. На Военном съезде действия Оберучева и начальника полиции Лепарского расценили как провокацию. Обоих объявили «главарями контрреволюции, антиукраинской гидрой». Среди украинского населения возникло нездоровое возбуждение. Уличные митинги проходили с утра до вечера. Тем не менее на съезде Винниченко успешно защищал тезис о том, что Украина не готова объявить себя независимым государством. Но украинцы уже не могли ждать Учредительного собрания, ибо, как пессимистически заявил оратор, «вопрос о том, будет ли когда-нибудь созвано Учредительное собрание, до сих пор остается открытым». Съезд провозгласил своей целью достижение автономии Украины и решил добиваться ее «с помощью прямых действий»; он пообещал Центральной раде поддержку всех украинских солдат, находящихся как в тылу, так и на фронте.
По предложению украинских социалистов-революционеров этот манифест опубликовали с большой помпой. Был проведен парад 1-го украинского полка. Звучали колокола кафедрального Софийского собора и Михайловского монастыря. Священники устроили службу и провозгласили «многая лета» украинскому народу, украинскому правительству, солдатам и старейшинам. Толпа прокричала «ура!» в честь украинского народа и Центральной рады, а потом, преклонив колени, хором прочитала «Символ веры» Тараса Шевченко.
В Совете каждая сторона обвиняла в случившемся другую. Русские эсеры и меньшевики обвиняли украинских социалистов в забвении социализма ради национализма и присоединении к шовинистической буржуазии. Украинские социалисты винили их в том же: коалиция с русской буржуазией в рамках Временного правительства заразила русских социалистов духом буржуазной централизации и великорусского национализма. После голосования украинцы и большевики, оставшиеся в меньшинстве по разным вопросам, в знак протеста покинули зал.
В кругах русской буржуазии быстро росло недоверие к раде. Оно частично подкреплялось тем, что еще до войны небольшая и неоднородная группа украинских эмигрантов (Басок-Меленевский, Скоропис-Иолтуховский и другие) попыталась скопировать тактику поляков, которые в ожидании мировой войны и поражения России решили перейти на сторону австро-германцев и с их помощью добиться возрождения независимой Польши. Украинская группа организовала Союз освобождения Украины, установила связь с австро-германским генеральным штабом и начала формировать отряды добровольцев, сначала из галицко-украинских, а позже из русско-украинских военнопленных. После русской революции Союз освобождения Украины распался; его индивидуальные члены обратились с петицией, чтобы им позволили вернуться на родину. Тот, кто сумел это сделать, столкнулся с открытым недоверием украинских демократических кругов. Их представителей не допустили в Центральную раду. Даже в мае рада отказывалась от любых связей с Союзом освобождения Украины. Когда Скоропис-Иолтуховский прислал из Стокгольма в Украинский национальный фонд деньги, собранные среди военнопленных в Германии и Австрии, Центральная рада отказалась принять их. Однако это не помешало лидерам и публицистам кадетов снова и снова обвинять украинское национальное движение в «австрийской ориентации» – иными словами, в измене государству и революции.
Неожиданно обнаружилось, что большевики пытаются сменить позицию. Вместо «непримиримой борьбы с сепаратизмом» они решили «поддержать прямые действия, провозглашенные украинскими революционерами». На Военном съезде они критиковали его запрет еще яростнее, чем украинцы, и обличали «империалистическую политику центрального правительства». Они агитировали украинцев порвать с их национальной буржуазией и присоединиться к большевикам в их борьбе за власть. Социалистический максимализм большевиков выражался в их желании объединиться с националистическим максимализмом на Украине и вместе атаковать правительство. Дело принимало серьезный оборот. В Советах и Гражданском комитете раздавались голоса, объяснявшие этот абсурдный союз ошибочной политикой русских организаций, не желавших сделать шаг навстречу требованиям украинцев, которые следовало удовлетворить в любом случае.
Министры-социалисты Временного правительства хотя и не всегда одобряли политику рады, но в принципе считали борьбу украинского народа за автономию справедливой. И Церетели, и Чернов признавали право каждой нации, включая украинцев, на самоопределение. То, что украинцы настаивали на автономии, а не на полном разрыве связей с Великороссией, было доказательством их политической зрелости и предусмотрительности. Великоросс Чернов, задолго до революции ставший федералистом, был решительнее в своих убеждениях, чем грузин Церетели. Но они были в меньшинстве, а кадетские министры защищали противоположную точку зрения, выступая за беспощадную централизацию. Решение правительства зависело от группы центристов – триумвирата «Керенский – Терещенко – Некрасов» и их сторонников. Триумвират склонялся к принятию предложения министров-социалистов. Двух министров послали на Украину: Церетели от социалистического крыла и Терещенко от буржуазного. В последнюю минуту к ним по собственной инициативе присоединились Керенский и Некрасов. В результате переговоры вел триумвират, к которому примкнул Церетели.
