«Летом 1918 года «Союз» достиг наибольшей силы и развития, каких только можно достигнуть в порядке тайного сообщества…, — пишет Дикгоф-Деренталь. — Наступил тот психологический момент в жизни, когда организация эта должна или проявить себя немедленно из подполья на свет божий, или же начать неизбежно внутренне разлагаться. С технической стороны все обстояло прекрасно: были деньги, были люди, были возможности вложить в общее русское дело и свою долю боевого участия»[758].
Финансировалась деятельность организации представителями Антанты. Савинков говорил: «Не я пошел искать французов, а они меня разыскали и начали свою помощь: сначала дали 20‑40 тысяч, потом эта цифра возрастала. Больше денег ниоткуда не поступало: частные пожертвования были мелки, не более 2–3 тысяч»[759].
Интересный факт, касающийся той роли, которую сыграл Союз в расколе общества: многие будущие члены подпольной боевой организации ранее, до Савинкова, примирились с Советской властью. Вряд ли глубоко и искренне, но речи о полном отрицании не шло, более того, многие пошли на службу к Советам. «Казалось, что страна подчинилась большевикам, несмотря на унижение Брест-Литовского мира», — сетовал Савинков, говоря о своих первых днях в Москве, где ему удалось обнаружить лишь «тайную монархическую организацию, объединившую человек 800 офицеров»[760]. Впоследствии, по результатам расследования деятельности контрреволюционеров летом 1918 года, выяснилось, что члены Союза защиты Родины и свободы занимали высокие должности в советских органах власти. Например, возглавляли московскую продовольственную милицию, занимали командные посты в Красной армии, работали в Кремле и т. д.[761] Савинков сообщал, что контрразведка Союза ежедневно получала информацию из Совета Народных Комиссаров, Совета рабочих и солдатких депутатов, Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, большевистского штаба[762].
Планы вооруженного выступления Союза защиты Родины и свободы сам Савинков в разных работах описывает по-разному. В своей книге «Борьба с большевиками» он пишет: «В июне был выработан окончательный план вооруженного выступления. Предполагалось в Москве убить Ленина и Троцкого… Одновременно с уничтожением Ленина и Троцкого предполагалось выступить в Рыбинске и Ярославле, чтобы отрезать Москву от Архангельска, где должен был происходить союзный десант.
Согласно этого плана, союзники, высадившись в Архангельске, могли бы без труда занять Вологду и, опираясь на взятый нами Ярославль, угрожать Москве. Кроме Рыбинска и Ярославля, предполагалось также овладеть Муромом (Владимирской губернии), где была большевистская ставка, и, если возможно, Владимиром на востоке от Москвы и Калугой на юге. Предполагалось также выступить и в Казани. Таким образом, нанеся удар в Москве, предполагалось окружить столицу восставшими городами и, пользуясь поддержкой союзников на севере и чехословаков, взявших только что Самару, на Волге, поставить большевиков в затруднительное в военном смысле положение.
План этот удался только отчасти. Покушение на Троцкого не удалось. Покушение на Ленина удалось лишь наполовину: Дора Каплан, ныне расстрелянная, ранила Ленина, но не убила. В Калуге восстание не произошло, во Владимире тоже. В Рыбинске оно окончилось неудачей. Но Муром был взят, но Казань была тоже взята, хотя и чехословаками, и, главное, Ярославль не только был взят «Союзом», но и держался 17 дней, время более чем достаточное для того, чтобы союзники могли подойти из Архангельска. Однако союзники не подошли»[763].
В стенограммах процесса над Савинковым в 1924 году видим совсем другую картину. В своих показаниях он, например, отрицает участие в покушении на Ленина: «Предполагались покушения на Ленина и Троцкого в 1918 году. Делалось очень мало. Пытались организовать наблюдение по старому способу. Но нужно сказать, что они (наблюдатели — Д. Л.) ни Ленина, ни Троцкого никогда не видели. Из этого толку вышло мало. И не потому, что мы не хотели, а потому, что мы не сумели и не смогли… К делу Каплан наш Союз не имел никакого отношения…»[764]
О планах восстания на судебном процессе Савинков говорит так: «Я первоначально думал о выступлении в Москве… Может быть, именно на этом плане я бы окончательно и остановился, если бы французы, в лице консула Гренара и военного атташе генерала Лаверна… не заявили мне о том, что… будет высажен англо-французский десант со значительными силами в Архангельске. Они мне заявили, что будет свергнута ваша власть… Для этого нужно, мол, сделать вооруженное выступление по такому плану: занять верхнюю Волгу, англо-французский десант поддержит восставших, и эта верхняя Волга будет базой для движения на Москву…
Я, обдумав этот план… готов был забраковать его… мне не казалось, что у нас есть достаточно сил… я себе говорил, что разумнее перевести организацию, хотя бы частично, в Казань и поднять там восстание при приближении чехов. Но через Гренара мне была прислана телеграмма Нуланса из Вологды, в которой он категорически подтверждал, что десант высадится между 5 и 10 июля, и категорически меня просил начать восстание на верхней Волге именно в эти дни, а не в какие-либо другие, ибо иначе может случиться так, что «десант высадится, а вы еще не выступили». Вот эта-то телеграмма и заставила меня выступить»[765]. Что касается финансовой стороны дела, то, по показаниям Савинкова, «специально на восстание французы дали, если не ошибаюсь, два миллиона сразу»[766].
