Как писал безымянный кельмариадский поэт:
Утверждённый поверх несчастия, высеченный из обмана,
Занятый гарнизоном из упования и надежды,
Наш Щит от Легионов Умирающего Солнца,
Молитесь ей, нашей крепости, нашему Дому Тысяч,
Заклинайте её, как любого другого святого кумира!
Ведь её чудеса суть сочтенные жизни наших детей.
Но ни один из Богов никогда не был настолько щедр или надёжен, как Даглиаш. Веками эта твердыня была единственным бастионом человечества, одиноким маяком, чьё яростное сияние рассеивало и гнало прочь кошмарную тьму Голготтерата. Норсираи древности называли Даглиаш многими именами: Упрямица, Необоримая и даже Фиалка — из-за ярких цветов, постоянно выраставших прямо на могучих стенах. Побережье, примыкавшее к горе Антарег, было усеяно крошевом из костей вместо песка, столь неисчислимыми были тела, разбившиеся о скалы. Снова и снова Консульт посылал легионы своих отродий на штурм крепости. Снова и снова их отбрасывали назад. По мере того, как бесчестие Вири истиралось из людской памяти, Даглиаш становилась символом человеческой ярости и решимости, её гордое имя звучало на рисовых полях и в горных долинах, в храмовых процессиях и бурлящих гаванях по всей Эарве.
И весть о падении Даглиаш широко разнеслась по дворам владык Мехтсонка, Иотии и Шира. Смуглые короли требовали тишины и внимали горестным известиям. И каким-то образом они поняли, эти жестокие и безыскусные люди, поняли то, чего понять не должны были, ибо тщеславие склонно умалять угрозу, исходящую от врагов столь отдалённых. Но каким-то образом они осознали, что ныне пали давным-давно осаждённые Врата не Аорсии, но Врата самого человечества. И хотя они ничего ещё не знали о Не-Боге по их коже побежали мурашки, ибо его всесокрушающая тень уже простерлась на Мир и коснулась их сердец.
У экзальт-генерала потекли слюнки от запаха палёной ягнятины.
Келлхус опустил плот на покрытые пятнами лишайников камни и, пошатываясь, дружинники Саубона попрыгали вниз с бревенчатой платформы, исполненные неверия… также как и сам Саубон. Ведьмы штурмовали укрепления в манере чересчур методичной, чтобы её можно было описать как яростную… и тем более яростной она представлялась. Выстроившись длинной шеренгой, они атаковали выщербленную каменную кладку циклопических стен, каждая взяв на себя участок примерно в пятьдесят локтей и выжигая валы с бастионами раскаленными добела дугами и рассекающими плоть и твердь линиями. Ничто, способное им воспрепятствовать, не уцелело на курящихся дымами башнях и стенах, и они просто переступили через них, чтобы излить, уже внутри крепости, свой всеистребляющий свет.
И теперь Саубон стоял и вместе с дружинниками пораженно смотрел вверх, разглядывая вознёсшиеся к небесам выжженные стены. Ладонь опустилась на его одоспешенное плечо и он узрел своего Господина и Пророка, который, ухмыльнувшись и слегка сжав его руку, прошествовал мимо ещё дымящихся тел, устилавших внутренний двор. Благодаря Свайали, Даглиаш пала в один миг, но ропот и гул Орды всё возрастали с каждым следующим сердцебиением.
Саубон взмахом руки приказал своему отряду прикрыть Святого Аспект-Императора с флангов. Они были здесь, понимал Саубон, для единственной цели — защитить от хор своего Господина и Пророка, а также Лазоревок. Рыцари Льва Пустыни числом насчитывали лишь сорок восемь воинов, некоторые из них были неуклюжими, другие тонкими, как тростинки, немногие же (подобно его удивительно ловкому скюльвендскому разведчику Сканксе) до смешного пухлыми. Саубону потребовалось больше пятнадцати лет, чтобы собрать их, выискивая среди всех, служивших ему в горниле Объединительных войн, лишь самые свирепые души. Опытным воинам было достаточно взглянуть на его свиту, чтобы понять, что именно заслуги, а не родословная могут возвысить их. Подари жизнь правильному человеку, давно осознал Саубон, и он поставит эту жизнь на кон, независимо от того, как лягут счетные палочки.
Они приземлились в Риббарале, той части крепости, где когда-то размещались её знаменитые мастерские, но ныне виднелись лишь груды мусора и щебня. Руины Циворала, внутренней цитадели Даглиаш, возносились своей темной массой над сияющей фигурой Аспект-Императора. Подобно самым отдаленным бастионам, циклопические строения лежали сгорбившись, словно укрывшись простынями — высоты и вершины, со всех сторон изглоданные веками. Саубон тронул носком сапога одно из защищавших крепость отродий — уршранка, что так часто упоминаются в Священных Сагах. Эта штуковина казалась бы неотличимой от любого другого шранка, если не обращать внимания на её размеры и единообразие оружия и доспехов. Он всмотрелся в клеймо в виде Сдвоенных Рогов на щеке уршранка — метку его нечестивых господ и задумался над тем какова будет на вкус эта иссеченная плоть, если её потушить на медленном огне…
Отбросив эту мысль, он пнул своего амотейского оруженосца Мепиро, что как раз подбирался к туше, намереваясь, похоже, измазать в шранчьем жире пальцы и облизать их, и жестом скомандовал оставшейся части дружины продвигаться вперёд. Несмотря на предшествующее своё замешательство, он обнаружил вдруг, что ухмыляется какой-то уже почти забытой усмешкой, смакуя хорошо знакомое по былым годам трепетание. Слишком много времени минуло с тех пор, как он в последний раз командовал воинами не с какого-то отдаленного, затуманивавшего взгляд расстояния, а подвергаясь непосредственной опасности — в гуще сражения. Смерть была зверем, с которым он тесно сошелся ещё во дни своей юности — выслеживающим добычу волком, принимавшем неисчислимые формы и готовым воспользоваться любой, даже допущенной на краткий миг, слабиной, любой, совершенной в спешке, оплошностью, повергавшим одну за одной все неудачливые души, но за ним, отчего-то, всегда лишь следовавшим по пятам…
Да… Вот где его место. Вот его подлинный храм.
