Русские правители Туркестана, несомненно, оглядывались на европейский колониализм в своих попытках построить в этом регионе современное общество и нести на Восток «прогресс», включавший экономическое «развитие» (в первую очередь производство хлопка), строительство железных дорог, интеграцию в российские и европейские торговые сети, привлечение из европейской части поселенцев, обладавших новыми навыками, европейскую архитектуру и городское планирование, современные водопровод и канализацию, а также школы русского типа для коренных жителей. Вместе с тем правительство проводило политику ограниченного вмешательства в традиционные исламские практики и в административном плане полагалось на существующие религиозные, культурные и социальные институты и элиты. Эта опора на местные институты и элиты отчасти была следствием административной слабости центральных органов власти. Но в то же время правительство опасалось того, что вмешательство в религиозные традиции и институты воспламенит «фанатизм», считавшийся ими естественным для мусульман. Конечная цель состояла в том, чтобы переделать исламские общества по русскому и европейскому образцу. Многие высшие сановники России надеялись на то, что ислам просто распадется, столкнувшись с русским и европейским модерном. Мало кто из русских сомневался в том, что ислам представляет собой ничто иное, как «отсталую» и «чужеродную» религию, которая никогда не породнится с ценностями европейской и христианской цивилизации. На эти представления опирались практики, представлявшие собой что-то вроде апартеида на исламских территориях в составе Российской империи[500].
Махмуд Ходжа Бехбуди (1874–1919) (встречается и написание Махмудходжа Бехбудий) был одним из среднеазиатских «джадидов» (исламских интеллектуалов, по большей части образованных молодых людей), наиболее отличившихся в своих попытках реформировать систему образования (понятие «джадид» восходит к usul-i jadid— «новый метод»; так назывались создававшиеся ими и получавшие от них поддержку школы), бросавших вызов устоявшимся идеям, ценностям, практикам и институтам исламской культуры и общества. Подобно многим джадидам, Бехбуди был выходцем из традиционной семьи. Его отец был казием – выборным судьей, отвечавшим за соблюдение норм шариата (исламского права) в ауле под Самаркандом[501]. Он получил традиционное исламское образование – очевидно, сперва дома, а затем в медресе, представлявшем собой аналог средней школы. После смерти отца Бехбуди сперва работал писцом у своего дяди, тоже казия, а впоследствии сам стал казием, со временем заслужив высокий статус муфтия, что сделало его членом местной культурной и юридической элиты из числа коренных жителей (рис. 9). Он вошел и в состав коренной экономической элиты Туркестана. К 1913 г. он был владельцем сельскохозяйственных угодий, хлеботорговой фирмы и двух домов в Самарканде (причем, сознательно выходя за границы, он предпочитал жить в своем доме в русской части города). В то же время он был активным и бескомпромиссным журналистом, писателем, драматургом, книготорговцем, филантропом и общественным деятелем.
РИС. 9. Махмуд Ходжа Бехбуди.
Общественное достояние.
Воспроизводится с разрешения Адиба Халида
Он писал статьи для газет и журналов, подготавливал учебники и буквари для школ, работающих по «новому методу», составил проект предоставления Туркестану автономии и религиозной реформы, который подал исламским депутатам созданной в 1905 г. Государственной думы, а впоследствии и высокопоставленному российскому должностному лицу, совершавшему инспекционную поездку по Туркестану. В 1908 г. Бехбуди организовал в Самарканде «исламский читальный зал»; написал поставленную в 1914 г. пьесу, которая стала первым произведением современной драматургии, исполненным на одном из среднеазиатских языков; основал еженедельный журнал «Зеркало» {Аута или Оугпа, 1913–1915), представлявший собой первое в Туркестане периодическое издание на языке коренного населения и важный форум реформистских идей, а также открыл и содержал в Самарканде книжный магазин, в котором были представлены материалы по широкому кругу светских и религиозных вопросов со всего исламского мира. Высокий социальный статус Бехбуди, его религиозные заслуги и демонстративная приверженность исламской общественной жизни и исламской реформе сделали его уважаемым и влиятельным лидером национального движения, зарождавшегося в предреволюционной Средней Азии.
