авославному и христолюбивому, боговенчанному царю, почтенному Богом и украшенному Богом… высочайшему и славнейшему из самодержавных правителей», и добавил: «С тех пор как первый Рим пал из‑за Аполлинариевой ереси, а второй Рим, Константинополь, находится в руках неверных турок, с тех пор твое великое русское царство, благочестивый царь, которое превосходит благочестием прежние царства, является Третьим Римом… и ты один в поднебесной теперь называешься христианским царем для всех христиан в мире; и потому наше действие по учреждению патриаршества будет совершено по воле Божией, молитвами русских святых, твоими молитвами к Богу и по твоему совету». Итак, Иеремия ясно показал, что он признает притязания России на то, чтобы быть Третьим Римом в политическом, но не в церковном отношении. Права и обязанности светского главы вселенной перешли от императоров Старого Рима и императоров Нового Рима к императорам Московии. Но высшая церковная власть по–прежнему сосредоточивается в руках пентархии патриархов во главе с Константинополем, а Москва добавляется в конце списка, и тем самым восстанавливается пентада, поскольку Рим отпал в ересь.[520]
Решение Иеремии было искусным и разумным. Оно обеспечивало православным сильного светского покровителя в достаточно лестной для защитника формулировке, чтобы он отказался от дальнейших притязаний в церковном отношении. Русские не вполне оставили свою веру в собственную высшую святость, но отношения с греками с тех пор улучшились. Православные, находящиеся под турецким владычеством, теперь чувствовали, что у них есть друзья. Их доверие возродилось. Правда, эта дружба не облегчила их отношения с турецкими хозяевами, которые, естественно, смотрели на нее с подозрением; не могла она в будущем помочь и в их контактах с западными державами. Но она способствовала сохранению православия.
К сожалению, за этим соглашением вскоре последовали трудные для России дни. Старая династия Рюриковичей прервалась со смертью царя Феодора в 1598 г. Беспокойные царствования Бориса Годунова, Василия Шуйского и Лжедмитрия привели к тому, что некоторое время казалось, что страной будут править католики, поляки. В это смутное время именно Церковь объединяла русский народ. Патриарх впервые выступил как выборный глава государства. Патриарх Иов утвердил наследование престола Борисом Годуновым в 1598 г., а патриарх Гермоген (1606–1612) даже попробовал править в качестве регента во время войн с поляками. Но после его смерти в патриархате наступило безначалие.[521] В 1613 г. русские бояре собрались, чтобы избрать нового царя, Михаила Федоровича Романова, молодого боярина из богатой семьи с хорошими связями. Отец Михаила, Феодор, сделав блестящую карьеру, был вынужден принять постриг с именем Филарет, чтобы избежать преследований со стороны Бориса Годунова. Там он преуспел. Василий Шуйский в 1606 г. хотел сделать его патриархом, но изменил свое решение; Филарет стал антипатриархом в правление Лжедмитрия. Поляки, однако, не доверяли ему и посадили его в тюрьму. Молодой царь должен был иметь Филарета в качестве своего патриарха. После Деулинского мирного договора с Польшей в декабре 1618 г. Филарет был освобожден и в июне следующего года прибыл в Москву. В это время в России случайно находился Иерусалимский патриарх Феофан, собиравший пожертвования. Он возглавил церемонию, на которой царь сначала объявил о выборе Филарета патриархом, а после возведения Филарета попросил Феофана посвятить его. Было зачитано послание от Константинопольского патриарха, в котором он давал свое благословение и подтверждал право «Российского престола Церкви Божией» в будущем ставить патриархов.[522]
С 1619 г. до смерти Филарета в 1633 г. Россия имела отца–патриарха и сына–царя. Поскольку Филарет не только пользовался сыновним почтением Михаила, а также был сильнее его как личность, то сила Церкви исключительно возросла. Документы издавались как от лица царя, так и патриарха; на деле патриарх возглавлял правительство.[523] Преемники Филарета, Иоасаф и Иосиф, были мягкими и благочестивыми людьми без политических притязаний, но авторитет Церкви оставался высоким.[524] Это, вероятно, привело к тому, что возобновились претензии Москвы на роль Третьего Рима в церковном отношении, в ущерб Константинополю. Но, учитывая международное положение, даже Филарет считал, что он нуждался в единодушной поддержке своих восточных собратьев. Смутное время привело к тому, что вся Украина находилась во власти поляков, в том числе святой Киев–град, колыбель русского христианства. Поляки с помощью иезуитов поставили перед собой цель обратить Церковь завоеванных территорий Западной Руси и Украины в подчинение Риму. Там, где местные традиции были слишком крепкими, они насаждали униатскую Церковь, в которой сохранялись неизменными богослужение, обряды и славянский язык, но при условии, что они признавали верховную власть римского понтифика. Чтобы дать отпор этой атаке, Москва нуждалась в помощи других православных патриархов. Судьбы Мелетия Пигаса и Кирилла Лукариса показали, как греческие архиереи из Египта и Константинополя выполняли задачу спасения православного населения, находящегося под угрозой. Иезуиты хорошо знали ситуацию. Их усердные интриги в Константинополе были направлены на нейтрализацию этих попыток и на то, чтобы вбить клин между бескомпромиссным православием Москвы и более гибкой верой греков XVII столетия.
