ческий тест, большевики утверждали, что у них нет выбора: логика истории и классовой борьбы «заставляла» их распустить контрреволюционное Учредительное собрание, что они и сделали на его первом заседании в январе[198]. Впрочем, не следует забывать о том, что ряд видных умеренных большевиков выступил против этого шага, в то время как большинство левых эсеров одобрило разгон Учредительного собрания.
Большевики начали подвергать гонениям оппозиционную прессу еще до этой решительной расправы с демократическим органом, который в глазах большинства русских социалистов и либералов уже давно был «Святым Граалем» демократической революции. Изданный в конце октября Декрет о печати требовал закрытия множества газет (включая либеральные и социалистические), которые могли подстрекать к «сопротивлению или неповиновению», сеять «смуту путем явно клеветнического извращения фактов» или просто «отравлять умы и вносить смуту в сознание масс»[199]. В конце ноября главная несоциалистическая партия – Конституционно-демократическая, формально известная как Партия народной свободы, – была объявлена вне закона как партия «врагов народа», ее вожди арестованы, а над всеми ее рядовыми членами был учрежден надзор[200]. В то время как немногие большевики, оставшиеся среди руководства Совета – в первую очередь левые эсеры, и в частности Исаак Штейнберг, – критиковали этот указ, Лев Троцкий якобы называл это всего лишь «мягким террором» по сравнению с тем, что очень скоро станет необходимо вследствие обострения классовой борьбы: «Не крепость, а гильотина будет для наших врагов»[201]. В декабре правительство учредило Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем, известную как ВЧК или просто ЧК («чека») – тайную полицию, призванную раскрывать и подавлять контрреволюционное сопротивление[202]. Как сообщает историк Александр Рабинович, одним из мотивов для создания ЧК была потребность в учреждении, которое бы оградило большевиков от помех со стороны левых эсеров именно в тот момент, когда их пригласили в правительство в качестве партнеров по коалиции: как объяснял во внутреннем докладе один из руководителей ЧК, левые эсеры «сильно затрудняли борьбу с контрреволюцией, настаивая на соблюдении своей „всеобщей“ морали и гуманизма и сопротивляясь введению ограничений на право контрреволюционеров пользоваться свободой слова и свободой печати»[203].
Гражданская война как общенациональный военный конфликт между «красными» и «белыми» всерьез развернулась летом 1918 г. Во многих отношениях, особенно в плане ее восприятия современниками, Гражданская война представляла собой продолжение истории государственного насилия, берущего начало в 1914 г. Советское государство только что сумело выйти из войны с Германией, в марте подписав «крайне обременительный и унизительный мирный договор» (по оценке самой партии), хотя меньшинство в партийном руководстве стояло на том, что принципы международной классовой борьбы требуют отвергнуть его условия и продолжать борьбу против империализма и капитализма хотя бы партизанскими методами, если армия развалилась, а войска на фронте полностью «деморализованы»[204]. «Передышка», которую должен был принести этот мир, продолжалась всего несколько месяцев. Затем началась продолжительная война между белыми армиями (под которыми понимается конфедерация антибольшевистских сил во главе с бывшими царскими офицерами, которая начала складываться в начале 1918 г.) и Красной армией (созданной в середине 1918 г. усилиями Троцкого как народного комиссара по военным делам).
Однако Гражданская война представляла собой более сложный и многосторонний опыт, чем следует из этой простой бинарной модели противостояния красных и белых[205]. История Гражданской войны включает терроризм и вооруженную борьбу, которую вели эсеры, анархисты и социалисты, противившиеся как большевистской «диктатуре», так и возвращению правой диктатуры, которую как будто бы представляли белые; борьбу крестьянских «зеленых» армий и против красных, и против белых – в зависимости от того, кто представлял для них наибольшую непосредственную угрозу; развернувшиеся по всей империи национальные движения за независимость; вооруженную интервенцию Великобритании, Франции, США и других держав Антанты и войну с Польшей. К концу 1920 г. все эти события, сопровождавшиеся большим кровопролитием, завершились победой Красной армии и Советского государства: белые армии были разбиты, другие движения против власти большевиков подавлены (на какое-то время), советская власть была установлена и утвердилась в Грузии, Армении, Азербайджане и восточной Украине.
