«Я должен умереть здесь»
Херргезель рассказал: «Решающее совещание, которое определило судьбу всех нас, началось в 3 часа после полудня 22 апреля и длилось почти до 8 часов вечера. На этом совещании Адольф Гитлер заявил, что он хочет умереть в Берлине. Он повторил это 10 или 20 раз в разных выражениях. Он говорил: «Я погибну здесь» или: «Я погибну перед канцелярией», или «Я должен умереть здесь, в Берлине». Он сделал вывод, что дело было окончательно проиграно, что было в полном противоречии с его прежними взглядами, которые всегда выражались фразой: «Мы будем бороться до самого конца Германского рейха».
Никому не известно, какие причины побудили его так резко изменить свое мнение. Он заявил, что его вера была подорвана. Он потерял веру в вермахт довольно давно, объясняя это тем, что он не получал правдивой информации, что плохие новости скрывались от него. В этот день он первый раз сказал, что теряет веру в войска СС. Он всегда рассчитывал на войска СС как на отборные части, которые никогда не подведут его. Сейчас он указал на ряд донесений, которые, по его утверждению, были ложными».
Этот факт и неудачная попытка войск СС удержать русских севернее Берлина, как заявил Херргезель, очевидно, убедили Гитлера в том, что его [273] отборные части пали духом. «Фюрер всегда утверждал, что никакие войска, как бы хорошо они ни были подготовлены и вооружены, не в состоянии сражаться, если они пали духом, и сейчас он понял, что его последний резерв не существует».
Контроль нервов
«В течение всего этого времени участники совещания постоянно менялись. Сам Гитлер был, как обычно, собран. Каждый раз, когда он по-настоящему начинал злиться или волноваться, он снова быстро брал себя в руки. Однако лицо его было возбужденным и красным, и он почти все время ходил взад и вперед, ударяя иногда кулаком по ладони. Из всех участников всех прежних совещаний фюрер обычно лучше других держал себя в руках.
Настоящее решающее совещание произошло вечером. Оно длилось всего 15 минут. Присутствовали: Гитлер, Мартин Борман, преемник Гесса в качестве личного заместителя фюрера, фельдмаршал Вильгельм Кейтель и генерал-полковник Адольф Йодль. Всех других отпустили, за исключением двух стенографистов.
Гитлер снова объявил о своем решении остаться в Берлине и заявил, что хочет здесь умереть. Он считал, что это будет самой большой жертвой, которую он может принести немецкой нации. Его решение остаться в канцелярии было встречено на этом совещании решительным протестом. Кейтель говорил с ним довольно в резких выражениях, напоминая ему, что его новое решение противоречит его прежним планам. Борман поддержал Кейтеля не менее решительно».
«Йодль был спокойным человеком, который мало говорил, но если он говорил, то всегда ясно, откровенно и по существу. Теперь он тоже резко выступил против Гитлера. Он очень решительно заявил, что лично он не остался бы в Берлине; он рассматривал Берлин, как мышеловку, и его делом было руководить войсками, а не стоять с кремневым ружьем в руках, защищая город, и погибнуть под конец в облаках его руин. Когда Кейтель и Борман убедились, что им не удастся уговорить Гитлера изменить свое решение, они заявили, что, несмотря на его приказ, они тоже останутся. Гитлер снова приказал им покинуть Берлин; он сказал, что русские могут появиться перед зданием канцелярии через 10 минут. Кейтель и Борман повторили, что они остаются. Кейтель добавил: «Мы никогда не сможем посмотреть в глаза нашим женам и детям, если мы уйдем».
Тогда Гитлер заявил, что через два или три дня, самое позднее через неделю, с Берлином будет покончено и канцелярия будет захвачена. Он сказал, что обдумал, что должно произойти после его смерти. Он дал приказ трем присутствующим — было непонятно, кому он отдал его, возможно, что он имел в виду кого-то из них персонально. Он приказал: «Вы должны отправиться в Южную Германию, сформировать правительство, и Геринг будет моим преемником. Геринг будет вести переговоры».
Колеблющийся и неуверенный
«Никто не знает, являлось ли это последнее заявление приказом или пророчеством. Он мог сказать это, находясь в состоянии отрешенности, понимая, что если Геринг станет его преемником, он предпримет попытки к переговорам. Он мог также иметь это в виду как прямой приказ начать переговоры после его смерти. В это время фюрер был весьма неуверен в себе и выражался неясно, не давая прямых указаний, очевидно, полностью занятый мыслями о своей неизбежной смерти.
Йодль заметил, что Германия все же еще имеет несколько армий, способных [274] вести боевые действия. Он упомянул группу армий «Центр» под командованием фельдмаршала Шернера, которая находилась южнее Берлина в направлении на Дрезден, и вновь сформированную 12-ю армию генерала Венка, которая должна была противостоять американцам на Эльбе. «Возможно, — сказал Йодль, — эти армии смогут изменить ход событий вокруг Берлина». Гитлер почти не проявил к этому интереса. Он не отдал никаких распоряжений, передернул плечами и сказал: «Делайте, что хотите».