Естество его набухло в ожидании возможности калечить, рвать и терзать, он бросился туда, где среди дымящихся мертвецов стоял его Господин и Пророк.
Возглавлявшая отряд Свайали коренастая кепалорка по имени Гванвё, торопливо собирая в золотистый пучок свои развевавшиеся одежды, шагнула вниз с высоты, присоединившись к ним. Её виски и щеки были перемазаны сажей.
— Никаких хор! — надсаживая горло, крикнула она, силясь преодолеть гомон Орды. Она вглядывалась в лик своего Святого Аспект-Императора со странной смесью обожания и тревоги.
Саубон немедленно ухватил суть: если вам не хватает ресурсов, чтобы занять и удерживать укрепление, то вы повредите или уничтожите его, дабы оно не послужило вашим врагам…
Тот факт, что крепость Даглиаш продолжала стоять свидетельствовал, что она продолжала служить…
— Зато хоры есть под нами, — произнес Келлхус, взглянув вверх на чудовищные стены цитадели. Саубон заметил, что декапитанты, висящие поверх белой шерстяной ткани на его бедре, гримасничают и кривятся, а черные провалы их ртов шевелятся. Гванвё взглянула на землю меж своими, обутыми в грубые пехотные сапоги, ногами. Она не чувствовала безделушек, понял экзальт-генерал.
— Неужели они вновь откопали чертоги Вири и пробрались туда?
— Ловушка! — рявкнул Саубон с возрастающим беспокойством. — Тебе нужно покинуть это место, Бог Людей!
Аспект-Император, казалось, бесцельно разглядывал окружающее пространство. Раскинув руки, он широко раскрыл пальцы, словно расплющив их о золотящиеся диски ореола. По ту сторону стен неисчислимые потоки шранков сливались воедино вокруг захваченных ими укреплений. Терзающий слух рёв всё усиливался, вселяя в сердце уверенность в том, что на них надвигается нечто исполинское. Чародейские Напевы звенели в воздухе, неразборчивые, но напоённые ужасающими душу смыслами, подобно таинственному шепотку, внезапно достигшему не предназначенных для него ушей. Лазоревки укрепляли колдовством дряхлые бастионы…
На них шла Орда.
Остававшийся беззаботным Келлхус опустил взгляд на землю. Саубон уже давно научился следовать примеру своего Господина и Пророка, когда речь шла о предчувствии угрозы, однако Гванвё не смогла сдержать тревоги. Она закричала своим сёстрам, стоявшим на парапете, чтобы они немедля поднимались вверх, а когда её первый крик утонул во всепоглощающем рёве — повторила его ещё более громким и пронзительным голосом.
— Легион… — произнёс Келлхус, голос его чудесным образом словно бы отодвинул в сторону оглушительный грохот, — тысячи теснятся там внизу, скрываясь в разрушенных чертогах Вири. Башраги, шранки. Они ждали здесь днями — даже неделями. Их зловоние, поднимаясь вверх, пропитало Даглиаш как замаранное бельё.
Гванвё и Саубон, вместе со всем отрядом оцепенело уставились на землю у себя под ногами.
— Возможно, они ожидали от нас этой уловки, — предположил Аспект-Император, — возможно, рассчитывали застать нас врасплох, после того как мы одолеем Орду…
— В любом случае, — вскричал Саубон, — они нас перехитрили!
Возникшая откуда-то молния ударила в крепость. Казалось, все ведьмы теперь пели, как одна.
— Нам нужно лишь перекрыть им выход, — сказал Келлхус.
Гванвё что-то прокричала, но её голос не смог перекрыть хор адских завываний. Но Саубон и сам знал, что за вопрос она задала.
— Как можно перекрыть саму земную твердь?
Святейший Аспект-Император Трех Морей усмехнулся мрачной, но ободряющей ухмылкой.
— Мы вспашем поле, — ответил он на её неуслышанный вопрос. Грохот и вой поглотили все мирские звуки и голоса, кроме его собственного.
— И создадим твердь заново.
Они хрипели и сипели во тьме, топали и шаркали ногами.
Они были сотворены из отжимков жизни, отбросов и требухи. В век, когда люди были ещё не более чем или рабами или дикарями, их извлекли из машин, чересчур замысловатых, чтобы счесть их неживыми. Создатели начали лепить их с нечестивой страсти, с бездонной ямы, лишенной души. Эту сердцевину они одели во плоть и кости, добавили слоновьи конечности и котлоподобные черепа. И возликовали от собственного отвращения, ибо лишь они могли видеть красоту в