Вопрос о том, почему Красная армия и советская власть одержали победу, служит предметом обширных дискуссий. Большинство историков сходится на том, что на коммунистов работали военные, стратегические и политические преимущества. В военном плане Красная армия являлась очень эффективной, учитывая то, что ее основу составляли разрозненные добровольцы-красногвардейцы (особенно если сравнить их с Белой армией, во главе которой стояли выходцы из царской армии). Советской власти помогало и то, что, выдвигая новых, «красных» командиров из числа рядовых бойцов, она мобилизовала на службу в Красной армии «военспецов», а для того, чтобы укрепить их авторитет, в армии была введена традиционная иерархическая структура командования. В стратегическом плане Красная армия действовала, опираясь на важное географическое положение. Советское правительство удерживало в подчинении Центральную Россию. Это означало контроль над большей частью ее населения, промышленности и военных складов, в то время как белые действовали на периферии при очень ограниченном уровне координации между отдельными белыми армиями. Это было особенно важно в силу того, что магистральные железные дороги России расходились лучами от Москвы (фактически являвшейся новой столицей страны с марта 1918 г., когда правительство бежало из Петрограда, полагая, что вскоре его возьмут немцы), благодаря чему Красная армия имела в своем распоряжении более связную сеть транспорта и коммуникаций. С другой стороны, белые армии контролировали больше сельскохозяйственных земель, в силу чего их бойцы были лучше накормлены.
К тому же белые столкнулись с невыгодной для них политической ситуацией. Лидеры белых понимали, что они не в состоянии восстановить старый строй. Но с учетом их происхождения и идеологии им было трудно смириться с чаяниями большей части населения. Белые были преданы имперскому идеалу «единой и неделимой России» – они отвергали даже тактическую возможность обещать уступки нерусским народностям (которые, возможно, являлись ключевым источником поддержки на периферии) и подавляли проявления нерусского национализма на подконтрольных им территориях. Крестьяне во время Гражданской войны не испытывали особого желания занимать какую-либо из сторон. И Красная, и Белая армии отбирали у них хлеб и лошадей, мобилизовывали крестьян в свои ряды и прибегали к террору по отношению к тем, в ком подозревали врагов, порой сжигая целые деревни. Но самым важным для крестьян был земельный вопрос, а большевики – мудро, хитроумно или лицемерно, в зависимости от того, как оценивать их мотивы, – одобряли захват крестьянами помещичьих земель. В то же время вожди белых старались ликвидировать итоги революции на селе именем закона и руководствуясь принципом частной собственности, не говоря уже о помещиках, которые были одной из основных сил Белого движения.
Гражданская война отличалась крайней жестокостью. Обе стороны практиковали массовые аресты, расстрелы на месте, взятие заложников и прочие формы «массового террора» против предполагаемых врагов. Вожди обеих сторон, как и на всякой войне, терпимо относились к подобным «эксцессам». В целом красное и белое насилие было сопоставимо по своему размаху и носило обоюдный характер. Однако большевики, особенно посредством ЧК, внесли значительный вклад в историю этого кровопролития, не только отличаясь прагматической готовностью пойти на все, что требовалось для выживания (вследствие чего «чрезвычайные» меры становились нормой), но и охотно прибегая к насилию и принуждению как к способу переделать мир и подхлестнуть ход истории. Насилие со стороны «пролетариата» (под которым имелись в виду в основном те, кто участвовал в сражениях классовой войны во имя рабочего класса) объявлялось не только исторически необходимым, но и морально оправданным и полезным: это была классовая война, призванная покончить с классовыми войнами, а соответственно, положить конец насилию, избавить человечество от страданий и создать новый мир и новых людей[206]. Большевики рассматривали насилие и принуждение как составную часть великого и неизбежного исторического процесса, «скачок в царство свободы», который неосуществим без борьбы с теми, кто заинтересован в сохранении старого царства неравенства и угнетения. Большевики не боялись «якобинских» методов (как выразился Ленин, ссылаясь на радикальных деятелей французской революции и их гильотину), если те использовались «в интересах большинства народа» и с тем, чтобы «сломить сопротивление капиталистов»[207].
Дело не сводилось к тому, чтобы подавить вражеское сопротивление. Во время Гражданской войны правительство и партия все шире прибегали к централизованным, нисходящим и нередко принудительным мерам управления во всех сферах жизни, особенно в экономической и социальной. В научных кругах продолжаются дискуссии о том, в какой степени этот авторитарный поворот – и в частности экономическая политика, впоследствии названная Лениным «военным коммунизмом», – диктовались идеологическими установками, а в какой – обстоятельствами и необходимостью. По правде говоря, отделить одно от другого почти невозможно. Еще сильнее осложняет проблему, но в то же время и указывает на глубокие взаимосвязи, далеко выходящие за пределы России и большевизма, то обстоятельство, что многие из этих авторитарных политических мер служили отражением и развитием практик, к которым прибегали власти многих стран Европы для мобилизации экономики и общества во время мировой войны – причем тон в этом отношении не в последнюю очередь задавала Германия с ее политически консервативным «военным социализмом»