В поисках смерти
«Что касается смерти Гитлера, то я не верю, что мы когда-нибудь найдем свидетеля, который мог бы рассказать нам, как это случилось. Но я не верю, что фюрер остался в бункере. Я думаю, что он выходил, возможно, несколько раз, ища смерти, с которой он теперь полностью смирился, желая умереть под артиллерийским огнем. Одно мы знаем точно — он не был последним живым человеком в бункере канцелярии, так как после его смерти мы еще раз получали оттуда какие-то сообщения по радио.»
Здесь корреспондент Кнот рассказал Херргезелю о сведениях, полученных им от офицеров службы безопасности США, что Гитлер был убит гаупт-штурмфюрером СС Генше, личным адъютантом фюрера.
Херргезель ответил: «Генше был человеком гигантского роста и очень горячим. Он был способен это сделать, если бы его попросили, или если бы он думал, что пришло время застрелить фюрера, а потом самого себя. Но я не верю, что все произошло именно так. Я искренне уверен, что Гитлер искал смерти. Он был убежден, что все абсолютно потеряно, что он никому больше не может верить, и что он должен умереть.
Все это время усиливался артиллерийский огонь по зданию канцелярии, и даже глубоко внизу, в бункере, мы ощущали толчки, сотрясавшие здание. Совещание, наконец, кончилось без определенного решения. Мне было приказано покинуть Берлин с моими стенографическими записями, а мой партнер должен был остаться. На это он заметил, что в таком случае записи потеряли бы свою ценность, т. к. если он останется, то никто не сможет расшифровать его записи, а без этого мои записи будут неполными. Тогда Борман приказал нам обоим вылететь самолетом этим вечером.
Это был последний самолет и мы были последними, кто покинул Берлин».
Печ. по: Дневник боевых действий… С. 1188–1193. Пер. с немецкого.
№ 188. Распоряжение командующего войсками 1-го Белорусского фронта командующему 1-й танковой армией о выделении специального отряда для пленения германского руководства в районе берлинского аэропорта
23 апреля 1945 г. 19.35
Я имею данные, что Гитлер, Геббельс и Гиммлер находятся в Берлине. На случай бегства для них стоят самолеты в аэропорту. Отберите отряд смельчаков, 15–25 танков с десантом и прикажите прорваться перед рассветом к аэропорту. Проскок отряда поддержите артиллерийским огнем.
Жуков [275]
РФ. Ф. 233. Оп. 2307. Д. 193. Л. 126. Подлинник.
№ 189. Политическое завещание А. Гитлера, составленное им в бункере рейхсканцелярии накануне самоубийства
29 апреля 1945 г.
С тех пор как в 1914 году в качестве добровольца я вложил свои скромные силы в первую, навязанную рейху мировую войну, прошло уже более тридцати лет. В течение этих трех десятилетий при всех моих мыслях, действиях и жизни мной руководили только любовь и верность моему народу. Они дали мне силу принять сложнейшие решения, какие еще никогда не стояли ни перед одним из смертных. Я истратил мое время, мою рабочую силу и мое здоровье за эти три десятилетия. Это неправда, что я или кто-то другой в Германии хотели войны в 1939 году. Ее хотели и ее устроили исключительно те международные государственные деятели, которые или были еврейского происхождения, или работали в интересах евреев. Я сделал слишком много предложений по сокращению и ограничению вооружений, которые потомство никогда не посмеет отрицать, чтобы ответственность за эту войну можно было возложить на меня. Кроме того, я никогда не хотел, чтобы после первой злосчастной мировой войны возникла вторая — против Англии и даже Америки. Пройдут столетия, но из руин наших городов и исторических памятников будет возрождаться ненависть против того, в конечном счете ответственного народа, которому мы всем этим обязаны: международному еврейству и его пособникам. Еще за три дня до начала немецко-польской войны я предложил британскому послу в Берлине решение немецко-польских проблем, подобное решению Саарского вопроса под международным контролем. И это предложение не могут отрицать. Но оно было отвергнуто, так как круги, задающие тон в английской политике, желали войны, частично из-за выгодных сделок, частично подгоняемые организованной международным еврейством пропагандой. Но у меня не оставалось никакого сомнения в том, что если народы Европы будут опять рассматриваться только как пакеты акций этих денежных и финансовых заговорщиков, то тогда к ответу будет привлечен также и тот народ, который является истинным виновником этой убийственной войны: еврейство! Далее, я никого не оставил в неведении на тот счет, что миллионы взрослых мужчин могут умирать и сотни тысяч женщин и детей сгорать в городах и погибать под бомбами для того, чтобы истинный виновник искупил свою вину, хотя бы даже и гуманными средствами.
После шестилетней борьбы, которая, несмотря на все неудачи, войдет когда-нибудь в историю как самое славное и смелое выражение жизненной воли народа, я не могу расстаться с городом, который является столицей этого рейха. Так как силы очень малы, чтобы как раз на этом месте выдерживать и далее натиск врага, а наше сопротивление, ослепленное этим, как бывает у бесхарактерных и в такой же степени ослепленных людей, постепенно обесценится, я бы хотел, оставшись в этом городе, разделить мою судьбу с тем, что миллионы других уже приняли на себя. Кроме того, я не хо