Главное бремя достижения политического согласия легло на Церетели, в результате чего переговоры прошли относительно легко. Рада, на первых порах орган сугубо национальный, превратилась в подобие регионального предпарламента, куда вошли представители и других национальностей, проживающих на Украине (пропорционально их количеству). У рады появился собственный исполнительный орган – секретариат. Секретариат также был местным отделением Временного правительства и получил от последнего формальное подтверждение своего статуса. Таким способом автономию Украины удалось совместить с единством революционного фронта общенародной демократии. Эта временная ситуация должна была сохраняться до Учредительного собрания; к тому времени Центральной раде следовало подготовить проект статуса автономной Украины и закона об украинском земельном фонде.
Переговоры по военному вопросу, которые вел главным образом Керенский, приняли совсем другой оборот. Против этой части договора «резко возражали Украинская социал-демократическая партия и Украинский генеральный армейский комитет». Керенский отверг систему территориального формирования частей, которая означала бы пересмотр общего плана мобилизации. Он принял только «более тесный национальный союз» украинцев, служащих в разных частях, при условии, что военный министр сочтет это «технически возможным и не опасным для воинского духа армии». Прямая деятельность в этой сфере любых украинских национальных организаций запрещалась, но к военному министру, генеральному штабу и главнокомандующему прикреплялись специальные украинские делегаты, назначенные по согласованию с Центральной радой.
Во время этих трудных переговоров командующий округом Оберучев запретил частям участвовать в церемонии в честь рады, хотя Генеральный армейский секретариат уже выделил их для этого мероприятия. Несмотря на официальный запрет, украинские части вышли на демонстрацию в честь создания украинской армии. Авторитет власти снова и снова страдал из-за принятия решений, которые она не могла выполнить.
Наконец соглашение было одобрено радой всего ста голосами против семидесяти при множестве воздержавшихся. Его еще должно было утвердить центральное правительство. Хотя «министры доложили об этом правительству в Петроград по прямому проводу... подтверждение согласия, которого ожидали в тот же вечер, не прибыло».
В отсутствие четырех министров в Петрограде оставались четыре министра-социалиста (сторонники соглашения), четыре кадета (его противники) и трое колеблющихся. Все зависело от случая. Отсутствовавшим министрам пришлось срочно вернуться. В Петрограде эти четверо представили текст «декрета», согласованного с украинцами, предупредив, что они с огромным трудом добились его одобрения радой и что любые изменения к невыгоде Украины будут автоматически означать разрыв соглашения.
Кадетские министры расценили это как «грубое нарушение фундаментальных основ коалиции» и «явное доказательство невозможности ее дальнейшего существования» (Милюков). Демонстративная отставка четырех министров-кадетов вызвала большой шум в столице; на улицу вышли стихийные демонстрации с требованием передать власть Советам. Не меньшее возбуждение она вызвала и на Украине. Антикадетские чувства были там так сильны, что Украинскому комитету кадетов пришлось отречься от своих петроградских лидеров и заявить: «Создание единого органа местной власти на Украине возможно и желательно», в то время как «уход кадетов из правительства является необдуманным шагом, опасным для блага страны».
Партия Милюкова терпела одно поражение за другим. Даже ее внутренняя целостность оказалась под угрозой. Министрам-социалистам пришлось поставить Некрасова и Терещенко перед альтернативой: либо разорвать коалицию вообще, либо попытаться создать на базе левых кадетов и их союзников новую партию, которая могла бы плодотворно сотрудничать с демократией трудящихся. После долгих колебаний они заявили, что не смогут заручиться поддержкой никаких влиятельных групп.
Предложение было сделано не по адресу. Левую, но несоциалистическую партию мог бы создать только Керенский с активной помощью Некрасова, Терещенко и других. Но Керенский по каким-то непонятным причинам считал себя социалистом-революционером, и партия эсеров разделяла его иллюзию. В результате по мере развития событий ситуация становилась все более двусмысленной: Керенский и партия находились в постоянном негласном конфликте, но для многих Керенский был воплощением политики эсеров, и партия была вынуждена нести ответственность за все его «слова и дела».
Кризис коалиции, вызванный уходом кадетов из правительства из-за украинского вопроса, уходом представителя промышленных кругов Коновалова из-за политики в вопросах труда и ультиматумом князя Львова из-за аграрного вопроса, был полным. Центральный комитет партии кадетов поставил условие: либо повысить однородность правительства, либо отказаться от принятия решений с помощью голосования (поскольку кадетов в правительстве было меньшинство). Второе на практике означало, что кадетское меньшинство в каждом вопросе получало бы право вето.