Свободы, Равенства и Братства», наконец-то превративший «нашу Русскую исстрадавшуюся Землю» в «свободную Россию». И он «сметет» всех, кто осмелится «встать нам поперек дороги» или совершить поступки, губительные «для дела революции» (включая и социалистов, которые «опозорили» себя, покинув съезд Советов)[226].
Либералы и умеренные социалисты относились к этому совершенно по-иному. Самая влиятельная либеральная газета «Речь» в первый день советской власти осудила большевистскую революцию как государственный переворот и увидела в ней не столько важный поворотный пункт в истории, сколько еще одно «потрясение» в ряду выпавших на долю России страданий и бедствий, «новый этап крестного пути» (традиционная метафора, служащая отсылкой к страданиям Христа по пути на Голгофу)[227]. Популярная леволиберальная газета «Современное слово» тогда же, 26 октября, заявила, что этот «переворот – не этап на пути в царство свободы и социализма, а прыжок в бездну, неизмеримую и темную». В том же духе высказывались и социалисты-небольшевики. Народническая газета «Народное слово» предсказывала лишь «новый этап на тернистом пути» России, «сопряженный с новыми муками и испытаниями»[228]. Аналогичным образом в последний день перед тем, как газета Петроградского совета «Известия» перешла под контроль большевиков, ее редакторы объявили, что «это не есть переход власти к Советам, а захват власти одной партией – большевиками», и предсказывали, что их попытка править Россией в одиночку, без поддержки других партий, влечет за собой угрозу «кровопролитной гражданской войны», которую будут сопровождать «кровь и погромы»[229].
В Москве «Ежедневной газете-копейке» наследовала «Газета для всех» – независимое левоцентристское издание для «простых обывателей». После Октября ее редакторы по-прежнему утверждали, что их газета издается для простых горожан и защищает их интересы, особенно от богатых и власть имущих. Советское правительство терпело ее до июня 1918 г., когда она, как и многие другие газеты, была закрыта – в том числе за распространение «ложных слухов»[230]. Ее редакторы разделяли широко распространенное убеждение в том, что лишь социалистическое правительство, представляющее все левые силы, спасет Россию от катастрофы, и потому сразу же прониклись недоверием к новому большевистскому правительству. Они выказывали обеспокоенность тем, что большевистская власть поведет Россию не вперед, к новому историческому этапу, а назад, в глубины хаоса, насилия и варварства. Уличные сражения, начавшиеся в Москве и других городах сразу же после провозглашения советской власти, дали колумнистам газеты повод осудить большевистскую революцию как «братоубийственную бойню» и источник «полного разрушения»[231], а также обвинить большевиков в том, что они спровоцировали простой народ «лживыми» и «пустыми» обещаниями, тем самым выпустив на волю кровавые и жестокие «инстинкты»[232].
В последующие месяцы колумнисты «Газеты для всех» выражали все большее разочарование плодами революции: пустыми посулами, жестокостью, насилием, беспорядками, голодом, смертью и «гражданской войной». П. Борчевский, с которым мы уже встречались раньше как с ведущим колумнистом и «Ежедневной газеты-копейки», и «Газеты для всех» (его статьи обычно публиковались на почетном месте – в левой колонке на первой полосе), встретил новый 1918 год сомнениями в том, что он принесет желанное «новое счастье». Он предлагал читателям свою собственную краткую историю революции. «Старый 1917 год» был годом «катастроф и разочарований». Вообще говоря, «тяжесть мрачнейшей реакции» поначалу отступила, и на смену ей пришла «светлая радость первых дней свободы». Но затем последовали политические конфликты, насилие, трения и не в последнюю очередь «речи, речи, речи…». Все это сменилось Октябрьским переворотом. В какой-то степени он был полезным, потому что «бездарные правители» в результате оказались «в крепости». Но затем началось самое ужасное. Кровь льется потоком. Москва горит и содрогается от орудийных снарядов. Из моря крови рождается новая власть. В руках у нее – штык и пушка… Мира нет, хлеба нет, свободы нет… денег нет, работы нет… Есть только один позор и междоусобная бойня. В этом состоянии мы находимся и сейчас. Конца ему не видно. Уже растут и ширятся слухи о новом позоре, и новых сражениях, и новом горе. Не видно конца бедствиям. Впереди – рабство, голод, кровь, отчаяние… Где уж тут говорить о „новом счастьи“»[233].
