Личным трансформирующим опытом для Бехбуди и подобных ему являлись путешествия. В 1899 г., в 25-летнем возрасте, он сел в Самарканде на поезд Закаспийской железной дороги, чтобы посетить российское Закавказье, Стамбул, Каир и Мекку. Заявленная цель этой поездки была религиозной: паломничество (хадж) в Мекку, проделанное, помимо него, многими другими джадидами[503]. В то же время путешествие позволило Бехбуди получить представление о меняющемся мире, особенно меняющемся исламском мире, и о рыхлости и неустойчивости взаимосвязей и границ в мире, в котором по-прежнему доминировали национальные государства и империи. Возможно, на всем пространстве от Афганистана до Ближнего Востока наибольшее значение для джадидов имел опыт пребывания в османском Стамбуле. Космополитическая энергия этого города бередила душу многим образованным молодым мусульманам, включая Бехбуди. В Стамбуле (а также в Каире) он повстречался с новыми явлениями в образовании и культуре, с значительной исламской прессой и с активистами, выступающими за культурные реформы. Вернувшись в Самарканд, Бехбуди немедленно подписался на газету, которую издавал крымский татарин Измаил-Бей Гаспринский, основатель джадидизма в Российской империи, и сам начал писать статьи для главной тюркоязычной газеты Туркестана – выходивших под контролем государства «Новостей Туркестанского округа». Подобно другим деятелям, Бехбуди превратился в «исламского космополита»[504].
Путешествия, а также активное чтение (которое тоже представляло собой способ знакомства с миром) способствовали нелестным сопоставлениям колониального Туркестана, а также условий существования и образа мысли в других частях России с остальным миром. Этот большой мир служил зеркалом, в котором Бехбуди начал по-новому видеть и воспринимать как свой собственный местный мирок, так и окружавший его имперский мир. Путешествия способствовали увлечению Бехбуди современной географией, изучению межнациональных связей и стремлению к переменам. В открытой им впоследствии книжной лавке в продаже имелся широкий спектр карт и атласов, так как Бехбуди осознавал политические последствия географических знаний: границы и связи между людьми представляют собой порождения истории и потому могут быть изменены. Современные мировые империи, – заключал Бехбуди, – покорили мир, познавая его. Для покоренных наций настало время использовать эти же знания для своего освобождения.
Согласно словарю, постоянно использовавшемуся Бехбуди и прочими реформаторами-джадидами, на них была возложена миссия «пробудить» прочих среднеазиатских мусульман от «сна невежества», на смену которому придут «знания», дающие возможность найти свое место в современном мире. Отсюда и вытекало их внимание к образованию и культуре. Первым направлением их деятельности служило содействие новым методам образования, представлявшим собой альтернативу традиционным исламским мектебам и медресе. Находясь под влиянием османской образовательной системы, работавших по «новому методу» школ, созданных Гаспринским в Крыму, и русских государственных школ для коренных жителей Средней Азии (в которых обучались некоторые джадиды), они были убеждены в необходимости обучать детей настоящей грамоте, помимо традиционного механического заучивания священных текстов. В джадидских школах находилось место для религиозного обучения, священной истории, чтения Корана и молитвы, но учеников призывали «понимать» смысл священных слов и ритуалов, а не просто повторять их. Помимо этого, в учебный план входили науки: арифметика, география, литература и история, включая историю исламского мира от древних времен до современности – по этому предмету Бехбуди написал учебник. Даже устройство классной комнаты – ученики сидели на расставленных рядами скамьях («как русские» – сетовал критик из числа традиционалистов), а не кружком на полу – имело своей целью привнесение в учебный процесс нового современного этоса порядка, разума и прогресса, новые физические ощущения, призванные повлечь за собой изменение ментальности[505].
Составной частью этих уроков было обучение этике и морали – при конкретности и недвусмысленности морального посыла: знакомство с культурой важнее материального богатства, правда и щедрость входят в число добродетелей, а расточительность и беспорядок – в число грехов, и все эти ценности связаны с величайшей из всех добродетелей: любовью к своей «нации»[506]. Этика и мораль занимали важное место и в произведениях джадидов на иные темы, помимо образования. Мунаввар Кари (1878–1931), лидер ташкентских джадидов, поддерживавший тесные контакты с Бехбуди, следующим образом резюмировал взгляды джадидов в статье, напечатанной им в 1906 г. в своей газете «Солнце»:
Все наши поступки и действия, наши обычаи, наши слова, наши школы и семинарии, наши методы преподавания и наша мораль извращены.
