2. Наступление на Сомме
Верден планировался Фалькенхайном как операция по обескровливанию французской армии. Другая цель состояла в том, чтобы выбить из рук Великобритании её «лучший меч». Уже в июне, когда до окончания битвы оставалось ещё полгода, стало ясно, что ни той ни другой цели достичь не удалось. Доверие к Фалькенхайну как к начальнику Генерального штаба упало. Несмотря на его личные достоинства и интеллект, представительность, честность, решительность, веру в свои силы — на грани надменности — и не раз доказанную компетентность как штабного офицера и военного министра, общественное мнение связывало имя Эриха фон Фалькенхайна с поражением, а не с победой[461]. Ответственность за провал плана Шлифена, хотя неудача была обусловлена недостатками самого плана, и за окопную войну на Западном фронте, которую вне всяких сомнений должен был нести Мольтке, возложили на его преемника. Победы на Восточном фронте, под Танненбергом и даже на участке Горлице-Тарнув приписывались Гинденбургу и его единомышленнику Людендорфу. Сотрудничество Фалькенхайна с начальником австрийского Генерального штаба Конрадом фон Гетцендорфом привело к тому, что теперь на него возлагали вину и за неудачи австрийской армии против сербов и русских и даже за вступление Италии в войну, поскольку мотивы итальянцев были в основном антиавстрийскими. Единственной инициативой Фалькенхайна, которая безусловно являлась его собственной и которую можно было бы поставить ему в заслугу, окажись она успешной, было наступление на Верден, но уже к середине лета стало ясно, что это грандиозный провал. Влияние Фалькенхайна как начальника Генерального штаба ослабело ещё до начала массированного артобстрела, с которого началось наступление англо-французских войск на Сомме. На небосклоне взошла новая звезда — восточного титана Гинденбурга, который и сменит его на этом посту в августе того же года.
Битва на Сомме
Битва на Сомме стала взлётом ещё одного генерала — Дугласа Хейга. Джон Френч, этот maréchal, который привёл британские экспедиционные силы во Францию, был очень сильно удручён обескровливанием своей любимой регулярной армии — ветеранов славных дней бурской войны, пылких молодых кавалеристов, среди которых он был воспитан, энергичных младших офицеров, выпускников Королевской военной академии, поколения смелых, исполненных чувства долга майоров и полковников, составлявших ему компанию на охоте в африканской саванне[462]. Смерть многих из них (потери семи пехотных дивизий, развёрнутых на континенте в ноябре 1914 года, составили 90.000 человек) так повлияла на Френча, что он испытывал почти навязчивую потребность посещать госпитали и беседовать с ранеными. «Очень трогательно видеть, как милы, добры и терпеливы мои дорогие парни. <…> Ужасная печаль и депрессия. <…> Как я всё это ненавижу!»[463] Френч не был создан для современной войны в условиях политики национальных конфликтов. Он не мог испытывать те же чувства к сотням и тысячам добровольцев, идущих в атаку, какие испытывал к исчезающим представителям тех, кого называли военной косточкой, — тем, кого он сам знал юными офицерами, — не умел играть в бюрократические игры, в которых столь поднаторели его ровесники из Военного министерства и молодые подчинённые. А вот Дуглас Хейг, командующий 1-й армией британских экспедиционных сил, умел себя вести с сильными мира сего и даже с особами августейшей крови. Он стремительно женился на придворной даме королевы, едва успев познакомиться с ней, и принял приглашение к частной переписке от Георга V после того, как ситуация на Западном фронте зашла в тупик. К концу 1915 года многие старшие офицеры британских экспедиционных сил были едины в убеждении, что Френч исчерпал себя как командующий, и их мнение стало известно в Лондоне, но удар нанёс именно Хейг. Во время визита короля во Францию в конце октября он прямо заявил монарху, что Френч стал «…источником слабости армии, и никто больше не может ему доверять»[464]. Хейг не погрешил против истины, но лучше бы он сдержался и не прибавил, что сам готов возложить на себя нелёгкие обязанности в любом качестве. «Любое качество» — это был явный намёк на должность Френча. Её Хейг и занял 16 декабря 1915 года после консультаций между королём, премьер-министром и Китченером, который всё ещё занимал пост военного министра, хотя кресло качалось и под ним.
Если Дугласа Хейга с трудом понимали даже современники, то сегодня он и вообще стал настоящей загадкой. На долю успешных генералов Первой мировой войны — тех, кто не сломался сразу или постепенно не впал в пессимизм, выпала нелёгкая участь видеть в рапортах, которые ложились им на стол, возрастающие цифры потерь. Тем не менее рациональность рациональностью, а человеческие качества человеческими качествами, и если Жоффр был всегда невозмутимым, Гинденбург степенным, Фош пылким, а Кемаль решительным до безрассудства, то Хейг, в поведении на людях и в личных дневниках которого не обнаружилось никакого сочувствия к человеческим страданиям, если и компенсировал чем-то своё равнодушие, то внешне это никак не проявлялось. Он преодолевал ужасы Первой мировой, словно ведомый каким-то внутренним голосом, вещавшим ему о высшей цели и предначертанной судьбе. Как нам теперь известно, это не было просто позой. Парадокс в том, что Хейг увлекался спиритизмом — молодым офицером он посещал сеансы, во время которых общался с духом Наполеона, и в то же время был глубоко верующим человеком[465]. Теперь Хейг попал под влияние одного из пресвитерианских капелланов. Проповеди этого святого отца укрепляли убеждение главнокомандующего британскими экспедиционными силами, что он напрямую общается с Господом и судьбой ему предназначено сыграть важную роль в претворении в жизнь Божественного замысла. Хейг считал, что его веру разделяют и солдаты — она вдохновляет их, помогая переносить опасности и страдания, выпадавшие на их долю в действиях, которыми он руководит[466].
