погибли. Пробились к немецким позициям только пять из 17 дивизий, начинавших наступление. Солдаты остальных 12 дивизий остались лежать на нейтральной полосе.
До нас дошли многочисленные описания начала атаки британских войск 1 июля: ровные ряды молодых людей, каждый из которых нёс на себе 30 килограммов амуниции, считавшейся необходимой для боя в немецких окопах, шедших почти плечом к плечу, их воодушевление и уверенность в успехе, отдельные проявления бравады, вроде футбольного мяча, который катили перед собой некоторые батальоны, иллюзия отсутствия противника на поле боя в результате интенсивного артобстрела и взрыва 21 подкопа, не без труда подведённого к линии обороны немцев перед началом наступления. Известны также подробности того, что произошло потом: обнаруженные целыми проволочные заграждения, внезапное появление немцев, которые поднялись на брустверы в тот момент, когда огонь артиллерии был перенесён в глубь, и начали стрелять по шеренгам атакующих, бреши в этих шеренгах, бойня на переплетениях «колючки», замедление и окончательная остановка атаки.
Немцы, защищавшие свою жизнь, сотни раз отрабатывали подъём пулемётов по ступеням из глубоких блиндажей. Ф.Л. Кассель — один из немецких солдат, переживших тот бой, не единожды вспоминал впоследствии крик часового: «Они идут!» «Мы ринулись вверх по ступеням… в траншее тело без головы… Часового убило последним снарядом… Вот они идут… меньше чем в двадцати метрах от нашей траншеи. <…> Они идут медленно, в полном снаряжении… пулемётный огонь пробивает бреши в их рядах»[476]. Пулемёты на некоторых участках доставали даже до передовых позиций британцев, нанося урон войскам, которые ещё и не добрались до нейтральной полосы. Сержант 3-го батальона Тайнсайдской ирландской бригады вспоминал: «Слева и справа от меня — длинные шеренги людей. Потом издалека донёсся звук пулемётных очередей. Когда я прошёл ещё десять метров, рядом со мной осталось лишь несколько человек, а когда я прошёл двадцать метров, то, похоже, был один. Потом попали и в меня»[477]. Вся Тайнсайдская ирландская бригада, состоявшая из четырёх батальонов, численностью почти 3000 человек, была остановлена на своих позициях и понесла тяжёлые потери. Один из её батальонов потерял убитыми и ранеными 500 человек, другой 600. Наступление не дало никаких результатов. Большинство убитых погибли на территории, которую британцы занимали до начала атаки…
Потери в первый день битвы на Сомме на всех участках оказались ужасающие. Когда 200 британских батальонов, участвовавших в наступлении, начали подсчитывать свои потери, выяснилось, что из 100.000 человек, ступивших на нейтральную полосу, не вернулись 20.000. 40.000 из тех, кому повезло остаться в живых, были ранены. Сложила головы пятая часть солдат, брошенных на позиции немцев, а некоторые соединения, например 1-й батальон Ньюфаундлендского полка, просто перестали существовать. Масштаб катастрофы — самые большие потери в истории британской армии — был осознан не сразу. На второй день наступления Хейг, проводивший совещание с Роулисоном и другими старшими офицерами в штабе 4-й армии, ещё не был информирован о тяжёлых потерях и обсуждал продолжение атаки, завтра или послезавтра. Как будто такая возможность существовала… Главнокомандующий пребывал в уверенности, что враг, вне всяких сомнений, «…сильно потрясён, а резервов у него мало»[478]. Тем не менее немцы в течение дня перебросили на передовую несколько резервных дивизий, хотя их потери — около 6000 человек — были в 10 раз меньше, чем у британцев. 1 июля немецкий 180-й полк потерял всего 180 солдат и офицеров из 3000, в то время как потери атаковавшей его британской 4-й дивизии составили 5121 человек из 12.000. Если немцы и были чем-то потрясены, так это невероятным зрелищем беспримерной храбрости и бульдожьего, как сказали впоследствии их историки, упорства противника, а также, возможно, отвращением — его не могла не вызвать бойня, участниками которой они стали. На многих участках, осознав, что их жизни ничего не угрожает, немцы прекращали огонь, чтобы легкораненые британские солдаты сумели добраться до своих позиций. Оказать помощь тяжелораненым никто не мог… Некоторых подобрали только 4 июля, некоторые остались на поле боя навсегда. Молодой британский офицер, Джеральд Бренан, который в конце июля пересекал захваченную позже территорию, видел тела солдат, раненных в том страшном бою. Эти несчастные, по его словам, заползали в воронки от снарядов, сжимали в руках свои Библии и умирали. Умерли тысячи раненых — те, до которых не могли добраться санитары или которых просто не нашли на изрытой снарядами нейтральной полосе. Из тех же, кого удалось вынести с поля боя, многие умерли из-за того, что долго ждали помощи за пределами полевых госпиталей, буквально забитых ранеными.
