представителей различных организаций приветствовали его речами. Галлиполийский подвиг уже победил значительную часть эмиграции. В моей речи я высказал надежду, что армия и на новых местах останется надпартийной, в чем заключается смысл ее существования и даже условие самого ее бытия, как национальной силы. Далее я сказал, что кутепия, кутеповщина стали нарицательными именами, правда, ругательными у врагов армии, и что мы ничего не имеем против широкой славы о кутеповщине, так как клевета отпадет и имя это останется символом доблести русского солдата, не выпускающего и на чужбине, при невероятно трудных условиях, из своих рук знамени, хотя со всех сторон его стараются вырвать у него. В заключение я провозгласил славу генералу Кутепову и его сподвижникам, всем галлиполийским подвижникам.
В своем общем ответном слове Кутепов дал прямой ответ и на высказанную мной мысль; он сказал, что как в Галлиполи у него в палатках рядом лежали и монархисты, и республиканцы, так же внепартийна армия останется и на новых местах.
И, как всегда, слово его согласовалось с делом. Армия осталась верна лозунгам, вывезенным Врангелем с юга России, хотя, распыленной среди гражданского населения небольшими группами, ей труднее было не втягиваться в политиканство, чем в изолированных военных лагерях.
Тут-то на транспортах я видел слезы на глазах многих воинов, когда Врангель только быстро проходил, здороваясь с ними. Он, побежденный, не оставил их, спас от большевиков и на чужбине, разлученный с ними союзниками, все время заботился о них и боролся из-за них. Авторитет побежденного вождя не умалился, люди готовы следовать за ним по первому его зову.
Пробыв полтора года в Константинополе, в конце февраля 1922 года я выехал в Софию.
Глава 10Белград. 1922—1923 годы
После огромного, шумного, крикливого и красочного Константинополя серенькие провинциальные София и Белград производят впечатление маленьких губернских городов.
Сначала Врангель предполагал поселиться в Софии, и я был туда командирован для подготовки выборов в Русский совет от беженства в Болгарии. В Сербии выборы уже были произведены, а в Болгарии встречались большие затруднения вследствие режима Стамболийского. Я заменил посланного ранее Шульгина. Грязная в марте месяце, плоская, без воды София произвела на меня плохое впечатление. Красивый собор построен на средства государя. На главной улице царя Освободителя – конный памятник Александру П. В Софии застал Кутепова и Шатилова. Я собрал представителей русской общественности и приступил к выяснению способов организации выборов в Русский совет. Порайонных выборов, как в Сербии, невозможно было произвести, и намечались выборы от организаций и групп.
Я был радушно встречен местной к.-д. группой, председателем которой состоял К.Н. Соколов (Осважный), издававший здесь газету. Около него и этой газеты и группировалась софийская общественность. Софийская группа к.-д. была монархического толка и настаивала, чтобы и остальные к.-д. группы стали таковыми. Я еще из Константинополя писал Соколову о невозможности этого и с формальной стороны, за невозможностью собрать съезд и изменить программу в эмиграции. В партии всегда были идеологи как монархии, так и республики, и конституционность строя и демократичность программы были существенными ее чертами, а не форма правления. Кроме формальной невозможности, пересмотр программы нежелателен и по существу, так как теперь необходимо более широкое объединение межпартийное на тактической платформе, а постановка программного вопроса разъединила бы и членов партии. Поэтому, как я писал, Соколов с софийцами делал ту же ошибку, что и Милюков с парижанами, ставя остро вопрос о республиканизме партии, хотя у Милюкова было к тому более формальных оснований, так как партия перешла в 1917 году на республиканскую позицию. Таким образом, у меня было резкое разногласие с моими софийскими товарищами, что не помешало нам дружелюбно спорить и вместе заседать по субботам вечером в ресторанчике, где особенно налегал на вино Э.Д. Гримм, сменивший вскоре вехи и скакнувший от Соколова к большевикам.
Небольшая, но сплоченная Соколовым группа осталась одинокой в своей позиции, и остальные к.-д. группы отнеслись отрицательно к ее затее. Как «ни Ленин, ни Колчак» для социалистов, так и Милюков, и Соколов не увлекли за собой К.-д. партию за границей.
Наш константинопольский к.-д. И. Лукаш при моем содействии издал тогда в Софии первое появившееся в печати описание Галлиполи, талантливый свой очерк – «Голое поле».
Земский союз продолжал и здесь обслуживать беженцев и армию, а Союз городов, где я начал было работать, открыл в Болгарии несколько гимназий и школ.
Как только я переехал из плохой дешевой гостиницы в хорошую комнату на Аксаковской улице, Врангель вызвал меня в Белград. Комнату эту нашел мне И.М. Калинников, издававший правую русскую газету и через несколько месяцев убитый в разгаре стамболийщины. Из-за этого же режима Врангель отказался от намерения поселиться в Софии.
