Вне всяких сомнений, действия итальянской армии в 1916 году принесли ощутимую пользу: отвлекая австрийские дивизии от Южного русского фронта, они позволили царской армии организовать успешное наступление против ослабленного врага. Соглашение, подписанное в Шантийи в декабре 1915 года, обязывало русских предпринять такое наступление, а разведданные о Strafexpedition Гетцендорфа вынудили Кадорну настаивать на его скорейшем начале. Результаты операции русской армии превзошли все расчёты и ожидания даже самой Ставки Верховного главнокомандующего, которая планировала на 1916 год возобновление наступательных операций против немцев на севере, а не против австрийцев на юге. Продвижение немцев на северном направлении угрожало Петрограду, столице империи, и привело к захвату промышленно развитых прибалтийских провинций, где Людендорф создал полноценную оккупационную экономику. Предвосхищая то, что Гитлер попытался воплотить в жизнь после 1941 года, он разделил регион на шесть административных районов, во главе каждого поставил немецкого военного губернатора и поручил ему использовать сельскохозяйственный и промышленный потенциал для военных нужд Германии. Сам Людендорф писал об этом так: «Я полон решимости восстановить на оккупированной территории цивилизацию, над которой немецкие руки трудились на протяжении столетий. Население этих земель, смесь разных народов, никогда не создавало собственной культуры и, предоставленное самому себе, поддастся польскому влиянию»[486]. Он предсказывал превращение Польши в более или менее независимое государство под контролем Германии и весной 1916 года планировал переселение в Балтийские страны немцев, которые получат землю, экспроприированную у местного населения. Исключение было сделано для евреев, многие из которых знали немецкий язык и считались полезным инструментом оккупационной политики.
План Людендорфа по германизации российских земель в Польше и Прибалтике был одной из причин того, что Ставка в качестве главной стратегической задачи на 1916 год определила наступление на Северном фронте. Оно началось 18 марта — по просьбе Франции, чтобы ослабить давление под Верденом, — с атаки по обе стороны озера Нарочь в направлении Вильно, главного города Восточной Польши. Благодаря переводу российской промышленности на военные рельсы и новому призыву русская армия по численности теперь превосходила своих противников: 300.000 против 180.000 на севере и 700.000 против 360.000 в центре. Только в южном секторе, которым командовал генерал Алексей Брусилов, сохранялось равенство сил, по 500.000 человек у каждой стороны. На севере русские сначала имели огромное превосходство в пушках и боеприпасах, 5000 орудий и 1000 снарядов на орудие — значительно больше, чем было у немцев перед прорывом линии Горлице-Тарнув[487].
Тем не менее этим преимуществом воспользоваться не удалось. Артиллерийская подготовка оказалась не согласованной с атакой пехоты 2-й армии, которая наступала на очень узком фронте и попала под собственный огонь, а затем отвоёванный выступ начали с трёх сторон обстреливать пушки немцев. Три четверти потерь пехоты, 15.000 человек, пришлось на первые восемь часов боя. Теоретически в прорыв можно было бросить 350.000 человек, если бы наступление шло более широким фронтом, а так подкрепления лишь увеличивали потери, не помогая продвинуться вперёд. 31 марта, когда атаки прекратились, потери русских составили 100.000 человек, в том числе 12.000 умерших от обморожений — в конце зимы всё ещё было очень холодно. В апреле немцы предприняли контратаку и, потеряв 20.000 человек, вернули все утраченные в результате наступления русских позиции[488].
Таким образом, перспективы общего наступления, которое планировалось на июнь, были туманными. Ставка вновь настаивала на прорыве севернее Припятских болот, деливших фронт на две части. Следует отметить, что генерал Алексей Эверт, командующий группой армий, потерпевшей неудачу у озера Нарочь, вообще не хотел атаковать. Впрочем, начальник русского Генерального штаба Алексеев настаивал, с трудом добившись согласования действий между Эвертом и генералом Алексеем Куропаткиным, командующим другой группой армий северного сектора, и пообещав щедрое подкрепление как людьми, так и боеприпасами. К удивлению всех, кто присутствовал на совещании 14 апреля, новый командующий Южным фронтом Брусилов, в марте этого года сменивший Иванова, рвался в бой. Он верил, что при соответствующей подготовке возможны успешные действия против ослабленных австрийцев. Брусилов не просил подкреплений, и ему разрешили попытаться осуществить свой план. Генерал уже не раз доказывал собственную компетентность, и время подумать о проблемах наступления на окопавшегося противника, позиции которого прикрываются артиллерией и который имеет резервы, чтобы бросить в прорыв, у него было. Брусилов пришёл к выводу, что в такой ситуации следует атаковать широким фронтом, лишая врага возможности сосредоточить резервы в жизненно важных пунктах, а также укрыть наступающую пехоту в глубоких блиндажах, из которых солдаты поднимутся с началом атаки, а передовую линию придвинуть как можно ближе к австрийцам, выкопав проходы на расстояние 70 метров от вражеских окопов. Это были важные нововведения. В прошлом русские зачастую оставляли нейтральную полосу шириной в 1.5 километра или даже больше, обрекая наступающую пехоту на тяжёлые потери при подходе к траншеям противника. Не менее тяжёлые потери пехота несла в незащищённых окопах от артиллерийского обстрела врага до начала атаки.
