В 18 часов того же дня на «Густлофф» поступает радиограмма (возможно, инспирированная Кохом) о том, что прямо по его курсу находится группа немецких тральщиков. Опасаясь столкновения в условиях сгущающейся темноты и непогоды, капитан приказывает включить ходовые огни, которые и были обнаружены рулевым-сигнальщиком С-13 Анатолием Виноградовым. Благодаря этому лодка вышла прямо на лайнер и могла атаковать с ходу в надводном положении, торпедируя его правый борт. Однако почему-то Маринеско этого делать не стал, лодка снова погрузилась (есть сообщение, что она «нырнула», когда прямо на нее вдруг направился миноносец сопровождения), под водой пересекла трассу лайнера, всплыла и более часа догоняла его в надводном положении, скорее всего потому, что либо в боевом задании изначально было указано, либо позже передано Маринеско по радио без объяснения причин – о необходимости атаковать лайнер именно с левого борта. Причиной могла быть переданная от Коха информация о том, что ящики с документами «Восточного архива» находятся именно по левому борту.
Вполне возможно, что и тот странный факт, что немцы спокойно восприняли ответ-абракадабру (или даже нецензурное слово) сигнальщика С-13, имеет совсем другое объяснение, нежели приводимое в большинстве публикаций: мол, что бы он там ни сигналил, плохо различимое в условиях шторма и метели, раз отвечает – значит, свой. На мой взгляд, на том расстоянии, с которого вскоре был произведен торпедный залп, все должно было читаться совершенно отчетливо, и раз немцы, получив ответ, успокоились, значит, скорее всего, в ответ на запрос с С-13 был просигнален настоящий немецкий пароль.
В этой связи стоит вспомнить, что в некоторых публикациях о Маринеско говорится, что во время январского похода на борту С-13 находился представитель спецслужб – СМЕРШа или разведуправления Балтфлота. Возможно, им был «замполит» на один поход Б. С. Крылов, которого Г. Зеленцов называет подполковником, появившимся затем на берегу в форме капитана 2-го ранга, а А. И. Маринеско в «Истории КПЛ С-13» указывает его в числе награжденных за январский поход орденом Отечественной войны 1-й степени как капитан-лейтенанта.
Можно также предположить, что, учитывая особую важность полученного от Инстанции задания потопить «Густлофф», командование Балтфлота для полной гарантии его выполнения послало вторую подводную лодку, которая произвела торпедный залп по подошедшему к месту потопления «Густлоффа» немецкому миноносцу Т-36, сбрасывавшему глубинные бомбы на С-13.
Не исключено, что ею была уже упоминавшаяся подлодка С-4 из дивизиона А. Орла (под командованием капитана 3-го ранга А. А. Коклюшкина), которая погибла при невыясненных обстоятельствах именно в период январского похода С-13. Немецкие источники утверждают, что она была протаранена миноносцем Т-3 вечером 4 января 1945 г. Однако в воспоминаниях Г. Зеленцова четко сказано, что С-4 погибла за несколько дней до возвращения С-13 на базу в Турку из январского похода (15 февраля 1945 г.), то есть в феврале. Может быть, именно С-4 потопила военный транспорт «Штойбен» и сама погибла от попадания в нее глубинных бомб, сброшенных кораблями сопровождения.
Ведь наверняка согласно боевому заданию С-13 должна была успеть потопить еще хотя бы один немецкий транспорт, чтобы создать своему боевому походу видимость свободной охоты и не показать, что настоящая его цель – уничтожение одного, конкретного, судна. 9 февраля 1945 г. разведотдел КБФ передает на С-13 координаты легкого крейсера типа «Лейпциг», идущего на запад в сопровождении трех миноносцев. Конвой был обнаружен С-13 в точке 55°07,7’ с. ш.; 18° 03,5’ в. д. После почти четырехчасовой погони С-13 атаковала крейсер, поразив его кормовым залпом, причем обе торпеды попали в цель. В «Истории КПЛ С-13» Маринеско записал: «По данным РО ШКБФ это был крейсер “Лейпциг”, который сильно поврежден, и восстановить его невозможно».
Не исключено, что, следуя излюбленному принципу Инстанции «нет человека – нет проблемы», той же второй лодке было приказано, организовав засаду, потопить лодку Маринеско, когда она пойдет обратно на базу в подводном положении по указанному маршруту, – без каких-либо объяснений, так сказать «втемную» – мол, здесь должна пройти вражеская лодка, ее надо потопить. Акустики действительно воспринимали движущуюся в подводном положении С-13 как немецкую лодку серии IX бис, скорее всего именно поэтому С-13 и была обстреляна девятью торпедами, от которых ее спас лишь талант Маринеско. Этот обстрел подсказал ему, кем могла быть атакована С-13 при возвращении (а может быть, об этом ему намекнул находившийся на С-13 представитель спецслужб). Может, поэтому командир не ответил ни одной торпедой, хотя их оставалось еще шесть штук и все торпедные аппараты С-13 наверняка были перезаряжены. Зато Маринеско изменил маршрут возвращения своей лодки в назначенное место, где ее должен был встречать ледокол с лоцманом. С-13 даже вынуждена была пройти несколько миль подо льдом. Но в назначенном месте героев «атаки века» почему-то никто не ждал!
