оды, включая приобретение крестьянскими общинами значительной доли земли, первоначально переданной дворянам, и свидетельства о том, что совокупная бедность крестьян постепенно уменьшалась, принципиальное ощущение «земельного голода» сохранялось. Вне зависимости от того, существовала ли традиционная крестьянская мечта о «черном переделе», когда вся земля будет передана крестьянам по воле милостивого монарха или крестьянской революции, где-либо, помимо воображения радикалов-народников, реалии крестьянских потребностей и народные представления о правах и справедливости заставляли крестьян при всякой возможности требовать, чтобы земля была отдана тем, кто ее обрабатывает, или не просить землю, а забирать ее самим[421].
В ходе действий, продиктованных этим недовольством и стремлениями, крестьяне обычно избегали прямой конфронтации с властями, предпочитая анонимные, скрытые, привычные формы сопротивления: они крали и уничтожали помещичью собственность (их излюбленным оружием были поджоги в глухие ночные часы), браконьерствовали и производили порубки в государственных или частных лесах, варили дома пиво и гнали самогон (чем нередко занимались женщины) в нарушение государственной винной монополии, избегали призыва в армию, симулируя болезнь или нанося себе увечья, сознательно прибегали к «ошибочной трактовке» законов в свою пользу, притворялись в судах невеждами и глупцами и прибегали к иным видам «оружия слабых», характерным для крестьянского сопротивления во всех странах мира[422]. Менее распространенными, но более тревожными для властей были «волнения», которые обычно сводились к тому, что группы крестьян добивались от помещиков или должностных лиц выполнения своих жалоб или требований, и могли приобретать кровавый характер, если государство прибегало к насилию, чтобы заткнуть крестьянам рот. Волнения обычно начинались с коллективной подачи прошений, организованной общиной, нередко в ответ на какое-нибудь введенное государством новшество, которое, по мнению крестьян, создавало угрозу для их экономической жизни или традиций. Более того, вплоть до 1905 г. крестьянские волнения по большей части носили локальный и консервативный характер, представляя собой ответ на действия, угрожавшие лишить крестьян и без того скудных средств к существованию, нежели отчаянные действия, направленные на разрушение статус-кво и изменение крестьянского мира.
Участие женщин в крестьянском сопротивлении и протестах многое говорит о месте женщин в общине. О тех различиях и дискриминации, с которыми они сталкивались, но также и об объединявшей мужчин и женщин глубокой солидарности, основывавшейся на единой идентичности и интересах. В полицейских донесениях о крестьянских волнениях конца XIX в. сообщается, что женщины наравне с мужчинами оказывали противодействие попыткам конфисковать их земли, собрать недоимки или пересмотреть межевые линии в пользу помещиков. По традиции женщины нередко стояли в первом ряду, защищая протестующих своими телами (иногда для большего эффекта они брали на руки детей или выставляли напоказ свою беременное положение). Но в других случаях они могли швырять камнями в полицию и солдат или потрясать палками, граблями, лопатами, топорами и вилами. Иногда женщин посылали вперед, в наступление на представителей власти. Эта роль, отводившаяся женщинам и особенно матерям, отчасти носила тактический характер: физическое насилие против женщин было менее вероятным, чем против толпы, состоящей из одних мужчин. Но помимо этого так отражалась и роль женщин как гендерных символов общины. Как полагает Энджел, мы видим в этих протестах выражаемый телами «язык сопротивления», дающий представление о том, каким образом крестьянская жизнь наделяла женщин «властными полномочиями», но в то же время и связывала их. Имевшиеся у женщин власть и влияние проистекали из тех же самых традиционных ролей, которые диктовали их подчиненное и маргинализованное положение: из их позиции защитников «семьи и общины»[423].
Революция 1905 г. представляла собой нечто новое[424]. В 1905–1907 гг. произошли тысячи местных крестьянских восстаний. В отличие от прежних волнений крестьяне, как правило, уже не оправдывали свои действия жалобами на то, что помещики не выполняют своих обязательств, или на существование непосредственной угрозы их средствам существования. Политические события в городах – забастовки, демонстрации, уступки со стороны правительства – подогревали стремление к переменам, побуждая крестьян к более рискованным попыткам удовлетворить свои потребности и желания. Эти восстания проходили под знаком коллективных нападений на помещичьи имения. Толпы крестьян, обычно по решению, принятому на сходе всех жителей деревни, на котором нередко допускалось присутствие женщин и детей, вторгались на помещичьи земли, увозили запасенное сено и хлеб (с целью перераспределения, организованного общиной), захватывали и делили между собой скот и птицу, разрушали строения и уничтожали долговые расписки. Крестьянские общины рубили дрова в государственных и частных лесах (во многие из них крестьяне не допускались по решению землевладельцев, заготовлявших лес для промышленности и строительства) и пасли свой скот на частных лугах и пастбищах. В тех районах, где многие крестьяне работали по найму, частым явлением были сельскохозяйственные забастовки. Помещикам и их семьям обычно не причинялось физического вреда – это была разумная сдержанность, так как в противном случае крестьянское движение наверняка бы подверглось еще более жестоким репрессиям со стороны властей. В то же время крестьяне без колебаний уничтожали частную собственность и строения, нередко путем поджога. Разумеется, эти деяния имели не только практическое, но и символическое значение: если бы напуганные помещики сбежали из своих имений, крестьяне получили бы возможность претендовать на их земли.