Тем не менее Хейг был опытным военачальником, превосходившим Френча во всех аспектах современной войны, что наиболее ярко проявилось в период подготовки наступления на Сомме. На этих пустынных возвышенностях бои шли только в первые недели войны. Немцы воспользовались передышкой, длившейся с 1914 года, чтобы возвести здесь самые мощные оборонительные укрепления на всём Западном фронте. Твёрдая сухая почва с меловыми отложениями позволяла строить блиндажи на глубине до 10 метров, неуязвимые для артиллерии, с запасами продовольствия и боеприпасов, чтобы выдержать осаду, а также подземным телефонным кабелем и глубокими ходами сообщения, ведущими в тыл. На поверхности немцы создали целую сеть пулемётных гнёзд, простреливающих все подступы с безлесных низин, а перед траншеями установили плотные заграждения из колючей проволоки. Времени у них было достаточно. Из шести дивизий, защищавших сектор Соммы, 52-я находилась тут с апреля 1915 года, 12-я с октября, а 26 и 28-я резервные вообще с сентября 1914-го. Они позаботились о своей безопасности[467].
По другую сторону нейтральной полосы с 1914 года почти ничего не изменилось. Французы, защищавшие этот сектор вплоть до продления британской линии обороны на юг в августе 1915-го, считали его спокойным. Оборону здесь держали артиллерия и немногочисленная пехота. Британцы были настроены более воинственно, однако к тому времени, как Хейг вступил в должность главнокомандующего, необходимая для наступления инфраструктура по-прежнему отсутствовала. По его указанию территорию за Соммой, от маленького торгового Альбера до Амьена — главного города департамента, находящегося в 40 километрах от передовой, — превратили в гигантский военный лагерь: проложили новые дороги к фронту, построили склады боеприпасов, оборудовали артиллерийские позиции и места, где будут дислоцироваться солдаты перед тем, как пойти в наступление. Как стратег Хейг не знал себе равных. Теперь ему нужно было показать талант тактика.
Британские части, сосредоточившиеся на Сомме, верили в своих командиров и в собственные силы. Группировка состояла из 20 дивизий, большую часть которых передали новой 4-й армии под командованием генерала сэра Генри Роулисона. Многие дивизии были необстрелянными. Старых кадровых частей осталось немного — 4, 7, 8 и 29-я дивизии, причём все они получили значительное пополнение из новичков после боёв в составе экспедиционных сил и на Галлиполи. Четыре территориальные дивизии — 46, 56, 48 и 49-я — находились во Франции с весны 1915 года. Остальные принадлежали к добровольческим соединениям Китченера с многочисленными батальонами «приятелей» и «друзей», для которых Сомма должна была стать боевым крещением. Из 10 добровольческих соединений раньше всех — в мае 1915-го — во Францию прибыла 9-я шотландская дивизия, а позже всех — только в январе 1916 года — 34-я[468]. Наверное, самой необычной из них была 36-я (ольстерская) дивизия, полностью состоявшая из одетых в форму цвета хаки ирландских протестантов из числа ольстерских волонтёрских сил, противников ирландского самоуправления, которые после начала войны записались добровольцами. От своих товарищей по «новой армии» Китченера солдаты ольстерской дивизии отличались тем, что имели довоенный опыт строевой подготовки, но в настоящих боевых действиях и им участвовать не приходилось. То же самое можно сказать — и это было более критично — об артиллерии поддержки, от точности которой и способности быстро переключаться на новые цели зависел успех предстоящего наступления.
План операции Хейга на Сомме был прост — сродни плану наступления Фалькенхайна на Верден. Разница состояла в том, что Хейг рассчитывал прорвать оборону противника, а не втянуть его в затяжные бои на истощение. Атаке предшествовал массированный артиллерийский обстрел, длившийся неделю и потребовавший 1.000.000 снарядов. 1 июля — в день, выбранный для начала наступления, пушки замолчали и 19 британских дивизий при поддержке трёх французских южнее Соммы (всё, что могли выделить французы, поскольку под Верденом ещё шли ожесточённые бои) должны были пересечь нейтральную полосу. Расчёт строился на том, что переживший такую артподготовку враг не окажет активного сопротивления. Наступающие планировали преодолеть уцелевшие проволочные заграждения, ворваться в траншеи, захватить их, а затем выйти на оперативный простор в тылу. Хейг и большинство его подчинённых настолько уверовали в сокрушительный удар артиллерии, что разрешили необстрелянной пехоте отказаться от испытанной тактики «огня и манёвра», когда часть атакующих залегает, прикрывая остальных огнём из стрелкового оружия, и наступать цепью, в полный рост. В сражении при Лосе Генеральный штаб в первую очередь был озабочен тем, чтобы не потерять управление войсками, и в результате резервы оказались сосредоточены чересчур далеко от линии фронта, были посланы вперёд слишком поздно и развернулись недопустимо плотно