Вот, скорее всего, почему, Маринеско и положил С-13 на грунт возле стоянки, предварительно возвестив о своем возвращении на базу то ли холостым выстрелом из носового орудия (как это делал всегда на Северном флоте легендарный Лунин при входе в бухту), то ли включив ревун.
Не просто грубейших нарушений воинской дисциплины, граничащих с бунтом, при этом демонстративном погружении у пирса не могли простить Маринеско некоторые высокие морские начальники (да и до сих пор не прощают), а того, что он не дал им возможности выполнить приказ Инстанции, а это грозило многим из них серьезными последствиями. А еще не могли они простить ему и того, что он другим подал пример – думать самостоятельно, находить, оценивать и принимать собственные решения, которые иногда могут не только идти в разрез с тайными планами высокой Инстанции, но даже высветить эти тайны.
Я считаю, что в этом и заключается истинная, скрытая, причина снятия А. Маринеско с должности командира С-13 и понижения в звании. А явные поводы, естественно, были иные: неудачный последний поход С-13; обвинение в приписке – об уничтожении в январском походе не немецкого военного транспорта, как якобы было на самом деле, а крейсера – с целью существенного увеличения денежной премии; пьянство; драка на берегу матросов С-13 с патрулем; покупка в Турку «Кадиллака» (или «Форда») и перевозка его из Финляндии в Либаву на деревянном помосте, принайтованном к подлодке, шедшей в надводном положении; авария «Кадиллака» на берегу и гибель в ней матроса-водителя – о Маринеско ходило множество самых разных историй. Один из подводников, находившийся в те годы в Турку, рассказал мне недавно, что вся эта история с «Кадиллаком» приписана Александру Ивановичу, а на самом деле купил шикарный автомобиль в Финляндии и столь остроумным способом доставил его в Либаву заместитель командира другой подводной лодки Л. З. Пенкин.
По поводу всех этих обвинений, а может быть, и по поводу некоторых обстоятельств возвращения С-13 из январского похода Подводник № 1 советского флота и ездил объясняться к наркому ВМФ адмиралу флота Н. Г. Кузнецову, и еще неизвестно, кому из них пришлось давать больше объяснений.
Как сложилась судьба Маринеско после этой встречи, я уже рассказал. Но начиная с 1949 г., когда он, уйдя уже и из Торгового флота, работал в Институте переливания крови заместителем директора по хозчасти, начинает обнаруживаться связь его судьбы с судьбой Эриха Коха.
В конце мая 1949 г. в скромном сельскохозяйственном рабочем Рольфе Бергере, проживающем в английской зоне оккупации недалеко от Гамбурга в селении Хазенмоор, опознали гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха, несмотря на сделанную им пластическую операцию. Есть информация, что этому поспособствовали его очень маленький рост и любовь к собственной жене. К ней, переехавшей в Гамбург, стал захаживать неизвестный человек такого же роста, как ее бывший муж. Английские оккупационные власти арестовали его. В ноябре 1949 г. дело Коха рассматривалось в гамбургском суде по денацификации, где решался вопрос о его выдаче Польше или СССР. В декабре было принято решение передать Коха Польше.
Почти одновременно в Ленинграде возбуждается уголовное дело против А. Маринеско за ряд хозяйственных нарушений, главным из которых является раздача Маринеско в качестве праздничных подарков, скорее всего к 7 ноября, малоимущим сотрудникам Института переливания крови остатков угольного брикета из институтской котельной. Суд приговорил Маринеско к трем годам лишения свободы с отбыванием наказания почему-то на Колыме. В декабре 1949 г. Маринеско в зарешеченном вагоне везут через всю страну, а затем на пароходе в порт Ванино.
В январе 1950 г. Коха передают Польше. Он содержится в варшавской тюрьме. Предполагаю, что, опасаясь немедленной ликвидации, он требует встречи с представителем советских спецслужб и объявляет ему, что «Восточный архив» не покоится на дне Балтики в потопленном «Густлоффе», а вывезен за границу другим судном, сохранен и надежно спрятан. Поэтому если с ним, Кохом, что-нибудь случится, то содержимое архива немедленно будет опубликовано в западной печати.
10 октября 1951 г. досрочно освобождают А. Маринеско. «До Москвы меня везли зачем-то под конвоем. В Москве выпустили, выдали паспорт. Я приоделся (деньги были, на рыб-заводе директор платил мне восемьсот чистыми) и махнул в Ленинград», – рассказывал он А. Крону [65, c. 175]. Думаю, что вполне реальной причиной его досрочного освобождения могло стать решение Инстанции начать подводные работы по поиску «Густлоффа», чтобы до начала судебного процесса по делу Коха в Варшаве успеть выяснить, вывезен ли «Восточный архив» на самом деле или Кох блефует.
Если так и было, то становится понятным, для чего Маринеско после освобождения сначала привезли в Москву – для серьезной беседы с большими людьми. Для этого его и приодели, а его слова о якобы привезенных им из лагеря больших деньгах – легенда для прикрытия. Разговор же, скорее всего, шел о том, где лежит на дне «Густлофф» и как его поскорее найти. Возможно, целью этих работ был назван поиск исчезнувшей Янтарной комнаты.