Однако такие категории, как национализм и социализм, чересчур примитивны для того, чтобы с их помощью можно было верно передать контуры и содержание представлений Винниченко о национальном освобождении. Его художественные произведения свидетельствуют о наличии в его воззрениях большей глубины и неоднозначности[546]. Первые рассказы Винниченко в основном представляли собой реалистические описания социальной жизни украинских крестьян, рабочих, бродяг, преступников, студентов и революционеров, зачастую основанные на его собственных впечатлениях, полученных им во время странствий по Украине. После того как Винниченко в 1906 г. бежал из Российской империи, чтобы избежать тюрьмы и ссылки в Сибирь, его творчество приобрело иной облик. На Западе он вел жизнь эмигранта и изгнанника, скитальца в чужой земле. Встреча с этим иным миром позволила Винниченко – как и многим другим интеллектуалам и активистам, включая троих, о которых идет речь в этой главе, – по-новому взглянуть на отечественные сюжеты, переосмыслить их значение и разглядеть новые возможности.
Неудивительно, что многие произведения Винниченко, действие которых может происходить и на Украине, и среди украинских изгнанников на Западе, пронизывает чувство ностальгии, нередко выражаемое посредством воспоминаний о глубоко личных чувствительных ощущениях из детства: «влажный запах дождя и молодая днепровская трава», жаркая и беспредельная степь, чей отпечаток хранят в себе «кровь и душа», вкус и аромат «вареников с гречкой», «запах влаги», «сонное розовое небо»[547]. Разумеется, идеализация утраченных мест и времен нередко играет заметную роль при выстраивании национального чувства. Винниченко иногда мечтал о возвращении домой, хотя знал, что это повлечет за собой неминуемый арест и ссылку вглубь России. Вернуться на Украину, – писал он в 1909 г. в одном из писем, – означает «подписать себе смертный приговор. После первого же ареста я покончу с собой»[548].
Винниченко испытывал к своей нации не только ностальгические чувства: он требовал уважения к Украине и украинцам и их признания. В 1913 г. он опубликовал на русском «Открытое письмо к русским писателям», в котором критиковалась свойственная значительной части русской литературы бессознательная тенденция к стереотипизации представителей других этносов. Как указывал Винниченко, украинские персонажи, фигурирующие в русской литературе, столь же стереотипны, как изображение евреев и армян (к чему у русских тоже имеется «слабость»). В лучшем случае они предстают шаблонными фигурами, наделенными местным колоритом, а не живыми людьми, обладающими реальным опытом человеческого существования и субъективностью. «Всегда и всюду [в русской литературе] „хохол“ немного глуповат, немного хитроват, непременно ленив, меланхоличен и порой добродушен». Эти стереотипы постыдны не только для украинцев, в которых не признают равноценных людей, но и для самих русских писателей и для русской литературы[549]. Во время войны, когда на украинские земли пришли боевые действия и оккупация, Винниченко риторически вопрошал: почему наши русские «братья» обращают так мало внимания на страдания украинцев? Почему «любовь украинца к своему народу, печаль о судьбах его – вызывает… гнев, негодование, чувство злобы и в лучших случаях насмешку либо равнодушие»? Ответ, по его словам (написанным по-русски и, соответственно, тоже обращенным не только к украинцам, но и к русским), состоит в том, что украинцы становятся сильными и начинают осознавать себя нацией – и потому «нас боятся». Однако, – заявлял Винниченко, – ничто не в состоянии остановить развитие украинского «сознания», уже заметного в ее интеллигенции. «Как нельзя остановить процесс образования туч, исходящих из земли и опять возвращающихся к ней, так нельзя остановить процесс образования национально сознательных слоев народа. Мы выходим из сырья, из земли, из недр нашей нации, опять возвращаемся к ней и снова исходим»[550].
При всей своей ностальгии по родине и гордости за принадлежность к пробуждающейся украинской нации Винниченко не мог не ощущать отчуждения от своего народа, каковым тот был в действительности. Отчасти это было следствием нападок на писателя за то, что он переводил свои произведения на русский, хотя именно это позволило ему издаваться достаточно большими тиражами для того, чтобы жить литературным трудом, – более того, это сделало его самым популярным украинским автором после Николая Гоголя. Критики-националисты объявляли переводы «предательством» национального дела и навешивали на Винниченко ярлык «раба всероссийской культуры» и даже «литературного гермафродита», полуукраинского, полурусского[551].
