Незадолго перед падением Крыма состоялось многолюдное экономическое совещание, созванное Врангелем. Многие приглашенные не приехали, но некоторые приехали даже из Парижа и Лондона. Они эвакуировались уже с нами.
Кажется, в октябре пришлось оставить Северную Таврию. Наступали редкие для Крыма, особенно в эту пору, морозы. Я мерз в своей неотапливаемой комнате. Сиваш замерз, и по нему могли переходить не только люди, но и лошади. Перекопский перешеек в значительной степени потерял свое исключительное значение сухопутного сообщения с материком, и в ноябре Крым пал.
Почему пал Крым? Я до сих пор не могу указать непосредственной причины. Одни приписывают катастрофу замерзанию Сиваша, другие – плохому укреплению Перекопа, третьи – измене. Я уже указал на одну из основных, по-моему, причин – на экономическую разруху маленького тыла. Кроме того, мне стало ясно, что положение наше отчаянное, когда поляки заключили с большевиками летом перемирие, а затем Рижский мир, и большевики могли перебросить на юг силы с Западного фронта. Тут можно было верить только в чудо, но на этот раз Врангелю не удалось совершить ветхозаветное чудо, и Давид не прошиб башку Голиафа пращой. Разумеется, нельзя было претендовать, чтобы Польша, столько претерпевшая в войну с немцами, а затем воевавшая с большевиками, после своей победы над ними с помощью французов продолжала, ради спасения России, наступление на Москву. Но если бы Польша при помощи и по настоянию союзников продолжила позиционную войну, задержав силы большевиков на своем фронте, то тогда еще можно было бы ожидать другого результата борьбы на юге.
Для эвакуации из Симферополя, Евпатории и из других мест все начало стекаться в Севастополь. Брат мой с семьей приехал за неделю до эвакуации из Алушты и, не найдя помещения, поселился в сырой подвальной кладовой под флигелем биологической станции. Чтобы крысы не ели провизию, он должен был подвешивать ее на веревке с потолка. Но крысы объели у него корешки книг, переплетенных на крахмале. Очевидно, и крысам стало голодно в Севастополе.
Симферополь пал очень быстро после прорыва на Перекопе. Один поезд за другим стал прибывать из Симферополя. Князь В.А. Оболенский рассказывал, в каких условиях приходилось ехать. Вследствие перегруженности и длины поезда сверх нормы, при больших подъемах он останавливался или происходили разрывы. Тогда публика высаживалась, толкала отдельные вагоны до конца подъема, поезд вновь сцеплялся и катил далее. И так несколько раз.
Но в общем, заранее подготовленная эвакуация 130—140 тысяч людей, не помню на скольких судах (150—200?), займет блестящую страницу в военной истории. Огромную помощь большим количеством судов оказали французы, тогда как англичане, в противоположность Новороссийску, совсем не помогли, хотя у них стоял большой флот в Константинополе.
А каких усилий стоило подготовить, при тогдашних условиях, русские суда! Кроме Врангеля, огромная заслуга лиц морского ведомства, работавших над этим, и имена их следует внести на славные страницы истории крымской эпопеи. Надо было добыть уголь, собрать команду, исправить повреждения.
Я был летом на крейсере «Адмирал Корнилов». Вместо блеска и роскоши военных судов – все мрачно, погнуто, темно. Электричество не проведено, в каютах и трюмах огарки и лампы. Часть котлов и машин еще не исправлена и т. д. Команда сборная, большею частью из добровольцев пехотных частей. Работа при этих условиях в кочегарном и других отделениях крайне трудная. Состав переменный. Те, которые стремились с фронта попасть на суда, в тыл, не выдерживают тяжелой работы и часто при отпуске на берег не возвращаются, дезертируют. Тем большая заслуга оставшихся до конца. К моменту эвакуации все предназначенные суда, хоть с грехом пополам, могли выйти в море. Ведь суда эти потерпели в боях, пострадали от бунта матросов, побывали в руках большевиков.
Понемногу переполненные суда стали выходить в море. Шла целая армада. Некоторые инвалиды шли с креном. У некоторых в пути испортились машины, и они трое суток вместо одних оставались в открытом море и приходили к Константинополю на буксире подобравших их пароходов. В трюме и на палубе люди лежали и сидели в страшной тесноте, страдая на палубе и от холода. Перед уборными стояли хвосты в несколько десятков человек. Некоторые ехали на турецких моторных шхунах. Никогда еще в Босфор не приходила такая многочисленная флотилия.
Я отвез свои вещи на тот же «Вальдек-Руссо», на котором эвакуировался из Новороссийска и который теперь нес вымпел адмирала Дюмениля, большого друга русских, женатого на русской. Оставив вещи, я поехал в Севастополь и переночевал еще там. Оказывается, что при посадке брата с семьей упал в море их сундук. К счастью, матрос со станции, подвезший кого-то, подобрал его и плавающие вещи и привез на станцию. Я бросил сундук и часть вещей, выбрал наиболее нужное и наименее испорченное водой и на следующий день привез мокрый узел на «Вальдек-Руссо».
Зашел на следующее утро в думу, где оставшиеся члены управы и гласные лихорадочно организовали временную власть и милицию. В городе начались небольшие грабежи, магазины запирались, но в общем было спокойно.
