[612]. После нескольких лет брака и рождения ребенка она ощутила разочарование— возможно, во Владимире и их взаимоотношениях, хотя впоследствии она называла в качестве источника этого чувства растущее осознание того, что женщина, ограничивающаяся любовью, домом и материнством, не способна насладиться всей полнотой жизни. Владимир расценивал ее интерес к чтению, частые посещения публичных лекций и участие в работе подпольных социалистических кружков как «бросаемый лично ему вызов». Отказываясь в чем-либо себя ограничивать, Коллонтай ушла от него с маленьким сыном[613]. Ее первым публичным поступком в новой независимой жизни было создание и печать книги о воспитании детей, в которой, следуя хорошо известной прогрессивной тенденции, она утверждала, что родители должны поощрять и стимулировать в своих детях нравственную и интеллектуальную независимость, дух свободы и силу воли. Вопреки мнению большинства людей это приведет не к эгоизму, а к желанию совершенствовать общество в целом: слабовольному человеку «никогда не хватит ни храбрости, ни желания выступить против господствующих убеждений; он не станет искать новых путей, он не станет бороться за новые истины, а без такой борьбы… человечество не сможет идти вперед и совершенство окажется недостижимо»[614]. Несомненно, Коллонтай говорила о самой себе. Но в то же время она начала видеть связь между своей судьбой и жизнью вне ее социального класса; как она впоследствии признавалась, ей было все труднее «жить счастливой, мирной жизнью, в то время как трудящееся население подвергалось такому ужасному порабощению»[615]. К тому моменту, когда в Петербурге в 1905 г. вспыхнула революция, Коллонтай уже получила большую известность своими выступлениями в учебных рабочих кружках и на митингах социалистических активистов.
Во время первой русской революции Коллонтай написала для рабочих две брошюры, в которых излагала марксистские представления о коммунистическом будущем и о путях к его построению. Она объясняла, что в коммунистическом обществе будут ликвидированы «все современные несправедливости и бедствия», потому что производство будет вестись «для общественного и личного потребления», а не ради частной коммерческой выгоды, и на смену капиталистическому духу конкуренции и эгоизма придет коммунистический дух сотрудничества и общего блага. Коллонтай утверждала, что это вовсе не фантазии или «пустые мечты». Напротив, история человечества доказывает, что «все хозяйственные порядки, все отношения людей» можно «перестроить». Но в то же время история учит нас тому, что для перестройки всех порядков требуется нечто большее, помимо «доброй воли людей». Для этого необходимы коллективные усилия масс «новых людей»: трудящихся людей с присущим им духом сотрудничества и равенства, а также возмущения и ненависти к угнетению, порождаемых самими условиями их нынешнего существования[616]. Как указывала Коллонтай, сама жизнь знакомит рабочих со всей пагубностью неравенства и угнетения и «бессознательно, инстинктивно» создает альтернативные идеалы, «классовую психологию», которая сыграет роль «главнейшего орудия в историческом процессе»[617].
В определенном отношении это были стандартные марксистские аргументы об истории, классах и социализме. Но в то же время в них просматриваются характерные для Коллонтай акценты и стиль: более сильный упор на ключевой роли нравственных и духовных преобразований; большее значение, придаваемое чувствам, психологии и опыту; большая готовность размышлять на тему об освобожденном будущем. Ту же самую ориентацию мы видим в двух статьях о марксистской морали и этике, написанных тогда же для образованных читателей. Отвергая неокантианский аргумент об абстрактных нравственных абсолютах, существующих в самой природе, и ницшеанский аргумент о возможности создания новых нравственных норм усилиями исключительно волевых личностей – идеи, получившие широкое распространение среди русской интеллигенции, – Коллонтай подчеркивает марксистскую точку зрения, согласно которой этика является производным от социальных отношений и социального опыта. Она указывает, что в существующем обществе господствует «буржуазная мораль», идеализирующая индивидуализм и «беспрепятственное проявление своего „я“», смягчаемое лишь «обязательными» идеями о «долге» и «необходимости». Однако опыт пролетариата и его интересы ведут его в глубинах буржуазного общества к новой морали, к этике, основой которой станут «солидарность, объединение, самоотвержение, подчинение частных интересов интересам групповым». Впрочем, эти пролетарские ценности служат лишь намеком на грядущий нравственный мир. «В этом новом, еще далеком от нас мире не останется больше места для долженствования», не будет места таким идеям, как долг, потому что «личное хотение совпадет с общественными императивами». Коллонтай ощущала утопический характер своих утверждений, но не отказывалась от них. Напротив, она пыталась показать, что они вырастают из конкретных условий: благодаря исторически неизбежной «коренной метаморфозе» всех нынешних социальных и экономических взаимоотношений будут созданы новые экономика и общество, основывающиеся на общности и солидарности, и возникнет «социальная атмосфера», в которой станет возможно «осуществление высшего и недоступного нам сейчас типа морального человека». Проблема заключалась не в идее о нравственно свободном и надмирном «сверхчеловеке», а в невозможности его существования в капиталистическом обществе: когда же общество перерастет этап конкурирующих друг с другом индивидуумов и антагонистических классов, на свет появится «новый человек», «гармонический, цельный, сильный и красивый образ истинного сверхчеловека»[618].