Если так будет продолжаться еще пять-десять лет, над нами нависнет угроза рассеяться и исчезнуть вследствие угнетения со стороны развитых наций… О, единоверцы, о, соотечественники! Будем же непредвзяты и сравним наше положение с положением иных, развитых наций. Мы должны позаботиться о будущем наших потомков и не дать им стать рабами и слугами других народов. Европейцы, пользуясь нашей беспечностью и невежеством, отняли у нас власть и постепенно прибирают к рукам наши ремесла и занятия[507].
Как считал Бехбуди, в случае морального образования на кон поставлено ни много ни мало как выживание мусульман в современном обществе. Но это выживание открывало широчайшие возможности: новую свободную жизнь, диктуемую «прогрессом» (taraqqi, еще одно излюбленное джадидское выражение). Бехбуди постоянно писал о признаках «упадка», «беспорядка» и «хаоса» у мусульман, угрожавших, – как он предупреждал, – национальному существованию. Мусульманам надлежало безотлагательно поставить современную европейскую культуру на службу мусульманскому спасению и прогрессу.
В своем журнале «Зеркало» (предполагалось, что он послужит зеркалом для исламского общества с целью напутствовать и вдохновлять его) Бехбуди открыто выражал озабоченность отсталостью и упадком мусульманского общества. Посетив в 1914 г. Палестину, он описывал «печальный контраст» между «изысканными» и «восхитительными» садом и церковью русского православного монастыря под Хевроном и «неопрятными мусульманами, похожими на кочевников, и их убогими жилищами» прямо за его стенами или между «сверкающими» куполами и крестами Иерусалима и «грязными» и «обшарпанными» мусульманскими религиозными постройками[508]. Он регулярно писал укоризненные заметки об общественной морали, описывая такие пороки, как алкоголизм и проституция, принесенные в Среднюю Азию русскими колонизаторами. Но еще более сурово он осуждал пороки, связанные с «традициями», – такие как расточительные пиршества и вечерние увеселения с участием одетых в женское платье мальчиков-танцоров («бача»), иногда становившихся жертвами сексуальных домогательств со стороны взрослых мужчин. Все это имело политическое значение: вследствие «низменных» обычаев мусульмане терпят унижения и поражения от более передовых культур[509]. Из этого вытекало, что культурная революция принесет с собой и политическую революцию.
В качестве драматурга Бехбуди выразительно описывал неизбежный путь, ведущий от невежества к распущенности и смерти, и ведущий к спасению путь знаний и нравственности. Его драма «Отцеубийство» (Padarkush) – написанная в 1911 г., опубликованная в 1913 г. (после того как она прошла цензуру), а с 1914 г. ставившаяся по всей Средней Азии, – представляла собой и нравоучительную историю, и национальную аллегорию. Более того, она имела подзаголовок «национальная трагедия».
В ней рассказывается о богатом человеке (названном просто «Бай», от тюркского слова, обозначающего обладателя власти, высокого статуса и богатства, – потому в английском переводе он получил имя «Богач»), не желающем отдавать своего сына Ташмурада в школу. В ответ на доводы в пользу образования, выдвигаемые муллой (учителем из традиционного медресе) и прогрессивным исламским «интеллигентом», богач напоминает обоим, что в этом мире «состоятельный человек получает от людей больше уважения, чем человек ученый». В конце концов, – указывает отец, – его собственная неграмотность не помешала ему добиться успеха и стать уважаемым «баем». Мулла проповедует образование как выполнение религиозного долга. Интеллигент (изображенный в слегка сатирических тонах – он одет в русский пиджак, ходит с тростью, курит сигареты, не любит сидеть на полу, вставляет в свою узбекскую речь многочисленные русские слова и изъясняется длинными речами) заявляет, что образование «необходимо для нации». Роль сына в этой пьесе состоит в том, чтобы показать последствия невежества. Ташмурад сдружился с компанией распущенных молодых людей. Однажды вечером, напившись в местном кабаке, его друзья решают позвать русскую проститутку Лизу. Она требует, чтобы они дали ей 15 рублей и заплатили за нее извозчику. Но у них нет таких денег, и они принимают решение вскрыть сейф отца Ташмурада. Когда тот просыпается и поднимает крик, его закалывает ножом вожак шайки. Мораль истории ясна: невежество ведет к пьянству, похоти, алчности и убийству. «Ты стала жертвой отсталости», – говорит мулла жене богача, чей муж лежит на полу в предсмертной агонии, а сын ждет ареста. Интеллигент преподает более радикальный урок – политический посыл, исходящий из истории империй и идей о том, как их одолеть: «Передовые народы мира достигли прогресса благодаря знаниям; покоренные и пришедшие в упадок народы оказались в таком положении из-за невежества». Россия играет в этой пьесе противоречивую роль: она несет с собой искушение и угрозу для нравственности, символом которых выступает русская проститутка, но в то же время служит источником современных знаний, порядка и прогресса – хотя Россия и злоупотребляет всем этим для того, чтобы угнетать другие народы