Врангель днем покинул город, когда последние войска сели на суда, и переехал на русский крейсер. На лодках еще подъезжали к стоявшим на рейде судам запоздавшие, и из Севастополя все хотевшие уехали. Остались лишь те, которые слишком поздно прибыли в Севастополь или по какому-нибудь несчастному случаю.
Как всегда, ходили разные слухи о подступающих и входящих уже в город большевиках, но, кажется, они еще были в Бахчисарае.
Поздно вечером крейсер с Врангелем двинулся в путь, и «Вальдек-Руссо» – вслед за ним. Мы покидали живописную бухту Севастополя, озаренную ярким пламенем горящего арсенала.
Так как Врангель направился на Ялту и Феодосию, чтобы посмотреть, как там шла эвакуация, то мы пошли вслед за ним. В Ялте мы были днем, и Врангель сходил на берег. В Евпатории, в Севастополе и Ялте эвакуация произошла в полном порядке. В Феодосии, где мы были следующей ночью, говорят, казаки, прибывшие из Джанкоя, внесли некоторое смятение, а в Керчи было менее порядка. Но в общем эвакуация Крыма прошла блестяще.
Из Феодосии мы взяли курс прямо на Константинополь. Так как «Вальдек-Руссо» был переполнен и ехало много дам, то на этот раз мне постелили матрац на полу около каюты баронессы Врангель. На последнем, перед Константинополем, обеде у адмирала Дюмениля многочисленные его гости попросили меня произнести по-французски благодарственный тост. Я сказал следующее: «Во второй раз, к счастью и к несчастью, я очутился на «Вальдек-Руссо». К несчастью, так как я и мы все, вынужденные к этому, лишились Родины. К счастью, потому, что мы попали на гостеприимную плавучую почву Франции. После падения Новороссийска зубами и окровавленными ногтями мы уцепились за последнюю русскую скалу, вдающуюся в море. Теперь мы сброшены и с нее в пучину, и вы дружественно подобрали нас.
Дружелюбные отношения установились между двумя народами задолго до формального союза. Позвольте от лица всех моих товарищей по несчастью вас приветствовать возгласом, который с прошлого столетия распространен по всей России, стал в ней обычным, – «Vive la France!».
На это французы горячо ответили возгласом «Vive la Russie!» и отдельный голос заключил: «Et elle vivra!»[14]
Глава 9Константинополь. 1920—1921 годы
Рано утром, покидая Черное море, омывающее Россию, мы вступаем в Босфор и медленно идем за русским крейсером с Врангелем на борту по чудному проливу, прибрежные холмы которого – сплошной сад с многочисленными белеющими местечками, виллами, дворцами, развалинами. Ученики американского колледжа на горе высыпают и приветствуют нас кликами. Из-за этого Босфора и вожделений Милюкова я чуть не был побит в Москве татарами на мусульманском съезде.
При приближении к Константинополю беженская масса на судах, мимо которых мы проходили, восторженно приветствует криками «ура» вывезшего их главнокомандующего, а многочисленные союзные военные суда выстраивают команду и салютуют флагом. Потом они салютуют и нашему адмиральскому флагу.
В Константинополе я был при Нелидове еще в прошлом столетии. Тогда еще электричество было запрещено в нем, женщины все ходили покрытые чадрами, а на улицах жили стаи собак. Но и теперь Константинополь, в котором мне пришлось прожить полтора года, был живописен и красочен. И торговое оживление Галаты, и особенно Стамбул с турецкими и главным образом византийскими древностями, и чудные окрестности Константинополя яркими пятнами скрашивали нашу серую беженскую жизнь.
Первый месяц я гостил у П.В. Ратнера, председателя Одесского к.-д. комитета, а ныне константинопольской группы к.-д. Потом я снимал одну за другой две холодные, плохие комнаты, причем в одну надо было спускаться по крутым улицам и лесенкам и ночью легко было сломать в темноте шею. Лишь летом я нашел приличную комнату.
Мои партийные товарищи Шнеерзон из Белграда и Ельяшевич из Берлина, сами люди семейные и трудом своим живущие в беженстве, услыхав от кого-то о печальном состоянии, в котором я приехал в Константинополь (исхудавший, без денег, оборванный, после потери багажа в Новороссийске), прислали мне денег, совершенно для меня неожиданно. Я никого ни о чем не просил и, кроме них, ни от кого не получил ничего. Не только евреи сильны взаимопомощью, но, как я на себе убедился, они отзывчивы и на помощь вообще, в несчастье. У русских и организация взаимопомощи слабее, да и помощи даже от близких по родству и связям лиц трудно дождаться.
Врангель поселился сначала в посольстве, а потом переехал на небольшую паровую военную яхту «Лукулл», стоявшую в начале Босфора недалеко от дворца Долма-Бахче. Милый, славный «Лукулл»! Сколько совещаний и бесед на нем было в каюте главнокомандующего или на палубе с дивной панорамой расширяющегося перед Мраморным морем Босфора и видом на Константинополь. В маленькой столовой, увешанной произведениями кадетов и юнкеров, поднесенных Врангелю в Галлиполи, много раз приходилось съедать далеко не лукулловский обед. Другие суда вскоре ушли в Бизерту, и только на «Лукулле» еще развевался Андреевский флаг.