Среди катастрофических последствий боёв 1 июля можно найти лишь один плюс — высшее командование немцев, в отличие от подразделений на передовой, было сильно встревожено размахом британского наступления, в частности тем, что на одном участке, по обе стороны от Соммы, войскам пришлось оставить позиции. Естественно, Хейг и Роулисон этого знать не могли, но Фалькенхайн резко отреагировал на этот факт и сместил с должности начальника штаба 2-й армии, заменив его своим офицером оперативного отдела, полковником фон Лоссбергом, главным архитектором оборонительных методов немецких войск на Западном фронте[479]. Перед тем как принять назначение, фон Лоссберг выдвинул условие — атаки на Верден должны быть немедленно прекращены, однако этого не произошло. Фалькенхайн нарушил обещание, и наступление продолжалось вплоть до его отставки в конце августа. Тем не менее прибытие Лоссберга сыграло важную роль, поскольку проведённая им реорганизация фронта на Сомме привела к тому, что результаты первого дня боёв — следствие излишнего оптимизма британцев и отличной подготовки немцев — сохранились на следующих стадиях сражения. Лоссберг предполагал, что энергия его соотечественников неумолимо будет уменьшаться, а британцы, возможно, научатся реалистично оценивать обстановку, чего их неопытным бойцам так недоставало вначале. Значит, его собственным солдатам нужно отказаться от практики концентрации на защите первой линии окопов и создавать «глубокую оборону». Её основа — не траншеи, а цепочки воронок от снарядов, в изобилии созданных британской артиллерией. Передовые линии можно защищать малыми силами, заодно минимизируя потери. Оставленные позиции надлежит вернуть. Для этого следует контратаковать, как только из тыла подойдут резервы[480].
Такая тактика немцев свела на нет все попытки Хейга развить успех, достигнутый 1 июля. На участках по обеим сторонам от Соммы продвинуться вперёд удалось только 14 июля, когда более опытные французские подразделения помогли британцам прорвать немецкую оборону. Недоверие Хейга к ночным атакам его подчинённые сломили, и четыре британские дивизии, перешедшие в наступление в сумерках, захватили хребет Базантен, Мамецкий лес, а также Контальмезон.
На карте атака выглядит впечатляюще, однако на местности автомобиль преодолевает это расстояние за считаные минуты. В течение дня в этот сектор перебросили несколько кавалерийских частей британских экспедиционных сил, любимый инструмент Хейга для исполнения своих замыслов, но после стычек у Высокого леса, который действительно был одной из господствующих высот поля боя на Сомме, им пришлось отступить. Во второй половине месяца подразделения из отдалённых частей Британской империи — 1 и 2-я австралийские дивизии, ветераны боёв на Галлиполи, и южноафриканская бригада — возобновили наступление и захватили Позьер и Дельвильский лес.
Как и под Верденом, сражение на Сомме превращалось в войну на истощение. Противники регулярно бросали в бой свежие части — в июле и августе только немцы отправили на Сомму 42 дивизии, однако это было расходованием сил и ресурсов в кровавых схватках за крошечные клочки земли — Гиймон, Женши, Морваль, Флер, Мартенпюиш. К 31 июля потери немцев составили 160.000 человек, британцев и французов — более 200.000, а линия фронта с 1 июля передвинулась меньше чем на 5 километров. К северу от Анкра, то есть на половине фронта, позиции вообще остались на месте.
Наступление на Сомме было обречено перейти в осеннее топтание на месте и зимний тупик, если бы не появление нового оружия — танков. Ещё в декабре 1914 года наделённый богатым воображением молодой офицер Королевских инженерных войск Эрнест Суинтон говорил, что прорыв на Западном фронте, в прямом смысле слова — через проволочные заграждения и глубоко эшелонированную систему траншей, возможен только при появлении революционных средств вооружения. Суинтон предложил создать вездеход с защищающей от пуль бронёй, способный поддержать атаку пехоты, и предложил проект. Сама идея была не нова. В частности, такая машина описана в рассказе Герберта Уэллса «Сухопутные броненосцы», опубликованном в 1903 году, а общие её принципы сформулировал ещё Леонардо да Винчи. Имелась и подходящая технология: в 1899 году был сконструирован вездеход, использующий «обутые колёса», а к 1905-му гусеничные тракторы уже применялись в сельском хозяйстве[481], но соединил технологию и воображение именно военный кризис. Словом, Суинтона и его коллег Альберта Стерна и Мюррея Сьютера поддержал Уинстон Черчилль, вдохновлённый действиями в Бельгии в 1914 году бронированных автомобилей Королевской морской дивизии. Уже в декабре 1915 года британские инженеры создали прототип танка, который ласково назвали «малыш Вилли». В январе 1916-го «малыш» подрос — появилась следующая, большая по размерам модель, оснащённая пушкой, а в сентябре во Францию прибыли 49 аналогичных машин «Марк I». Из соображений секретности их называли цистернами (