. Так был дан старт всенародным празднествам, украсившим пейзаж советского города транспарантами, флагами, раскрашенными панно, огромными полотнищами и гигантскими скульптурными декорациями. Преобладающим цветом был красный, символизировавший революцию, жертвы, красоту и искупления. В визуальном образном ряду доминировали гигантские изображения рабочих и крестьян – зачастую выполненные в иконописном стиле – наряду с символическими восходящими солнцами и фигурами (обычно женскими), олицетворяющими свободу и революцию – иногда крылатыми и облаченными в античные одеяния. Художники-авангардисты придали старым улицам, зданиям и статуям новый облик при помощи огромных, ярко раскрашенных геометрических конструкций. Праздничное настроение создавали и шествия, уличные спектакли, фейерверки и церемонии открытия новых (но недолговечных) революционных памятников. Восторженный участник этих торжеств описывал их атмосферу как «всеобщее ликование и незамутненное чувство радости… Это были не юбилейное торжество, не воспоминания о трудах и жертвах, не упоение грядущей победой и творчеством, а веселое чествование революции, счастливый смех великих масс, возвеличивший день Переворота». А праздничный восторг, охвативший народ, вдохновлялся ничем иным, как всей человеческой историей, которая «предопределила» революцию еще сотни лет назад[379]. Назойливое веселье оставалось отличительным знаком официальных уличных торжеств даже в самые мрачные дни Гражданской войны, особенно 1 мая, когда обычно проводились народные карнавалы, фейерверки и профессионально поставленные и организованные массовые спектакли. А если эти мероприятия и содержали намеки на реальные трудности эпохи, то посредством символов и выступлений по заранее написанным сценариям они преображались в рассказы о смерти старого и рождении нового[380].
Улица служила и местом для протестов. Многое из того, чем городские обыватели ежедневно занимались с целью выжить, можно интерпретировать как выражения недовольства, разочарования и даже сопротивления. В таких распространенных видах поведения, как прогулы и небрежная работа, можно увидеть неявное неприятие призывов нового режима к жертвам ради революции и содействия в восстановлении экономики. Расхищение собственности предприятий для личного использования или ради нелегальной продажи либо обмена можно считать неявным неприятием утверждений о том, что это – коллективная собственность рабочих, подлежащая использованию ради общего блага. Наконец, эти повседневные деяния можно понимать как нежелание реальных рабочих соответствовать официальным идеям о том, как «пролетарии» должны думать и что они должны чувствовать. Разумеется, имели место и акты открытого протеста, хотя они были относительно редки – не в последнюю очередь по причине их крайней опасности.
Пролетарские протесты выявляют некоторые стороны того, что рабочие испытывали и как они оценивали жизнь в первые месяцы и годы после Октября[381]. Волны забастовок разразились в конце весны и начале лета 1918 г., особенно в Петрограде. Топливом для этих протестов служили ухудшавшиеся экономические условия: поставки продовольствия и других предметов первой необходимости после Октября по-прежнему сокращались, в то время как безработица продолжала возрастать – согласно сообщениям, в первые месяцы 1918 г. работы не имело 60 % петроградских трудящихся. Призывы не забывать об историческом значении революции, об исторической роли самого пролетариата, о лежащем впереди светлом будущем и о необходимости солидарности и терпения, похоже, не производили на рабочих большого впечатления. Голод нередко был сильнее идеологии, особенно с учетом того, что ни усиление позиций профсоюзов и фабрично-заводских комитетов после Октября, ни государственная поддержка «рабочего контроля» практически не способствовали преодолению экономического кризиса. Отчаявшиеся и разочарованные рабочие перешли к открытым действиям, носившим политический характер.
Газета Горького «Новая жизнь» (замолкшая в начале июля) называла «настроения» пролетарской улицы весной и в начале лета 1918 г. «беспокойными» и «напряженными». Предприятия сотрясали бурные митинги. Снова раздавался старый пролетарский клич: «Так дальше жить нельзя!»[382]. Как и в прошлом, репрессии влекли за собой лишь новые протесты и рост масштабов политических митингов. Ответом на стрельбу охраны по толпе мужчин и женщин, собравшихся около местного совета в одном из промышленных районов Петрограда и жаловавшихся на нехватку еды и работы, стали более массовые митинги и забастовки, участники которых нередко выдвигали требования о новых выборах во все советы и повторном созыве Учредительного собрания. А на похороны убитых пришло множество народа. Петроградское Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов, организованное оппозиционными социалистическими партиями как своего рода контрсовет, приняло решение о проведении 2 июля 1918 г. городской всеобщей забастовки. Она должна была проходить под лозунгами «Долой смертную казнь! Долой расстрелы и гражданскую войну! Да здравствует Учредительное собрание! Да здравствует свобода слова и собрания! Да здравствует свобода стачек!»[383] Разумеется, власти не собирались разрешать такую забастовку, считая ее преступным политическим заговором антибольшевистских партий, а вовсе не подлинным выражением пролетарского недовольства; они объявили участие в ней и ее поддержку уголовным преступлением, арестовали ее организаторов, разгоняли митинги, а 2 июля на всякий случай разместили в стратегически важных местах Москвы и Петрограда пулеметы. Забастовка не состоялась. Власти, стремясь развить свой успех, предприняли все возможные меры для предотвращения новых публичных выражений сопротивления и недовольства. Среди вождей оппозиции прошли новые аресты, были закрыты оставшиеся небольшевистские газеты и журналы, казнен ряд предполагаемых противников режима.