Киевская церковь была спасена скорее благодаря собственным усилиям, чем помощи греков. Необходимость найти себе союзников против римской агрессии, за которой стояли католические державы, вынудила их искать союза с протестантами. Когда Кирилл Лукарис работал в Польше, он определенно сотрудничал с протестантами. Но протестантизм для украинцев был ничуть не более привлекательным, чем католичество. Помощь со стороны греков становилась несколько подозрительной.[525]
Она, тем не менее, никогда не была значительной. Поляки арестовали и сослали нескольких православных епископов, которые не хотели подчиниться Риму. Иерусалимский патриарх Феофан вскоре пересек Украину на пути в Москву, где он возводил на престол Филарета. В Киеве он сделал остановку, и там тайно посвятил несколько православных епископов. Когда поляки узнали об их посвящении, они попытались арестовать епископов. Но православные нашли неожиданного союзника. Днепровские и донские казаки, полукочевые разбойники, которые жили на границе между славянскими и турецко–татарскими землями и потому никогда не проявляли особых признаков благочестия, горячо встали на защиту православия и угрожали нападением на поляков. Полякам же была нужна поддержка казаков для защиты своих юго–восточных границ. Преследования православных на Украине прекратились. Им разрешили снова открыть школы и восстановить церковную жизнь.[526]
В этих обстоятельствах у них появился глава. Петр Могила был сыном молдавского князя и получил образование в Париже, но постриг принял в Православной Церкви. Он прибыл в Киев около 1630–1633 гг., в возрасте тридцати семи лет, и был избран на митрополичий престол. В течение 14–и лет своего епископского служения он полностью изменил направление Украинской церкви. Понимая, что для борьбы с католиками необходимо понимать их богословие и практику, он основал школы для православного духовенства и мирян, в которых преподавалась латынь, а также греческий, славянский и западные светские и церковные труды и современная наука. Под его энергичным руководством Богословская академия в Киеве стала одной из лучших школ своего времени. В будущем ей было суждено играть важную роль: многие реформаторы времени Петра Великого получили образование в ее стенах. Могила попытался убедить Филарета устроить такую же Академию в Москве. Если бы Филарет прожил дольше, то школа, вероятно, была бы учреждена, но когда в 1640 г. Могила подошел с определенными предложениями к новому патриарху, они были вежливо отклонены.[527]
Могила мало общался с Константинопольской церковью, которая в его время была в состоянии раздоров между Кириллом Лукарисом и его врагами. Он был намного более подкован в латинском, чем в греческом богословии; а образование привило ему симпатию к догматике Рима. Кальвинизм Кирилла был ему отвратителен. Как мы увидим позднее, он пытался ввести в православную веру такую степень точности, которая была чужда ее духу.[528] Но независимо от богословских деталей его реформ, он оказал большое влияние на всю Русскую церковь. Молодой царь Алексей Михайлович (1645–1676), в правление которого произошло воссоединение Киева и Украины с Россией, проявлял большую заинтересованность в реформах. Он был глубоко религиозным человеком, но не был фанатиком. Самым влиятельным человеком при дворе был его духовник, Стефан Вонифатьев, который считал, что Русская церковь не должна застаиваться в изоляции. Царь не только пресек попытки патриарха Иосифа обуздать Стефана и реформаторов, но послал в Киев за учителями, чтобы перевести на русский язык всевозможные книги, как исторические и научные, так и богословские и богослужебные. Но он обнаружив что ученики Могилы в большинстве своем были недостаточно подкованы в греческом языке и слишком увлекались латинской схоластикой. Царь пришел к выводу, что будет лучше делать упор на греческой основе православия и поставить Церковь в ряду древних патриархатов.[529]
В этом отношении на него оказал влияние ученый грек, Иерусалимский патриарх Паисий, который посетил Москву в 1649 г. Когда Паисий был в Москве, на него произвел большое впечатление священник Никон, в миру Никита Минин, и он убедил царя возвести его в митрополита Новгородского в 1649 г.; в 1652 г. он стал патриархом Московским. В течение шести лет, до своего низложения в 1658 г., Никон преобразовал всю Русскую церковь. Детали его реформ, большая часть которых касалась обрядовой практики, здесь не будут рассматриваться, кроме того аспекта, что они привели Русскую церковь в соответствие с Константинополем. В результате царь был еще раз утвержден как великий светский защитник всего православия; у греков более не было соблазна в поисках друзей заигрывать с протестантами или с Римом. Но среди русских реформы встретили яростное сопротивление во многих местах, особенно в монастырях. Староверы, как их называли, под руководством праведника протопопа Аввакума, считали, что Святая Русь не нуждается в реформах, введенных из‑за границы. Она является Третьим Римом и единственной страной, способной воспринимать Божественную благодать. По причудливой иронии истории, духовные наследники нестяжателей XVI в., которые были вытеснены в подполье из‑за своей склонности следовать греческому пути, эти благочестивые монахи и святые, были также загнаны в подполье за отказ поддерживать возобновленное единение с греками. Даже русские, жившие на Афоне среди греков — но, надо заметить, греков, подозрительно относящихся к Константинополю — не испытывали симпатии к прогрессивной деятельности Никона. Сам Никон, однако, зашел очень далеко, не в своих реформах административной системы или обрядов, но в попытках поставить власть Церкви в такое