сообщения не могло быть и речи, и снабжение доставлялось перебежками по тропинке, замаскированной деревьями (горы были покрыты лесом), и преимущественно днем, так как стрельба была более умеренной, чем ночью, когда нервное напряжение достигало своего максимума и трескотня выстрелов, чисто «заградительного» характера и без прицеливания, была похожа на клокочущий кипящий котел. Добравшись перебежками между деревьями на этот участок, я сразу же понял, что наше командование не могло даже и думать согнать немцев атакой в лоб – это было бы послать людей на убой без всякого результата. Близость же окопов противника дала мне идею подвести под немцев минную галерею и взорвать их. Вернувшись к подполковнику Марковцу, я изложил ему мою мысль, которую он одобрил и снесся по телефону с командиром полка. Полковник Орлов рассмотрел эту мою идею со всех сторон: материально она казалась вполне выполнимой, но имелся и большой риск: если германцы обнаружат нашу галерею, то, наверное, сразу же перейдут в атаку, чтобы сбросить нас со склона горы. Лично я думал, что ввиду оглушительной ружейной трескотни на участке представлялось маловероятным, что шум работ может быть услышан немцами. Кроме того, можно было думать, что немцам даже и в голову не придет, что русские могут подвести под них минную галерею, и что, не ожидая этого, они не имеют минных колодцев для выслушивания подземных работ. Все же полковник Орлов доложил о моем предложении штабу бригады, где оно получило полное одобрение и мне была дана carte blanche для его выполнения.
Не помню точной даты начала работ, но вспоминаю, что было это в первых числах марта 1915 г. Сразу же нам встретился целый ряд неожиданных осложнений. Во-первых, пройдя через поверхностный слой каменистого грунта, мы натолкнулись на скалу. К счастью, это был не гранит, а пласты известняка разной толщины, с трещинами и более мягкими прослойками. Началась «титаническая» работа сапер: работали вручную, маленькими ломиками собственного изготовления, в три смены, по восемь часов каждая, днем и ночью, без остановки. За сутки проходили не более одного-двух аршин. Однажды я получил от корпусного инженера приказание прислать ему чертежи работ и расчет заряда. В отдаленных от позиций штабах не отдают себе подчас отчета об обстановке на месте: легко сказать «сделать чертежи», но как сделать это, когда сидишь в землянке, едва освещенной, в дыму и наполовину промокший! Но делать было нечего, – этим господам была нужна «бумажка», чтобы показать, что и они что-то делают! Я сделал чертеж по всем правилам инженерного искусства, черным, красным и синим карандашом, с профилью участка (безусловно немного фантастической, ибо каким образом сделать съемку, когда нельзя высунуть поверх бруствера даже пальца) и с расчетом трех вариантов заряда для глубины в 3, 6 и 9 аршин и с заключением, что самое лучшее, вследствие наличия скалы, вести галерею на глубине шести аршин, для чего необходимо 40 пудов пироксилина. Несколько дней спустя я был извещен, что Корпусный инженер «утвердил» второй вариант.
В штабе бригады мне потом рассказали, что Корпусный инженер хотел приехать сам, чтобы «руководить» (конечно, из штаба, а не на месте, под обстрелом) работами. Полковник Орлов заявил тогда, что у него есть свой «Тотлебен» и что ему никого другого не надобно; полковник Марушевский к этому мнению присоединился и Корпусному инженеру (который никогда инженером не был) было предложено сидеть у себя, на участок 2-й Финляндской стрелковой бригады не приезжать, но приготовить и прислать заблаговременно необходимый пироксилин.
Пройдя галереей около 18 аршин, я встретил новое и серьезное затруднение: галерея уперлась в толстый и крепкий пласт скалы. Что было делать? Прекратить работу и остановиться? Я решил подняться уступом вверх и продолжать галерею поверх этого пласта. Конечно, по мере приближения к поверхности риск быть обнаруженными значительно увеличивался, но другого выхода я не видел. Возникли затем и другие затруднения, вызванные полным отсутствием технического материала у наших саперных частей: не было вентиляторов для вдувания воздуха, не было чем освещать голову галереи. Офицеры полка отдали все свои карманные электрические фонарики, но этого нам было недостаточно, и вскоре батареи фонариков истощились. Стали освещаться огарками свечей, но по мере углубления галереи доступ воздуха делался недостаточным, саперам было трудно дышать, а пламя свечей все уменьшалось и почти не освещало.