В условиях большей свободы, сложившихся после свержения самодержавия, Бехбуди основал газету «Свобода» (Hurriyat) и был избран секретарем Самаркандского исполнительного комитета Временного правительства, став при нем одним из двух представителей местного мусульманского большинства. Бехбуди согласился занять эту должность, хотя и понимал, что такое слабое представительство указывает на ограниченный характер революции в Средней Азии, начавшейся в среде русских переселенцев, не желавших ни делиться властью с коренным большинством, ни даже допускать его равноправия. После 1917 г. Бехбуди подчинил свою деятельность в первую очередь достижению этой демократической цели. В апреле он был избран делегатом на Первый съезд туркестанских мусульман, проходивший в Ташкенте – городе, ставшем эпицентром не только революции среди русского населения Средней Азии, но и массовой мобилизации среди мусульман, которые, к удивлению и тревоге русских, собирались на необычайно массовые митинги и создавали свои собственные освободительные организации. На мусульманском съезде Бехбуди выступал за территориальную автономию Туркестана в рамках федеративного демократического российского государства, и большинство делегатов одобрило этот принцип. После того как в октябре к власти пришли советы во главе с большевиками, Бехбуди был избран председателем совета старой (мусульманской) части Самарканда и сыграл ведущую роль в провозглашении автономного Туркестана – самого важного шага на пути к исламскому самоопределению в Средней Азии, осуществившегося в конце ноября на 4-м региональном съезде туркестанских мусульман, проходившем в Коканде. Бехбуди был избран в правящий совет «Временного правительства автономного Туркестана», который нередко называется Кокандской автономией. Новое правительство, опасаясь враждебных большевистских намерений, пыталось найти союзников, которые могли бы его защитить. Оно направило эмиссаров к руководителям формировавшегося на юге России антикоммунистического движения и в Османскую империю с целью обсудить перспективы сотрудничества, но этот шаг лишь ухудшил его отношения с советским правительством. Бехбуди стремился заручиться международной поддержкой автономного Туркестана на предполагавшейся послевоенной мирной конференции, которая должна была определить границы новых национальных государств, пришедших на смену рухнувшим империям. Туркестанская автономия просуществовала всего несколько месяцев: в феврале 1917 г. Ташкентский совет направил вооруженные силы в Коканд и силой оружия ликвидировал местное правительство. Бехбуди погиб на следующий год при загадочных обстоятельствах. Судя по всему, по пути на версальскую мирную конференцию Бехбуди был арестован на территории независимой Бухары – возможно, по возникшему у сторонников бухарского эмира подозрению во вмешательстве в борьбу между поддерживавшими эмира консервативными силами и силами либералов и радикалов, возглавлявшихся джадидами и коммунистами. Бехбуди оказался в тюрьме города Карши, где его подвергли пыткам и убили. В 1923 г. советское правительство в память о нем переименовало Карши в Бехбуди.
Люди, которых мы называем «джадидами», называли себя «прогрессивными» или «просвещенными», так как их попытки реформировать образование входили составной частью в широкие планы радикальных изменений – культурной революции. И хотя до 1917 г. они держались в стороне от опасной открытой политической деятельности, их деятельность была глубоко политизированной. Они оспаривали права местных традиционных элит – в первую очередь религиозных правоведов (улемов), чей авторитет поддерживался властями империи. Собственно говоря, тот факт, что джадиды по большей части были молодыми людьми, бросавшими вызов улемам – людям старшего возраста, – нашел отражение в пренебрежительном определении «юнцы», часто использовавшемся их оппонентами, хотя джадиды сами иногда прибегали к нему, гордясь отрицанием старых порядков – во всех смыслах. Эти молодые интеллектуалы критиковали не только существовавшие институты и авторитеты, но и сознание и идентичность российских мусульман, включая их понятия о том, что означает быть мусульманином в империи и в мире. Они отвергали традиционные представления о несовместимости религии с традиционными научными знаниями. Они бросали вызов как установленным имперским государством границам участия мусульман в гражданской и политической жизни, так и презрению мусульманских элит к народному мнению. Центральное место в идеалах джадидов и в их практике занимал «модернизм». Он означал активное взаимодействие с большим миром, светскую печатную культуру и зарождавшуюся общественную сферу собраний и дискуссий. Не в последнюю очередь под модернизмом понимались активный диалог и новые установки, особенно с притязаниями разума и науки как разновидностей знания, растущая вера в способность человека понимать и решать мировые проблемы, новое представление о времени как о «прогрессе» и, соответственно, появление понятия «отсталость», новые концепции «нации» и уверенность в возможности и ценности возрождения и перемен. Во многих отношениях джадидизм представлял собой борьбу за то, что позже будет названо «культурной революцией», последствия которой коснулись почти всех сторон жизни. И подобно большинству революционеров от культуры, джадиды ощущали смесь отчуждения от своего народа и даже презрения к тому, что он представлял собой в данный момент, и страстного желания возвысить и преобразить и его, и окружающий мир