Еще большей неудачей, имевшей более серьезные последствия, являлась неспособность правительства принудить крестьян к производству и поставкам достаточного количества хлеба и других видов продовольствия для горожан, промышленных рабочих и войск, чье положение становилось все более отчаянным. Некоторые историки считают этот «продовольственный кризис» главной причиной краха Временного правительства. Как выразился Питер Гатрелл, «пропитание России» в военное время стало «ахиллесовой пятой» и царского, и Временного правительства (впоследствии эта проблема создаст угрозу и для большевиков). Временное правительство пыталось исправить ситуацию, преобразовав царский контроль над ценами в полноценную государственную монополию на владение запасами зерна и их распределением. Но эти попытки окончились провалом из-за административной слабости государства и коллапса на транспорте. Однако серьезную проблему создавали и действия крестьян, сокращавших посевные площади и не поставлявших свою продукцию на рынок. С точки зрения крестьян они поступали вполне разумно во время экономического кризиса. Нехватка промышленных товаров и высокие цены в сочетании с установленными правительством низкими ценами на зерно побуждали крестьян к тому, чтобы припрятывать зерно, вместо того чтобы продавать его (или сбывать его предлагавшим более высокую цену торговцам на черном рынке, что усиливало инфляцию). Или же выращивать ровно столько, сколько требовалось для прокорма своих семей. Кроме того, сокращение пахотных земель отчасти объяснялось нехваткой сельскохозяйственного оборудования, тягловых животных и наемных рабочих рук. То, что городская верхушка иногда принимала за непатриотическую крестьянскую «хлебную забастовку», крестьяне в большей мере делали ради выживания, а не в порядке выражения протеста[454].
Большевики, захватив в октябре власть, немедленно узаконили захват земли крестьянами, аннулировали права помещиков на землю и рекомендовали будущему Учредительному собранию навсегда отменить «право частной собственности на землю» (из «Декрета о земле», принятого 26 октября на Съезде Советов). Как признавал Ленин в выступлении на съезде, это была программа партии эсеров, но «не все ли равно», – спрашивал он, – кем написаны эти слова, поскольку именно это крестьяне осуществили своими силами, а «как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов». Вместе с тем – в конце концов, Ленин никогда не делал, как он выражался, «фетиш» из демократии и даже из требований, выражавшихся народными низами, так как у них могла отсутствовать полноценная «сознательность», – он ясно дал понять, что одобрение крестьянской революции большевиками не является их окончательным словом. Крестьяне вместе с правительством на практике поймут, какой путь является наилучшим: «Жизнь – лучший учитель, – отметил Ленин, но лукаво добавил к этому: – Мы верим, что крестьянство само лучше нас сумеет правильно, так, как надо, разрешить вопрос»[455]. В том же случае, если бы крестьяне решили вопрос неправильно – а давнее марксистское недоверие к крестьянству как к мелкобуржуазному элементу дает нам основания подозревать, что ленинская «вера» в лучшем случае была временной, – вожди большевиков были более чем готовы к тому, чтобы новая партия-государство сделала все, что будет нужно.
Гражданская война в 1918 г., привела к росту трений между режимом и крестьянскими общинами.
Осажденному государству требовалось решить проблему с продовольствием, с октября лишь обострившуюся. Более того, она серьезно подрывала всю экономику, так как рабочие почти ежедневно уходили с заводов, чтобы путем обмена добывать у крестьян продукты. Большевики отлично помнили неудачи прежних властей на этом фронте. Поэтому они начали «битву за хлеб», в ходе которой вооруженные отряды рабочих и коммунистов отправлялись в села, чтобы заставить крестьян продавать зерно по фиксированным низким ценам и силой отбирать «излишки» зерна у «укрывателей-кулаков» и «спекулянтов». Исходя из убеждения в существовании класса бедных крестьян, готовых развязать классовую войну против сельской кулацкой буржуазии, они мобилизовали «комитеты бедноты» (комбеды) для участия в изъятии зерна у их более зажиточных соседей (хотя комбеды часто состояли не из мелких земельных собственников, а из безземельных батраков или сельских ремесленников). В 1919 г. эта импровизированная система насильственных реквизиций была заменена более упорядоченным, но все равно принудительным изъятием хлеба и прочих продуктов, также осуществлявшимся вооруженными отрядами. Комбеды, заслужившие всеобщую ненависть, были распущены по причине их неэффективности. Как резюмировал политику этого «отступления» историк Ларе Ли, большевики «старались не раздражать крестьян сильнее, чем было необходимо», в то же время все равно отбирая у крестьян больше того, что они могли позволить себе отдать[456]. В ответ на эти силовые меры крестьянские общины прятали зерно и запасы продовольствия, еще больше сокращали объемы производства, обращались с жалобами к вышестоящим властям (в надежде на то, что, может быть, местные власти с чрезмерным рвением выполняли спущенные им приказы) и периодически нападали на продотряды[457].