В ходе этих действий женщины нередко присоединялись к своим братьям, мужьям, отцам и сыновьям. В источниках того времени роль женщин описывается по-разному: в одних женщины называются консервативной и сдерживающей силой; в других говорится, что женщины вели себя пассивно, но при этом были «более ожесточенными, чем мужчины»; третьи обвиняют женщин в «подстрекательстве» к насилию[425]. Историки выяснили, что женщины были более склонны к участию в определенных действиях. Они играли активную роль при захвате сена и хлеба. Женщины нередко первыми вторгались в леса за дровами и совершали налеты на усадебные сады ради сбора плодов, в чем им нередко помогали их дети. И если женщины обычно не участвовали в поджогах и уничтожении собственности, то их регулярно заставали за тем, что они тащили домой полезную утварь из разграбленных усадебных домов – особенно инструменты, одежду и мебель[426]. Как и раньше, женщины чувствовали себя вправе смело играть свою традиционную роль защитников семьи и общины – или, по крайней мере, оправдывали свою смелость ссылками на эту традиционную роль. В секретном донесении губернатора Орловской губернии от 1906 г. описывается, что происходило, когда местные власти при поддержке войск пытались убедить сельский сход вернуть хлеб, предыдущей ночью взятый крестьянами в местном поместье. «Вся деревня была в сборе, не исключая женщин и даже грудных детей». Когда местный полицейский приказал женщинам встать отдельно от мужчин, они «подняли такой деланый плач, что не было возможности говорить». На следующий день сход согласился вернуть хлеб с тем, чтобы избежать судебного преследования, после чего мужчины уже были готовы разойтись по домам по требованию властей. Но «бабы вдруг неожиданно подняли прежний вой, толкали вперед детей, становились на колени, били себя в грудь и кричали: „Есть нечего, а он нажился; не крали, а всем миром решили взять хлеб, чтобы с голоду не сдохнуть; возьми, бери нас всех, бей нас, убивай нас и детей убивай“». Чиновник был впечатлен их «азартом», но в то же время полагал, что все это было «заученно, неискренно». Женщин не удавалось утихомирить до тех пор, пока войска и полиция не ушли из села[427].
Изучая мотивы, стоявшие за крестьянским движением 1905–1907 гг., историки обычно начинают с очевидного факта тяжелого экономического положения, преодоление которого зачастую являлось недвусмысленной целью крестьянских действий: речь могла идти о нехватке земли, ограничении доступа к лугам и лесам, высокой арендной плате, низких заработках сельскохозяйственных рабочих или нехватке средств для покупки потребительских товаров, но в то же время и о проблемах, типичных для конкретных регионов страны или даже для конкретных деревень. Однако это свойственное для определенной местности недовольство перерастало в открытые действия под влиянием событий за пределами села – в первую очередь катастрофической русско-японской войны, ставшей причиной страданий, увечий и смерти молодых крестьян (а солдаты, вернувшиеся с войны после ее окончания в конце 1905 г., нередко верховодили во время самых жестоких актов крестьянского насилия), известий о Кровавом воскресенье и волнениях в городах; обещаний, данных царем в феврале и особенно в октябре, о создании общероссийского представительного органа и гарантии основных свобод, а также выборов 1906 г. в новую Думу, в которой представители от крестьян-мужчин получили много мест. Молодые крестьяне, жившие за пределами деревни, нередко становились вожаками предпринимавшихся в деревне акций и, скорее всего, отдавали свои голоса Всероссийскому крестьянскому союзу – политической организации, созданной летом 1905 г. при поддержке интеллектуалов-народников.
Опыт, полученный крестьянами в годы революции, их настроения и мотивы в какой-то мере отражаются в прошениях на адрес властей. Особенно тех, которые подавались в 1906 г., когда крестьяне забрасывали своих выборных представителей в новой Государственной думе телеграммами, петициями и наказами. Эти заявления почти всегда подавались от имени общин, будучи составленными самыми грамотными жителями деревни или наемными писцами, зачитанными вслух на сельском сходе, коллективно исправленными и одобренными главами домохозяйств. В содержании этих текстов и использовавшихся в них формулировок чувствуется влияние вожаков и представления о том, что следует сказать для того, чтобы заручиться симпатией со стороны властей, которым было адресовано послание. Поэтому прошения обычно начинались с изъявлений благодарности царю за его заботу о простом народе – или Думе за ее стремление улучшить жизнь народа. В большинстве случаев авторы прошений, обращаясь за помощью, старались выказать покорность и почтение. Конкретные требования обычно подавались на фоне мелодраматических описаний о страданиях крестьян и их отчаянии. Это делалось сознательно. Как отмечал в процитированном донесении орловский губернатор, стиль протестов нередко производил впечатление неискренности. Губернатор даже сомневался в том, что протестующие крестьяне действительно были настолько голодны, как они утверждали: «урожай [был] порядочный». Тем самым он намекал, что они мотивировались чем-то иным, помимо безотлагательных нужд, – это является