Белград лучше расположен, чем София. Он лежит на холме при слиянии Савы с Дунаем, что напоминает местоположение Нижнего и русскую ширь. Небольшой городок обстраивается и растет, оказавшись после войны столицей втрое увеличившейся страны. По ту сторону и Дуная и Савы была прежняя Австрия и маленький городок Земун, который по сравнению с Белградом носит отпечаток благоустройства и австрийской культуры, как и ближайшие придунайские городки Карловцы, Новый Сад, Панчево. Особенность Белграда – что на весь город всего четыре церкви и сотни кафанов на каждом шагу. В некоторых из них русские балалаечники.
Я поселился в домике из двух комнат на краю города среди вишневого сада, цветущего весной и с вишнями летом. На диване у меня долго ночевал мой племянник-доброволец, по болезни уехавший из Галлиполи. Сначала он служил в ресторане, а потом работал при паровой прачечной и на сахарном заводе. Останавливались также брат, Олсуфьев и Алексинский.
В другой комнате жила хозяйка с пятилетним сыном Радко. Она, говорившая на иностранных языках, вдова полковника, дочь генерала, сама убирала мою комнату, таскала воду, колола дрова: подлинный сербский демократизм. Ко мне она благоволила, как к отменному самцу (ударение на а), то есть совершенно одинокому, без хозяйства, тогда как семейных беженцев квартирохозяйки недолюбливали и у них происходили постоянно стычки.
Сербское правительство щедро помогало беженству, в частности русскому студенчеству. Гимназии русские при помогли сербов были в нескольких городах. (Я принимал участие в заседаниях Согора.) Кроме того, небогатая сербская казна содержала два русских института, кадетские корпуса. Россия не забудет то, что сделала тогда для нас небогатая Сербия и стоявший несменно во главе правительства старик Пашич.
В державной комиссии играл видную роль М.В. Челноков, у которого я часто бывал, так как вместе с другими столовался у его хозяйки. Как московский городской голова, он был в почете у сербов.
Малодеятельный К.-д. комитет собирался редко; в нем участвовали к.-д. из Нового Сада и Суботиц.
Отдел Национального комитета под председательством профессора Салтыкова был, напротив, очень деятелен и собирался еженедельно. В нем, между прочим, деятельное участие принимал генерал Добророльский, которого я встречал на войне, когда он был начальником штаба у Радко-Дмитриева. Потом он перешел к большевикам. Деятельное участие принимал в качестве товарища председателя и С.Н. Ильин, начальник политической части главнокомандующего, понимавший необходимость реальной, не только на словах, связи армии с общественностью. Он, как исключение в окружении Врангеля, был действительно непартийным человеком, вполне разделял надпартийную платформу Национального комитета и ценил поддержку им армии. Вследствие его непартийности правые его недолюбливали, считая его левым. Человек замечательно работоспособный, корректный и самоотверженный (работавший усиленно, несмотря на мучительную болезнь), он был незаменимым помощником главнокомандующего.
Генерал Миллер, бывший командующий Северным фронтом, сменил начальника штаба генерала Шатилова. Миллер был хороший работник, во все мелочи входивший сам и очень упорядочивший и сокративший расходы по армии. С ним было приятно работать в Русском совете. В политике, как покажет дальнейшее, он разбирался слабо. Кажется, осенью он был назначен представителем Врангеля в Париже.
Русский совет стал терять свой константинопольский характер. В него вошли выборные от Сербии крайние правые – Скаржинский, Локоть и другие, что придавало окружению Врангеля партийный оттенок и повод к нареканиям. Нужно отдать справедливость этим правым, что в Русском совете они держали себя вполне корректно. Но профессор Локоть продолжал в «Новом времени» усиленную кампанию за смену национальных лозунгов армии – партийными – за веру, царя и отечество. Правда, когда я поднял вопрос о недопустимости для человека, работающего при армии, выступать публично против ее надпартийного знамени и Врангель поддержал меня, Локоть оставил армию в покое в своих статьях. К этому же времени Врангель решил отказаться от политической роли и передать ее в Париж великому князю Николаю Николаевичу. Вследствие этого в середине лета Русский совет, сыгравший известную роль в первый самый трудный период пребывания армии на чужбине, был упразднен и преобразован в маленький чисто технический Финансово-контрольный комитет, членом которого и я остался.
Все сербское беженство было отлично сорганизовано по колониям правомонархическими организациями, во главе которых стояли Скаржинский, Палеолог и др. Центральные группы жаловались на засилье правых, но мало проявляли активной организационной работы. Правые были недовольны платформой Врангеля, но все-таки его и армию поддерживали. Большую роль у них играл и митрополит Антоний, живший в Карловцах, где ранее собрался злополучный церковный собор, большинство которого с Антонием во главе вынесло чисто политические партийные (легитимно-монархические) резолюции, результатом чего было аннулирование постановлений собора патриархом Тихоном и назначение им младшего в иерархическом сане митрополита Евлогия главой всех европейских церквей.