ахкеймион встал на колени, закашлялся. Железные обручи на шее, запястьях, лодыжках. Вокруг тесный кружок темных, загадочных силуэтов. А за ним, мир, играющий золотом и тенями. Тошнотворное дуновение лизнуло его обнаженную спину, стиснуло в комок внутренности, едва не вывернуло наизнанку.
Его замутило в чужом теле, он поперхнулся жгучей блевотиной. Воспоминания о схватке в темноте ещё туманили его глаза, когти цепляли конечности, крылья терзали жесткий воздух, опустошенный ландшафт уходил к горизонту.
— Какой-какой ссюрпризсс…
— Ни-хи-хиии…
Вернулись другие воспоминания, словно бы лёд оттаивал вокруг его сердца и легких. Его жена Иэва в полном самозабвении выжимающая соки из его тела. Инхорой Ауранг, выхватывающий его из саркофага и возносящий в небеса. Золотые башни, возвышающиеся над сложенными из тяжелого камня бастионами, по фасам которых вьется бесконечная и бесконечно чуждая филигрань…
Голготтерат, понял Великий Князь. Он находится в Мин-Уройкас, жутком Ковчеге Небесном…
И это значило, что он хуже, чем мертв.
— От отца..! — Воскликнул он, бессмысленно озираясь. — От отца за моё возвращение вы ничего не получите!
— Возвращение… — заклохтал один из уродцев.
— Возвращения нет… — добавил другой.
— И спасения тоже…
Чародей повел по сторонам диким взглядом. Его обступали десятеро старцев, лица их туго обтягивала кожа, на него смотрели тусклые бельма глаз. Они качали головами — лысыми, поросшими клочками белых как снег волос — словно явившись из какого-то длинного, полного кошмаров сна. Один из них успел прокусить собственную губу, по подбородку стекала кровь.
Сперва ему показалось, что они просто сидят вокруг него — но уже скоро понял, что у них нет конечностей, что они, будучи подобиями каких-то личинок, привязаны к своего рода каменным колыбелям. И еще он осознал, что все десятеро являются не столько людьми, сколько колесиками в каком-то устройстве, тайном и отвратительном.
Также великий князь, уразумев где он оказался и кого видит, немедленно понял и то, кто, и как именно, предал его.
— Моя жена, — простонал он, впервые взвешивая тяжесть собственных цепей. — Иэва!
— Совершила… — прочирикали уста одного из старцев.
— Такие преступления…
— За какую цену вы купили её?… — прокашлялся он. — Говорите!
— Ей лишь бы… — булькнул окровавленный.
— Спасти свою душу…
Смешок, жидкий и призрачный, обежал по кругу уродцев, начинавших хихикать и умолкавших один за другим, словно бы повинуясь удару кнута.
Великий князь посмотрел им за спины, в сторону стен под золоченными балками. Неяркий свет ложился на далекие сооружения, поверхности которых светились в полумраке всеми своими бесконечными деталями, втиснутыми в несказуемые формы. Внезапное осознание размеров и расстояний вдруг озарило его…
Невероятные, разверзшиеся пространства.
Неожиданное головокружение заставило его припасть на правый локоть. Они плывут, понял он. Древние старцы, безрукие и безногие, были расставлены на какой-то платформе — сделанной из того же неземного металла, что и Ковчег. Из соггоманта, мерзкого и неподдающегося никакому воздействию. Сквозь прорехи в грязи под собой он видел золотые рельефы, сражающиеся фигуры, злобные, плотоядные и нечеловеческие. И знак — два противопоставленных символа, напоминающих изогнутые, подобно змеям Гиерры, буквы, цепляющиеся за литеру в виде бычьих рогов.
Знак, который смог бы узнать любой из отпрысков Дома Анасуримборов: Щит Силя.[1]
Они плыли вверх по какой-то невероятно огромной шахте, способной вместить в себя весь Храм Королей. Рога, понял Нау-Кайюти…
— Чудо… — проскрипело одно из этих убогих созданий, свет на мгновение вспыхнул и погас в его глазах.
— Разве не так?
Они возносились к месту, что сику именовали Могилой-без-Дна…
— Ииску …
— Они сделали это место…
— Чтобы оно было их…
— Суррогатным миром…
Огромный колодец, расположенный в Воздетом Роге Голготтерата.
— И теперь… теперь…
— Оно принадлежит мне…
Они восходили к злейшей из злейших вершин мира, на которую ступали лишь мертвые и проклятые.
— Сё…
— Твердыня…
— Ссспасения!
Ярость, лихорадочная, самозабвенная, титаническая, овладела членами и голосом старого чародея. Он взвыл, напрягся всем своим телом, всей мощью делавшей его непобедимым на стольких полях сражений.
Но уродцы только пускали слюни и хихикали по очереди, один за другим.