Историки расходятся во мнении о том, чем мотивировались эти забастовки и протесты: экономическим или политическим недовольством. Но сами протестующие рабочие не отмечали такого различия. Жалобы на экономические лишения было невозможно отделить от недовольства теми, кто обладал политической и экономической властью; а политическое разочарование режимом подталкивало рабочих к тому, чтобы выходить на улицы в знак протеста против роста экономических проблем. Даже в тех случаях, когда сами рабочие утверждали, что их беспокойство носит чисто экономический характер, власти, подчеркивая политическое значение рабочих протестов, применяли силу для «ликвидации» этих «преступных» беспорядков, включая массовые увольнения, аресты, скорые тюремные приговоры и казни вожаков.
Протесты и забастовки спорадически продолжались на протяжении всей Гражданской войны, имея в своей основе то же самое сочетание причин и требований: нехватку продовольствия, маленькие пайки (при наличии повышенных пайков для коммунистов и других членов элиты) и чрезмерно жесткую трудовую дисциплину. Многолюдные митинги, шествия к местным советам и забастовки получали все большее распространение, особенно в Москве и Петрограде с их крупными государственными предприятиями, а также в Иваново-Вознесенске, Нижнем Новгороде, Саратове, Самаре, Харькове, Казани и других городах. Ряд крупнейших забастовок провели работники металлургических заводов и транспортники, на которых во время Гражданской войны в наибольшей мере сказалась политика «милитаризации» труда и производства, а также пекари и печатники с их традициями сильных профсоюзов, цеховой автономии и политической независимости.
Откровенные политические лозунги звучали редко. Требования «хлеба для наших детей» и заявления «мы умираем с голоду» были безопаснее и с большей вероятностью вызвали бы сочувственный отклик, нежели сетования о неспособности пролетарского правительства позаботиться об интересах пролетариата. Кроме того, в стране на самом деле свирепствовал голод. С другой стороны, регулярные требования об увеличении продовольственных пайков выводили на передний план вопросы государственной политики. Кроме того, среди рабочих наблюдалась тенденция к тому, чтобы выдвигать экономические требования в рамках общего разочарования новым режимом, включая и мнение о том, что большевики «обманули» народ. Как недвусмысленно выразилась одна группа женщин: «Вы говорили нам, что будет изобилие, а мы видим ровно противоположное»[384]. С течением времени это повседневное раздражение приобретало все более политизированный характер. Например, во время волны забастовок, прокатившейся по Петрограду в марте 1919 г., рабочие, бастовавшие на огромном Путиловском заводе, приняли резолюцию – возможно, составленную левыми эсерами, – в которой заявлялось, что единственный способ справиться с усиливающимся голодом – покончить с диктатурой большевистского ЦК, предавшего идеалы «Октябрьской революции», и создать подлинно «народное» правительство посредством свободно избранных советов рабочих и крестьянских депутатов[385]. После очередной волны протестов, пришедшейся на июнь 1920 г., корреспондент партийной газеты «Правда» описывал продолжавшую сгущаться в среде рабочих «напряженную атмосферу» раздражения и гнева и выражал тревогу в отношении того, что дальше будет только хуже[386].
На протяжении зимы 1920–1921 гг., особенно в феврале и начале марта, крупномасштабные пролетарские акции протеста прошли в Москве, Петрограде, Саратове, Екатеринославе и других местах[387]. Рабочие устраивали массовые митинги на предприятиях, принимали резолюции с критикой партии и правительства, останавливали работу и выходили на улицы – причем еще более мощными порой были демонстрации, проводившиеся в знак протеста против разгона этих шествий. Непосредственные причины протестов носили чисто экономический характер: остановившиеся заводы, жилища, промерзшие из-за отсутствия отопления, очереди, в которых ночи напролет простаивали женщины в надежде купить хлеба (причем нередко им не доставалось ничего либо доставался хлеб ужасающего качества), голод среди рабочих, солдаты, побирающиеся на улицах. Страдания усугублялись произошедшим в январе 1921 г. серьезным сокращением официальных хлебных пайков в ряде промышленных городов, включая Петроград и Москву. Политика насильственной «реквизиции» запасов продовольствия у крестьян наряду с дорожными заставами, не позволявшими городским рабочим самостоятельно покупать или выменивать у крестьян продукты, не сумела обеспечить бесперебойное