Революции в деревенской политике сопутствовала и земельная революция. Как указывают историки, «представления крестьян о воле означали свободу деревни от всех внешних сил – особенно царского государства и дворян-землевладельцев – и право крестьян самим управлять своей жизнью в соответствии с их нравственными нормами»[458]. Эта аргументация по большей части верна, хотя она недооценивает то, что крестьянские общины продолжали требовать реальной поддержки от царского правительства, а затем и от «рабоче-крестьянского» государства. В любом случае вопрос о том, каким образом крестьяне хотели «управлять своей жизнью», требует более тщательного рассмотрения. Главным авторитетом в деревне оставалась крестьянская община и ее сходы. Более того, их власть росла по мере развала учреждений царского государства на селе. Но в те времена оспаривались любые каноны. Против правления сельских старейшин выступали молодые, крестьяне, имевшие опыт работы в городе или в промышленности, и особенно крестьяне-солдаты, прибывшие домой на побывку или дезертировавшие, воспользовавшись расстройством политической и военной системы – причем не только для того, чтобы сбежать с войны, но и для того, чтобы тоже принять участие в земельной революции. От старейшин требовали дать доступ на сходы всей деревне, включая молодежь, вернувшихся с фронта солдат, «сельскую интеллигенцию» (особенно школьных учителей) и (в гораздо меньшей степени) женщин. Авторитету самой деревенской общины бросали вызов всевозможные новые крестьянские «комитеты» и «собрания», тон в которых по большей части задавали молодые люди. На волостном уровне эти новые организации все активнее выполняли роль местных властей – в частности, санкционируя захват земли. После Октября революция в сельской политике углубилась, но в то же время становилась и более беспорядочной – как говорили многие, «анархической» – по мере того как советское правительство насаждало новые институты сельской «демократии»: советы сельского и волостного уровня, «комитеты бедноты» (комбеды), ячейки большевистской партии, отделения ЧК и немногочисленные первые колхозы. Опять же, в этих новых политических институтах преобладала молодежь. Случавшиеся изредка акты насилия против советских органов и представителей в деревне, в большинстве своем связанные с землей и сельскохозяйственной продукцией, но в то же время и с такими вопросами из гуманитарной сферы, как преследования духовенства, напоминали новому режиму о том, что крестьяне в лучшем случае были амбивалентными сторонниками его революционных идей.
Наплыв крестьянских петиций, писем и обращений, продолжавшийся и после Октября, указывает на противоречивость взглядов крестьян. Многие крестьяне как будто бы с надеждой смотрели на советскую власть как на мощный механизм, который позволит ликвидировать старое, сокрушить «врагов народа», восстановить экономику, подавить преступность и создать «справедливое» общество, свободное от бедности, долгов, невежества и унижений. Но в то же время крестьян возмущало стороннее вмешательство в местные дела. А будучи обиженными, крестьяне знали, как выразить свое возмущение не только словом, но и делом. Как выразился один крестьянин в письме вождям большевиков в январе 1918 г. (еще до того, как крестьяне в годы Гражданской войны ощутили на себе всю мощь государственного насилия и принуждения). Новые правители были не более чем «грабители, насильники, разорители, узурпаторы, угнетатели матушки России» (и это еще вежливые слова по сравнению с тем, что писали другие), виновные в том, что люди «голодны [и] холодны», в удушении свободы и в разжигании «пожара», который охватил всю русскую нацию[459].
Какое место занимали женщины во время революции в деревне? Отчасти они выражали солидарность со своими общинами делами, как нередко поступали и в прошлом – по крайней мере, в рамках традиционных гендерных отношений, в качестве женщин и матерей, защищающих свою семью и общину. Но в то же время их отталкивали в сторону. Это особенно поразительно с учетом той роли, которую женщины в военное время играли в аграрной экономике и общественных делах на селе. Эта тенденция давала о себе знать по всей стране, включая и города. Хотя революция и началась в Женский день, по иронии судьбы он оказался «единственным днем революции, когда женщины верховодили в городском пространстве и задавали политическую повестку дня», по словам историка Чои Чаттерджи[460]