Но случилось и одно благоприятное для нас событие: началось таяние снегов. Левее, где мы продолжали занимать гребень хребта, между нашими и немецкими окопами, уже более отдаленными друг от друга, лежали цепи трупов скошенных пулеметами во время февральских боев наших и немецких солдат. С наступившей оттепелью трупы начали разлагаться и немцы, находившиеся на скате горы перед нами, стали получать в свои окопы ручьи зараженной воды. Они подняли тогда белый флаг, и германский парламентер предложил нам заключить краткое перемирие на 4–5 часов для уборки трупов. Наше командование согласилось, и около 20–23 марта огонь прекратили, ветками была обозначена «нейтральная» линия на равном расстоянии между нашими и германскими окопами и к этой линии мы подтаскивали трупы немцев, находившиеся на нашей половине, а германцы делали то же самое с трупами наших солдат, лежавшими на их половине. Затем от нейтральной линии трупы тащились за окопы и зарывались. Перемирие было короткое, не было никаких погребальных церемоний и в 5 часов вечера все было кончено и перестрелка возобновилась. Правее, на участке моей галереи, хоть трупов между окопами и не было, огонь тоже был прекращен и германцы, усевшись на бруствере своих окопов, смотрели, что делается за нашими окопами. Я прекратил, конечно, всякую работу, чтобы немцы ничего не могли бы обнаружить, а сам с двумя саперами вылез на бруствер и стал по нему прогуливаться. Это позволило мне точно установить расположение наиболее выдвинутой части германского окопа с пулеметными гнездами. Ногой я незаметно сделал из валявшихся тут же камней маленький холмик, который послужил мне жалоном для точного направления галереи, которую я слегка повернул вправо, чтобы она подошла своей головой как раз туда, куда было нужно.
К 1 апреля моя галерея была уже около 30 шагов длины и хоть не была еще под самыми окопами немцев, но находилась все же достаточно близко от них, то есть они были уже в сфере взрыва. Находясь на незначительной глубине и совсем близко от немцев, риск быть обнаруженными все увеличивался, и я предложил остановить работы и взрывать. Это было одобрено начальством, и взрыв назначен на пять часов вечера 5 апреля (по старому стилю). Саперы начали долбить в скале, вправо от головы галереи, зарядную камеру. По требованию командования пироксилин стал прибывать. Ящики с ним пришлось волочить веревками через гору по лесной тропинке, но перед этим обнаружилось новое осложнение: проверяя присланный пироксилин, мы обнаружили, что весь он был «влажный» (25–30 %) и ни одной шашки сухого (2–3 % влажности) не было. Я должен здесь пояснить, что нормально пироксилин находится в состоянии «влажном», – совершенно безопасном для перевозки и обращении с ним. Детонирует он только от взрыва «сухого» пироксилина в пропорции 10 % от всего заряда. В нашем случае, из 40 пудов пироксилина 36 пудов могли оставаться «влажными», но 4 пуда (10 % х 40) обязательно должны были быть «сухими» и расположенными в центре заряда. В середине же этих четырех пудов сухого пироксилина располагались капсюли с гремучей ртутью. Капсюли взрывались или индукционным электрическим током, или же огнем по бикфордову шнуру. Взрыв гремучей ртути вызывал детонацию сухого пироксилина, а от взрыва сухого пироксилина следовал общий взрыв всего влажного заряда. Обнаружив отсутствие «сухого» пироксилина, что оставалось нам делать, когда нельзя было терять времени? В ½ версте от галереи, в лесу, находилась изба, вероятно – лесничего, где располагались мои саперы и где имелась русская печь. Мы ее вытопили и начали в ней «сушить» необходимый пироксилин. Такой примитивный способ сушки был опасен: надо было, чтобы пироксилин стал достаточно сухим, но если бы мы его слишком пересушили, от жары он мог бы и взорваться и, конечно, и мы вместе с ним.
К счастью, все обошлось благополучно. Взорвав в отдельности три шашки, мы проверили и убедились, что наши четыре пуда достаточно сухи и годны для детонации. Еще перед этим саперы соорудили большой зарядный ящик, перенесли его по частям в галерею и там собрали и установили в камере.
Мы приступили к зарядке. Осветительного материала, как я уже говорил выше, у нас не было, как и вентиляторов. Я прошу читателей закрыть на минуту глаза и представить себе, как в более чем полумраке под землей мы, трое саперов, склонившись над ящиком, укладывали в нужном порядке капсюли детонаторов, бикфордов шнур, шашки сухого и влажного пироксилина, и все это при мерцании четырех огарков, прилепленных на бортах ящика. Малейшее неосторожное движение, и огарок зажженной свечи мог оказаться среди пироксилина… Но Бог нам помог, и зарядка была кончена. Тогда приступили к «забивке» галереи.
Здесь я упомяну еще об одном неожиданном осложнении: машинка «Сименса», которая имелась в нашем ротном подрывном материале, не действовала. Вероятно, от тряски в двуколке что-то в ней испортилось. К счастью, у нас в роте был очень хороший подрывник, старший унтер-офицер Якубовский. За два-три часа до момента, назначенного для взрыва, ему удалось исправить машину и бегом доставить ее мне. Взрыв был назначен на пять часов, и командование уже приняло необходимые меры, произведя некоторую перегруппировку пехоты для атаки после взрыва. Если бы из-за проклятой машинки все пришлось бы отменить, это произвело бы очень скверное впечатление на пехоту и подорвало бы веру в успех дела. Не будучи уверенным в том, что машинку удастся исправить вовремя, я решил, кроме электрических проводов, протянуть еще и бикфордов шнур, так что если машинкой ничего нельзя будет сделать, то, может быть, бикфорд ее заменит. Но он должен был быть очень длинным: 30 аршин вдоль галереи плюс еще 5–8 аршин снаружи, и если хоть в одном месте пороховая мякоть внутри него порвется, то огонь до заряда не дойдет. Все же это надо было сделать и, производя забивку галереи, мы окружали наш бикфорд тряпками, чтобы он как-либо не порвался и не повредился.