Два дня спустя Борчевский дал более достоверный взгляд относительно настоящего и грядущего, подчеркивая бессмысленность прогнозов на будущее: «Убеждения – убеждениями, но ведь есть еще жизнь, жизнь неприкрашенная, жестокая и коварная. Эта жизнь ломает теории, раздробляет партии, путает все предположения и догадки»[234]. В начале марта Исайя Громов, еще один колумнист, печатавшийся на первой полосе, дал свое прочтение первого послереволюционного года: «Сердце сжимается и хочется плакать и ругаться» в отношении всего того «великого, радостного и ужасного», что случилось за эти двенадцать месяцев. Но самым ужасным было то, что революция начала захлебываться «в крови народной», будучи втянута в «братоубийственный вихрь» «самоуничтожения»[235]. Постоянной темой в «Газете для всех» служила «гражданская война», как правило, осуждавшаяся с моральной точки зрения как «позорное» и «греховное» «братоубийство» и как составная часть катастрофического опыта послеоктябрьской смуты с ее душной атмосферой нестабильности и неопределенности, эгоизма и корысти, а также уменьшения ценности человеческой жизни[236].
Эти колумнисты без колебаний обвиняли во всех бедах большевиков, объявляя их политику и действия «позорными»[237] и понося новых вождей самыми бранными словами. Во время выборов в Учредительное собрание Борчевский обвинял большевиков в том, что они «решили наложить свою лохматую звериную лапу на то, о чем сейчас мечтает вся измученная Россия, в чем видит спасение каждая исстрадавшаяся за судьбу родины русская душа»[238]. Но авторы «Газеты для всех» видели и те опасности, которые были неподвластны правительству или не являлись результатом проводимой им политики – в первую очередь надвигающуюся угрозу голода, ставившую под удар все обладавшее хоть какой-то ценностью: «С голодом теряются разум, совесть и дисциплина», что могло повлечь за собой новую и еще более ужасную революцию, «революцию брюха», которая сильнее «всяких политических теории» и «всех декретов и революции»[239].
Эти независимые левые журналисты(в числе тех последних, кто еще мог печататься), откликались на чувство, которое, как им казалось, испытывали многие русские после Октября: что «гибнет родина святая»[240]. По мнению этих журналистов, общественность была охвачена мрачными настроениями, отмеченными беспокойством, замешательством, усталостью, страхом, беспомощностью, пассивностью и сильнейшим «стремлением» к «мирной жизни»[241]. В феврале 1918 г. колумнист Громов следующим образом пытался описать умонастроения простого русского обывателя год спустя после начала революции:
Столько всего произошло и такие сногсшибательные события творятся каждый день, что в голове получается какая-то каша, а в душе – отчаяние и пустота…
Нервы натянуты. Мысли свились в клубок. Нет ни начала, ни конца, ни выхода, ни решения…
…каждому хочется, ужасно хочется крикнуть:
– Да оставьте вы, наконец, меня в покое! Ничего я не хочу – ни мира, ни войны, ни радости, ни отчаяния, ни всей вашей проклятой политики!! Дайте мне сытно поесть и ни о чем не думать, ничего не ждать, ничего не бояться!![242]
Независимая социалистическая газета Максима Горького «Новая жизнь» относилась к революции сочувственно. Но и Горький осознавал, что 1917 год обернулся катастрофическими испытаниями: Да, да – мы живем по горло в крови и грязи, – писал он в конце декабря 1917 г., – густые тучи отвратительной пошлости окружают нас и ослепляют многих. Да, порою кажется, что эта пошлость отравит, задушит все прекрасные мечты, рожденные нами в трудах и мучениях. Но он не желал поддаваться мрачным и пессимистическим настроениям, которых не удалось избежать многим. Оптимизм Горького опирался на веру – на полумарксистское представление о том, что движителем исторического прогресса служат сами противоречия:
В эти страшные для многих дни мятежа, крови и вражды не надо забывать, что путем великих мук, невыносимых испытаний мы идем к возрождению человека, совершаем мирское дело раскрепощения жизни от тяжких, ржавых цепей прошлого… необходимо верить, что эти бешеные, испачканные грязью и кровью дни – великие дни рождения новой России… в эти дни чудовищных противоречий рождается Новая Россия[243].
Вся тяжесть дней «мятежа, крови и вражды» многократно возросла после того, как «гражданская война», о которой все говорили, действительно разразилась. Хотя голоса независимой печати к тому времени были задушены, мы можем получить определенное представление о том, как описывалась история тех дней в момент ее свершения, ознакомившись с тем, что осенью 1919 г. писали две стоявшие на противоположных позициях газеты: «Беднота», издававшаяся Центральным комитетом Коммунистической партии для крестьян и солдат, и поддерживавшая белое движение газета «Приазовский край», выходившая в Ростове-на-Дону, административной столице южного региона, на тот момент полностью контролировавшегося белыми силами.