Таким образом, в «Борьбе с большевиками» Савинков явно преувеличивает свою роль, приписывая себе чуть ли не вообще всю контрреволюционную активность того периода, от покушения на Ленина до взятия Чехословацким корпусом совместно с Комучем Казани. В показаниях суду же на процессе 1924 года он, напротив, свое участие максимально преуменьшает, валит все на французов, подстрекавших, направлявших его и, по большому счету, организовавших восстание.
Однако серьезное подтверждение тому факту, что именно представители Антанты направили деятельность Союза на Волгу, встречаем в уже цитировавшейся выше статье Дикгоф-Деренталя, написанной по горячим следам в 1918 году: «В связи с ожидаемым десантом союзников в Архангельске и для непосредственного его облегчения решено было поднять восстание на верхней Волге, в Рыбинске и Ярославле и одновременно во Владимире, Муроме… Во всех этих пунктах уже имелись местные организации «Союза». Оставалось только прислать туда подкрепление из Москвы…
Полученные не только определенные сведения о времени высадки десанта, но и просьбы — именно: приурочить к нему начало открытых действий против большевиков из политических соображений — заставили назначить 6 июля днем выступления во всех вышеуказанных местах»[767].
14. Террор: Ярославль в руках мятежников
И вновь предоставим слово Савинкову: «Для исполнения этого плана (плана восстания на Волге — Д.Л.) я… в конце июня выехал из Москвы в Рыбинск. Я полагал, что главное значение имеет Рыбинск, ибо в Рыбинске были сосредоточены большие запасы боевого снаряжения. Поэтому я не поехал в Ярославль, а послал туда полковника Перхурова… В Рыбинске было много артиллерии и снарядов. В Ярославле не было почти ничего… Чтобы увеличить наши ярославские силы, я распорядился послать из Москвы несколько сот человек в Ярославль. Полковник Перхуров имел задачей, овладев Ярославлем, держаться до прихода артиллерии, которую мы должны были ему подвезти из Рыбинска»[768].
Однако ряд источников указывают, что перед началом мятежа Савинков все-таки был в Ярославле. Возможно, он заехал в город по пути в Рыбинск, чтобы на месте проверить подготовку местного отдела Союза защиты к выступлению и самому оценить расстановку сил.
Как и в Москве, в ярославской организации Союза защиты Родины и свободы было немало работников советских органов. Среди них — комиссар милиции прапорщик Фалалеев, начальник команды мотоциклистов — бывший юнкер Ермаков, инспектор уголовной сыскной милиции Греков, командир авто-пулеметной роты Супонин, а также помощник начальника артиллерийского склада и другие[769].
Командир расквартированного в Ярославле 1-го советского полка в «Союз защиты», судя по всему, не входил, но через посредников обещал в случае выступления сохранить нейтралитет.
После демобилизации старой армии в Ярославской губернии осталось около 11 тысяч бывших офицеров, часть из которых служила Советам[770]. Не появись здесь Савинков, кто знает, как сложилась бы их судьба. Самочинного восстания они точно не готовили. В данном же случае их просто посчитали в качестве сторонников.
Такова была армейская база будущего выступления. В социальном плане Ярославль также казался городом весьма многообещающим. В центральной, купеческой его части, на выборах в Учредительное собрание 60 % получила партия кадетов, за большевиков отдали свои голоса лишь чуть больше 4 %[771]. Совсем другим был расклад на рабочих окраинах, где влияние делили большевики и меньшевики, но важность этого факта заговорщики полностью не оценили, хоть переговоры с меньшевистской партией об участии в восстании и провели.