По мнению Коллонтай, разговоры о «новом человеке» и «сверхчеловеке» были особенно актуальны для женщин (разумеется, соответствующие русские термины не носили той гендерной окраски, которая в то время была характерна для их употребления в английском). С точки зрения роли, отводившейся ею женщинам, она находилась в оппозиции к «буржуазным феминисткам», считавшим, что для улучшения участи женщин, придавленных бременем бедности и работы, достаточно благотворительности и просвещения. Но в еще большей степени позиция Коллонтай расходилась со взглядами ее товарищей-марксистов из Российской социал-демократической рабочей партии, полагавших, что женщину освободит только классовая борьба. Коллонтай с горечью вспоминала, что ее попытки организовать женщин-работниц в 1905–1907 гг. блокировались как «партийным центром», так и «рядовыми товарищами», чья реакция на ее начинания представляла собой неприглядную смесь страха и презрения: страха перед тем, что внимание к женским нуждам подорвет социалистическое единство, и презрения к работе среди трудящих женщин, отвлекающей силы от главного дела и попахивающей «ненавистным феминизмом»[619].
Но Коллонтай не сдавалась. В 1908 г. она собрала делегацию трудящихся женщин для участия в 1-м Всероссийском женском съезде – феминистском мероприятии, где были представлены, главным образом, женщины свободных профессий из рядов среднего класса. Руководители социал-демократической партии призывали трудящихся и социалистов бойкотировать этот съезд, но Коллонтай проигнорировала эти призывы. Она была не против критики в адрес этих буржуазных феминисток и особенно их «надклассовых» фантазий о необходимости объединения женщин из всех классов ради борьбы за демократию и женское избирательное право. Более того, ее участие в съезде носило преимущественно деструктивный и показной характер. Она не рассчитывала изменить мировоззрение большинства феминисток, но полагала, что явное выражение несогласия, кульминацией которого должен был стать демонстративный уход ее группы со съезда, будет значимым в нравственном плане и поучительным в политическом плане для трудящихся женщин. В своем выступлении на съезде она сказала то, чего от нее и следовало ожидать. По ее словам, проблема с буржуазными феминистками состояла в том, что, по их мнению, «женский вопрос» был поставлен лишь тогда, когда «сознательный авангард борцов за женскую эмансипацию выступил открыто на защиту своих попираемых прав и интересов». Но в реальности история женского вопроса началась тогда, когда «миллионы женщин властью всемогущего Молоха – капитала – оказались выброшенными на трудовой рынок» и прошли через адские страдания, уготованные капитализмом трудящимся и их семьям. Что предлагают феминистки женщинам, изнемогающим «под тяжестью тройных обязанностей: профессиональной работницы, хозяйки и матери»?
Ничего, кроме таких призывов, как «стань свободной возлюбленной и свободной матерью» или «отбрось ветхие моральные устои», не имеющих почти никакого отношения к реалиям жизни большинства женщин. Она была согласна с тем, что женщинам необходимы политические права, включая и избирательное право, но не как самоцель, а как «орудие борьбы» за достижение конечной цели: избавления трудящейся женщины «от бездны страданий и зла». Пока существует капиталистическая система производства ценностей посредством эксплуатации, трудящаяся женщина не может быть «свободной, независимой личностью, женой, выбирающей мужа лишь по влечению сердца, матерью, без страха глядящей на будущее своих детей». Настоящая задача женского движения, – заявила Коллонтай съезду, – заключается ни в чем ином, как во всестороннем освобождении женщины «как личности и человека». А это невозможно, пока женщины не избавлены от «цепей и рабства капитализма»[620].
Коллонтай раскрывала нравственные, эмоциональные и утопические аспекты своих идей об освобождении женщин в написанной для съезда книге, но ее издание запоздало, поскольку рукопись затерялась при ее пересылке Максиму Горькому в Италию, где тот в конце концов и опубликовал ее. Разумеется, Коллонтай утверждала, что она и не моралист, и не утопист: «все, что принадлежит к области „нравственных пожеланий“ или иных идеологических построений, [мы] охотно предоставляем в полное распоряжение буржуазного либерализма. Эмансипация женщин является для нас не мечтой, не принципом даже, а конкретной реальностью, ежедневно совершающимся фактом» в рамках «реальных жизненных отношений»