Все эти подготовительные меры дали превосходный результат. Несмотря на не очень значительное численное превосходство русских на 30-километровом фронте — 200.000 человек против 150.000 и 904 орудия против 600, — враг был обескуражен атакой, начавшейся 4 июня. Русская 8-я армия сломила сопротивление 4-й армии австрийцев, захватила важный транспортный узел Луцк и продвинулась на 65 километров. Число пленных было огромным — потрясённые австрийцы сдавались всем, кому только можно. Соседи 8-й армии тоже перешли в наступление, но самый большой успех был достигнут на юге, между Днестром и Карпатами, где австрийская 7-я армия оказалась рассечена надвое, потеряла 100.000 человек, преимущественно пленными, и к середине июля отступала по всему фронту.
Брусиловский прорыв
В начале июля русские армии, дислоцированные севернее от Припятских болот, тоже перешли в наступление, воспользовавшись успехом Брусилова и смятением, царившим среди высшего командования австрийской и немецкой армий, не знавшего, как лучше использовать скудные резервы, чтобы двинуть их вперёд к Барановичам — городу, где традиционно размещалась штаб-квартира царской армии. Наступление Эверта вскоре было остановлено, но группа армий под командованием Брусилова в августе и сентябре развивала успех на австрийском фронте. За это время австрийцы потеряли 600.000 человек убитыми и ранеными и ещё 400.000 попали в плен. Немецкие войска, пытавшиеся сдержать наступление противника, потеряли 350.000 человек, и русские сумели вернуть себе полосу шириной около 100 километров. Будь у Брусилова возможности развить успех, быстро подтянуть резервы, боеприпасы и всё необходимое для обеспечения войск, он мог бы вернуть большую часть территорий, оставленных в результате отступления 1915 года, и, не исключено, даже снова дойти до Лемберга и Пшемысля. Но таких возможностей у него не имелось. Железнодорожная сеть, которая в любом случае была удобнее для австрийцев, чем для русских, не могла обеспечить тактическую перегруппировку войск в зоне боёв, а автомобильные дороги — даже при наличии необходимого транспорта — не годились для интенсивного движения. Тем не менее Брусиловский прорыв был — по тем критериям, которыми измерялся успех в статичных сражениях Первой мировой войны, — величайшей победой, одержанной на всех фронтах с тех пор, как двумя годами раньше на Эне была вырыта первая линия траншей[489].
Победа русских, даже несмотря на миллионные потери, окончательно решила судьбу Фалькенхайна, чьё положение как начальника Генерального штаба по мере затягивания битвы за Верден становилось все более шатким. Его сместили с поста и заменили Гинденбургом под предлогом руководства новым театром боевых действий — румынским. Румынию уже давно обхаживали как союзники, так и Центральные державы, но до сих пор она не спешила присоединяться ни к тем ни к другим. Соседняя Болгария в октябре 1915 года сделала выбор в пользу Германии и Австрии, однако Румыния, получившая в 1913-м, в конце Второй Балканской войны, часть болгарской территории, всё ещё сохраняла нейтралитет. Её главный национальный интерес состоял в присоединении Трансильвании, где под властью Австро-Венгрии жили 3.000.000 этнических румын. По мере того как Брусилов продвигался вперёд и граница военного контакта между Россией и Румынией расширялась, у последней крепла надежда не только на поддержку Российской империи, но и на поражение Австро-Венгерской. Союзники уже давно предлагали расширить территорию Румынии за счёт Австрии — после того как победят, и теперь Румыния неосмотрительно вступила в войну. 17 августа она подписала соглашение с Россией и Францией, которые обязались вознаградить свою новую союзницу передачей Трансильвании, Буковины — южной части Галиции, а также Баната — юго-западной части Венгрии. Однако втайне две великие державы договорились не выполнять своё обещание, когда придёт время. Тот факт, что румыны не знали об этом коварстве, ни в коей мере не оправдывает их вступление в войну. Здравый смысл должен был подсказать им, что стратегическое положение страны, зажатой между враждебной Болгарией на юге и не менее враждебной Австро-Венгрией на западе и севере, слишком ненадёжно, чтобы его можно было компенсировать предполагаемой поддержкой со стороны русской армии, которая лишь недавно перешла в наступление. Так или иначе, успех Брусилова заставил румын отказаться от нейтралитета и вступить в войну, но этот успех был недостаточно масштабным, чтобы обезопасить их фланги от немецкого вторжения или переброски австрийских дивизий, а против наступления болгар вообще никак не защищал.