Еще в январе 1917 г. он выражал обеспокоенность тем, что в случае возвращения на Украину «люди на улицах будут плевать мне в лицо» за его мнимую неверность чистоте нации. «В чужих землях, в ссылке, в тюрьме – где угодно, но только не в родной стране»[552]. Но это отчуждение не сводилось к одному лишь чувству отторжения. Как мы уже видели в случае Бехбуди и многих джадидов (и увидим в случае Исаака Бабеля), Винниченко не мог примириться с существовавшими реалиями и социальными ценностями, с тем, что большинством людей считалось нормальным и естественным. Это отлично просматривается в его художественных произведениях, которые Микола Сорока, ведущий специалист по творчеству Винниченко, называл его «моральной лабораторией» для анализа альтернативных «возможностей» того, как жить в мире[553].
Украинские критики того времени оценивали стилистический поворот Винниченко от реалистичных описаний повседневной жизни украинского народа к литературе идей как печальное последствие существования Винниченко вдали от украинской земли. Но мы можем интерпретировать этот поворот и как результат интеллектуального и политического выбора: поворот от изображения существующей реальности к фантазиям о возможной новой реальности. Подобно прочим реформаторам и радикалам по всей империи, Винниченко считал, что недостаточно одного лишь изменения структур власти. Освобождение, подлинное преодоление империи требовало глубоких изменений в менталитете и ценностях людей, в их нравственной и духовной жизни, в их «я». Истинная революция, – утверждал Винниченко, – должна быть всесторонним, всеобъемлющим, всеобщим освобождением, взаимозависимым единством национального, культурного, политического, социального, нравственного и духовного освобождения[554]. В целях исследования и пропаганды этих представлений он рассматривал в своих произведениях вопросы сексуальности, эмоций, воли и характера. В конечном счете все сводилось к самому важному вопросу: каким образом добиться появления полноценного человека и полностью свободной личности, особенно перед лицом угнетающих условий существования и наследия несвободы?
Винниченко называл такое создание новой, свободной личности «честностью с собой» – эту фразу и даже лозунг он повторял неоднократно, и в первую очередь в одноименном романе, изданном в 1910 г. Под «честностью с собой» понималось преодоление «дисгармонии» и недостаточного единства идей и чувств, поверхностей и глубин, политического и личного. В особенной степени Винниченко беспокоило отсутствие интеллектуальной и эмоциональной «честности с собой» среди революционеров. В его произведениях революционеры, особенно мужчины, слишком часто изображаются аморальными и лицемерными людьми: они лгут, помыкают женщинами и забывают о своих родных, в то же время объявляя себя носителями высшей этики. Героем романа «Честность с собой» является художник и революционер Мирон Купченко, проповедующий «свободную любовь» и физическое наслаждение, не знающее стыда. Разгневанные партийные вожди принимают решение судить Мирона за его нескрываемую сексуальную распущенность, хотя сами втайне ходят в бордели. Винниченко призвал к созданию «новой морали», вкладывая это требование в уста ряда своих персонажей. Эта новая мораль должна была преодолеть старую дихотомию политики и повседневной жизни, а также разума и тела, изображаемую Винниченко как ложное противопоставление, ведущее только к болезни и смерти – нередко к самоубийству – и подрывающее дело подлинной революции[555].
Эти идеи приобретают более националистический оттенок в романе Винниченко 1916 г. «Хочу!». Его герой, обрусевший украинский поэт Андрий Халепа, чья главная цель в жизни – сексуальные наслаждения. Эту цель он оправдывает с философской точки зрения как следование идеям Ницше о сверхчеловеке, стреляется из-за разочарования миром и отвращения к своей жизни. Выздоравливая после неудавшегося самоубийства, он слышит от друзей, что «Халепа – старая украинская фамилия», имеющая древнее казачье происхождение. Такое приобщение к национальным корням и к истории становится для него спасением. Утраченные свободы, честь и независимость казаков, отобранные у них расширяющейся Российской империей, являлись одной из самых важных легенд, вдохновлявших современное национальное украинское самосознание и необходимость бороться за освобождение украинской нации[556]. Халепа приобщается к этой истории в нравственном, психологическом и духовном плане как к возможности освободить свое собственное внутреннее «я», переступить через неудачу и страдания и обрести новую жизнь. Он противопоставляет «этих веселых, могучих, шумных людей», своих новообретенных предков, такому «несчастному интеллигенту», как он сам. Эта «забытая» национальная история становится для него источником жизненных сил, утраченных, но крайне необходимых, путем к превращению себя в новую личность, чей разум и тело едины, чьи чувства наделяют слова истинной силой, чья жизнь имеет цель, переплетенную с целями других жизней. Разумеется, эта нравоучительная история содержала в себе идею о возможном способе возрождения нации